Эльберт Хаббард, которому приписывают фразу о том, что когда жизнь дает тебе лимоны, надо делать лимонад, был неисправимым оптимистом. Начнем с того, что жизнь, дающая лимоны — это просто праздник какой-то. Сложно передать, что иногда в состоянии подкинуть человеку судьба. И не лимонад из этого получится, а ядовитая и кислотная кровь чужого.
Одна мысль мне в этом, безусловно, нравится. Надо адаптироваться, использовать доступные ресурсы. Мы боремся против закона, когда он нас ограничивает. И нет ничего столь же противозаконного, как улыбаться своей болезни. Вплывать в собственный жар, словно рыба в расселину.
Когда-то давно, на четвертом курсе, кажется, у меня случился первый незапланированный и глобальный срыв иммунитета в бездну. Я слишком следила за сердцем и пропустила удар шилом в легкие. Бронхит, воспаление, трахеит, еще один бронхит. Тело разваливалось на куски, а легкие превратились в рваную губку для мытья посуды.
Мне (и наверняка всем присутствующим) на всю жизнь запомнится один эпизод. Я почему-то пришла в институт после многонедельного отсутствия без каких-либо справок. Видимо, что-то важное вытолкало меня в зимнюю улицу с почти невыносимой температурой. Я сидела на французском и не могла связать двух слов. Я не просто не понимала, на каком языке мы говорим, — я не отдавала себе отчета, где и когда все это происходит. И злая француженка, никогда не верившая в мои болезни, ругала меня за пропуски и нерадивость.
И тут меня разбирает кашель. Кашель разрывающий и дикий. У меня должно было потрескаться горло. Я должна была задушить сама себя в необъяснимом припадке. Но я просто прикрыла рот салфеткой и потихоньку загнулась без чувств. А француженка все потешалась над моим симулянтством.
И когда я прихожу в себя, то поднимаю руку, как будто хочу чтобы меня вызвали. А в руке салфетка по которой расползается свекольно-алое пятно крови, как стигмата.
Хотя все было не так.
Я никогда не любила эту француженку и действительно часто ссылалась на какие-то фантомные боли. Она была сердобольной и верила до последнего. Но вопрос уже крутился вокруг отчисления, и она на правах декана должна была бы принять в нем непосредственное участие. И я не могла допустить, чтобы веру в меня утратил самый главный человек на факультете. И тогда, согнувшись в деланом приступе кашля, я пробила клыком губу с внутренней стороны. А потом размазала все по салфетке.
Хотя и это неверно.
На самом деле, всем на всех было плевать. Мне — на преподов, им — на меня. И дни шли своим чередом. Но как-то раз я пришла на ранние пары французского после затяжной водочной пьянки. И мне было не по себе. Все кругом было таким праведным… в сравнении со мной. И я не выдержала. Отпросилась в туалет, где меня вывернуло до основания. И бегло спуская воду, я заметила в рвоте кровь, как будто у меня открылась язва или что-то в том же духе. Я зашла в аудиторию, буднично сообщила, что меня рвет кровью, и свалила домой отсыпаться и пить боржоми.
Хотя опять неправильно.
Я просто стояла со своей старостой в коридоре. Она прижимала к груди учебник французского. И я рассказала какую-то прикольную шутку. Староста была хохотушкой и весело заливалась смехом. Ну и я присоединилась за компанию. И вот она смеется, смеется — вдруг смотрит на меня.
И начинает вопить.
Она кричит от испуга, а я по инерции смеюсь. И это непередаваемое словами ощущение.
Она достает зеркальце, и я вижу, что мой смеявшийся рот заляпан кровью, как будто я только что перегрызла кому-то горло.
Как бы там ни было.
В тот день я поняла, что тяжело больна.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Вы умеете играть в проебол? Глупости какие, конечно же нет. Ведь секрет этой великой игры хранится всего у нескольких молчаливых свидетелей тех дней. Но я открою вам тайну. Кто знает, возможно, первая же партия в проебол в дальнейшем определит вашу жизнь так же, как определила мою. И когда-нибудь вы тоже станете магистрами этой глубокой и упоительной игры.
Игру в проебол создали три человека. Я, мой собутыльник и моя собутыльница. Произошло это на закате институтского обучения, и каждый из нас к тому времени добровольно отказался от ограничивающей рутины нашей Касталии. В результате окончание семестра было ознаменовано персональными пытками. И как мы веселились в течение учебного года, так же злые и завистливые профессора и однокурсники желали увидеть наши мучения в период сессии. Однако никаких мучений не было — пришло просветление.
Нас троих, заблудших и заблудивших овец, в день подписания ведомостей оставили мариноваться в холле перед деканатом. К полудню все уже получили заполненные зачетки и отправились на заслуженные каникулы. И только нас продержали до шести вечера. Но разве роптали мы? Нет. Игра в проебол положила начало новой духовной самодисциплины и духовного достоинства.
Вот, в чем она заключалась. У моего собутыльника мы взяли элегантный черный дипломат (в который по конфигурации, к сожалению, влезал только плоский коньяк). Пустой дипломат мы раскрыли и прислонили к несущей колонне посреди холла. Дальше мы взяли плотный шарик, скатанный из фольги. И надо было с четырех-пяти метров попасть шариком в открытый дипломат, чтобы шарик еще и остался там, никуда не выпрыгнул. А те, кто умели запустить шарик в цель рикошетом от верхней крышки дипломата, могли называться магистрами игры.
Немногие прохожие спрашивали у нас, что мы делаем. И мы всем им, не взирая на чины и ранги, отвечали, что играем в проебол. Они открывали рты, будто впервые услышали музыку, и до сих пор их не закрывают. Они осознали, что наша мудрость ускользает от их обыденного сознания. Мы, игроки в проебол, были единственными внутренне полноценными людьми в Касталии, а может, и во всей Москве.
В этой игре не было ничего циничного, ничего пошлого. Мы подошли к делу со всей серьезностью и пытливостью. Наши броски, наши хождения по залу за шариком напоминали призрачный вальс.
Как видите, игра в проебол не представляет особой сложности. Но важно не то, как в нее играть, — а когда. Подлинные партии в проебол никогда не играются просто так. Они всегда проводятся вместо чего-либо. Например, у вас свадьба через час, а вы играете в проебол. У вас важное собеседование, а вы играете в проебол. Вы выиграли миллион, а потом скомкали выигрышный билет в шарик — и айда играть в проебол. Вокруг громыхает война, а вы в подвале играете в проебол. Это не бегство, не протест — это альтернатива.
Мы отрицаем попытки мировых религий приписать себе игру в проебол. Это исключительное достижение светского гуманизма. В игре нет стремления к нирване, нет ни прощения, ни любви, нет даже кадара.
Игра в проебол содержит в себе одновременно красоту, урок и терпение. Красота броска умелого игрока неоспорима. Тем же изящным движением кисти он мог бы отправить земной шар в мусорную корзину. Знаток игры угадывает самые тонкие нюансы траектории падения.
Нравственный урок игры в проебол заключается в осмыслении старой истины, что всему свое время. Время собирать камни, время разбрасывать камни, и время игры. В жизни ничего важного не происходит. По крайней мере ничего такого, что могло бы заслонить важность партии в проебол здесь и сейчас.
Но самое главное, чему учит игра в проебол — это терпение. Я много раз видела, как молодые и неопытные игроки срывались с места посреди партии и бежали-бежали куда-нибудь в черную пустоту. Бежали жениться, бежали трудоустраиваться, бежали предаваться разврату, бежали убивать и упиваться цветными тряпками на стягах.
А мы пожимали плечами и продолжали игру во имя величия духа человеческого и всех его проявлений.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Сунь Цзы сказал: «Непобедимость заключена в самом себе; возможность победы зависит от врага. Поэтому тот, кто преуспел в войне, может сделать непобедимым себя, но не обязательно может заставить врага покориться. Поэтому сказано, что стратегию победы над врагом можно познать, но не всегда можно применить».
Как вы знаете, я слегка поигрываю в шахматишки. Раньше, конечно, было получше, но и сейчас я в состоянии вспомнить, кто как ходит. В школе у меня был официально подтвержденный второй разряд и перспектива дойти до КМС, если бы мне было надо. Сейчас я поведаю вам историю о самой унизительной победе в истории шахмат. Скажу больше, должно быть, это была самая мерзкая и отвратительная победа в истории человечества, и она поставила под вопрос все наши достижения в вопросах морали и нравственности.
В институте я возглавила команду факультета по шахматам, провела необходимую ротацию состава и в результате мы не проиграли ни одного соревнования за все пять лет моего капитанства. Еще я никогда не играла трезвая. Количество выпитого могло варьироваться, но ни разу я не садилась за доску с будничным, незамутненным сознанием. Что характерно, никто мне ни разу и слова не сказал, даже когда от меня разило так, что валились шахматные кони.
На четвертом курсе графики моей шахматной славы и алкоголизации встретились в высшей точке. На внутренних соревнованиях другие факультеты выставляли против меня самых сильных фаворитов. Обычно это были высокие субтильные мальчики в очечках, похожие на Шурика. Иногда амбициозные девочки, но значительно реже. И вот, на четвертом курсе выпала крайне идиотская раскладка партий. Я сразу проводила две-три игры, а потом несколько часов должна была ждать, когда же мне доведется сыграть с последним соперником.
Я более-менее нормально отыграла первые партии и начала скучать. Сперва я немного поскучала в баре напротив, а потом вернулась скучать в спортзал. Когда я увидела, что эти черепахи до сих пор доигрывают партии, на которых я их покинула, меня защемило от тоски. Остаток времени я провисела на крючке в раздевалке между пальто и куртками и догонялась коньяком из фляжки. Потом меня с вешалки аккуратно сняли и повесили на спинку стула перед шахматной доской.
Это была финальная партия, финальная и решающая, поскольку по очкам побеждала та команда, чей представитель сейчас выиграет. Против меня вышла светлоликая девочка, вероятно, будущая краснодипломница и будущий линейный менеджер в какой-нибудь конторе. Все остальные игроки болели если не за нее, то уж точно против меня.
И пошла игра. Видимо, я скучала слишком долго, поскольку уже едва разбирала, что там на доске происходит. И что мы играем в шахматы, а не в Чапая. Пару раз меня ловили на правиле «тронул — ходи» (а когда тебя никто не любит, все вдруг такие принципиальные в этом вопросе становятся), заставляя делать нелепые ходы. Впрочем, я прекрасно тупила и без этого. Почти сразу слила ферзя, угробила полфланга в какой-то безумной авантюре и осталась в одиночестве перед практически неповрежденными войсками белых. Что там у меня было? Три-четыре пешки, ладья и какая-то легкая фигурка.
Даже было символично: красивая и отважная девочка-отличница белыми фигурами давит черную гадину, годами занимавшую вершину пьедестала. В общем-то, смысла бороться не было. Друзья и соратники публично обвинили меня в алкоголизме, плюнули и ушли. Остальные факультеты предчувствовали скорый триумф, светлоликая девочка заранее позировала фотографу из студгазеты. И надо бы соблюсти приличия: положить короля набок и тихонько сползти под стол. Но я уже не могла даже этого. Меня посадили играть — и я играла.
Я вспомнила Сухова и решила немного помучиться. Кое-как я организовала подобие обороны. Попытки наезда я удачно отшахивала ладьей. Мне кажется, девочка не была готова к такому повороту событий. Я даже сквозь пьяный дурман различала, что она нервничает. Титаническими усилиями мне удалось отбить раш пешек в сторону последней линии. На это я угробила остатки своей армии. Она начала навязывать мат. Я бегала королем вокруг нескольких пешек. Пару раз она едва не пропустила патовую ситуацию, а пат, помнится, меня как раз устраивал.
Она покрылась испариной, я с удовольствием глядела на ее дрожащие руки. Некоторые стали открыто требовать, чтобы я сдалась, на что я так же открыто посылала их в жопу. По личным ощущениям, до мата мне оставалось хода два. И вот, светлоликая валькирия берет фигуру, думает как бы потриумфальнее меня добить.
А я лежу на столе, как грязный коврик для мыши, и изрекаю: «Часы упали».
Театральная пауза. Потом она перерастает в минуту молчания. А потом я отодвигаю стул, кое-как поднимаюсь, подхожу к физруку и прошу записать мне победу. И он записывает. Когда все ринулись протестовать, он ответил, что надо было лучше следить за часами. И это так, поскольку в пылу погони она забыла, что надо нажимать на кнопку. И ведь никто из этой огромной группы поддержки не напомнил, нет, все смотрели, как она упоительно ввинчивает в мое тело шурупы.
Потом девочка-краснодипломница горько плакала, ее все утешали, а я взяла сумку и ушла, ни с кем не попрощавшись. Можно сказать, что это была пиррова победа, но друзья почему-то прозвали ее — «херрова».
В тот вечер всем стало ясно: зло побеждает. Паладины и валькирии не могут одолеть даже не дракона, а пьяную и мерзкую болотную тварь, которая и сражаться толком не умеет.
В тот вечер разбились упования девочки-краснодипломницы на то, что мир доброжелателен и познаваем.
В тот вечер реальность оскалилась на всех идеалистов, считавших, что достаточно хорошо учиться и следовать правилам.
В тот вечер я размазала любые представления о достойной и интеллектуальной игре, словно соплю по стене. Низшее существо одержало победу над высшим. Весь шахматный мирок полетел к чертям.
Эта победа не возвышает идеалы гуманизма, а смеется над ними.
Абсурд — вот настоящий закон. Но благоволит он только юродивым.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Есть у меня среди странных коммуникативных привычек и такая: если человек курит, то я спрашиваю его, помнит ли он свою первую сигарету. В смысле, почему он начал курить, мотивы. Эдакий неутомимый соцопрос.
Лично я не курю, но если вы спросите, помню ли я свою первую рюмку, то вы меня нехило озадачите. Тут дело в особенностях моей памяти, которая многие вещи записывает параллельно, а не последовательно. Поэтому я не могу точно сказать, какой именно эпизод хронологически был самым первым.
Сойдемся на том, что это был школьный выпускной. Да, господа, до семнадцати лет я жила скучной жизнью девочки-почти-отличницы без вредных привычек, сконструированной специально для родителей. Но я всегда знала, что принадлежу пороку. Это не было ни искушением, ни любопытством, ни стремлением социализироваться. Нет, я просто знала, что я должна быть такой, а не иной.
И на выпускном я решила это доказать. Проверка на выносливость. Многие одноклассники сломались уже просто от того, что ночью им не довелось поспать. Ути-пути, домашние неженки. Я решила, что мне нужно перепить оставшихся. Кажется, на рыло приходилось два-три бокала вина. Интрига в том, что нашлось очень много отказников, и вино присутствовало в избытке.
Помню, как на излете мероприятия я курсировала вокруг стола, подхватывала чужие бокалы и враз допивала их.
И я это сделала. Я с первого раза, без каких-либо последствий перепила их всех. И хулиганов, и компанейских троечников, и нефоров, и всяких изгоев. Я, покачиваясь, вышла в мир, пресыщенная ядом. А они пали на поле браги. Самого стойкого конкурента я лично похоронила на скамейке в парке. А затем пошла гулять в плеере и заново познавать мир.
Концептуально новое ощущение себя. Каждая нота звучала ярко и отдельно. Не было боли. Зато я обнаружила в себе любовь и ненависть. В том числе любовь к себе, которая, как подтвердило время, оказалась бесценным приобретением.
Я снова угадала. Мой организм и впрямь прекрасно адаптировался к алкоголю. Были потом, конечно, жесткие ошибки с дозой, но это уже из другой оперы, о самопознании. Главное, что я отыскала способ расширить, продлить и найти себя.
А что дала вам ваша сигарета, гнилозубые курцы?
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Чем больше я пытаюсь во всем разобраться, тем сильнее мне кажется, что искусство и культура напоминают хаотичную пьяную драку в салуне на Диком Западе или в придорожном байкерском баре. Каждый за себя, хотя нередко возникают спонтанные альянсы или даже бои в формате стенка на стенку. Но до красоты и последовательности королевской битвы очень далеко.
Запрещенных приемов нет. Правила придумывает побеждающая сторона, а следуют им дураки. Нет ничего краше, чем разломать о спину соперника стул, разбить бутылку о его череп, хорошенько двинуть по яйцам. Чтобы в следующий момент получить удар исподтишка от ханурика, который, вроде бы, уже лежал мордой в доски. До поножовщины доходит, но очень редко, смертельных увечий здесь почти не наносят. А если и случается какая беда, то обычно не в баре, а как раз за его стенами, на улице, где побитые и подпитые участники потасовки становятся легкой добычей.
Нет какой-то особой причины у этой драки, как и нет какой-то особой цели. Конфликт очень легко и плавно может перейти в гедонистическую пирушку в честь примирения, а потом опять разгореться из-за вскользь брошенного оскорбления. Здесь всегда так было. Есть местные легенды, выделившиеся природной стойкостью, тяжелым кулаком или особым шармом. После многочисленных жалоб нам поставили звукоизоляцию, ну а укрепленные стекла в окнах необходимы сами по себе. Так что прохожим кажется, что здесь тихое и приличное заведение, в котором чинно попивают чай английские джентльмены.
Однако в любой подобной драке обязательно есть один персонаж, почти комический, который уже упился до предпоследней стадии и продолжает накачиваться. Он сидит за барной стойкой и совершенно не обращает внимания на творящийся погром. Он флегматично попивает виски и, предчувствуя каким-то шестым чувством, всегда успевает наклониться, когда над его головой проносится кем-то в кого-то кинутая бутылка. Уже и бармену дали по роже, а он может блуждать по бару, окосевший и со стаканом в руке. Невредимый и даже не расплескавший. И, когда драка выдохнется, он тоже сползет в общую свалку, мирно захрапев, чтобы проснуться и ничего не вспомнить.
Это вот буду я.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Я вижу Луну иначе.
Начнем с того, что свет ее вовсе не мертвый. Напротив, очень живой и естественный в противовес этому нашему желтому карлику. Она возвращает миру его должный облик. В сильном лунном свете предметы, не стесняясь, выпячивают наружу свою суть. А их внешняя оболочка скрадывается.
Луна — это единственный действительно достойный собеседник. Ей я могу что-то рассказать. Ее я всегда готова выслушать. И настоящие обещания я даю лишь ей одной. Все остальное можно нарушить при определенных условиях, но сказанное Луне — сакрально и незыблимо. Моя госпожа.
Цикл новолуний и полнолуний означает постепенное движение от тотальной ситкомовской рутины до жутковатой и восторженной сказки. Она — ночное Солнце, светящее для художников, безумцев и всякой швали независимо от того, носят они галстук или нет. Она единственная обогревает души этой публики и провоцирует хоть какое-то движение внутри.
Смотри на небо.
Луна умеет быть разной. Я почти уверена, что разные люди видят разные Луны. Моя — призрачная, болезненная и рыбная. От нее веет молчанием. Говорит тишина. Я знала тех, кто видел кровавую Луну. И даже тех несчастных, кого преследовала черная Луна, забиравшая свет, а не отдававшая его. Вы не слышите, что она говорит, не умеете расшифровывать. А потому каждое полнолуние наполняетесь тоской или безумием, одиночеством или снами, вдохновением или похотью. А я научилась покорно принимать ее свет, не отдавая ничего взамен и не становясь оборотнем.
Луна может говорить. Или, вернее, транслировать. Я понимаю, что после судьи Шребера о всяких лучах, волнах и прочих эманациях следует говорить аккуратно, но кого это волнует здесь и сейчас?
Я помню один случай, который не помнит никто из вас. В одно из полнолуний вы стояли посреди улицы, раззявив рты и пялясь на мою королеву. Вы пришли, повинуясь ее зову, но не в силах разобрать слова. Обесточенные люди, застрявшие посреди дороги, будто манекены. И я проходила сквозь толпу, прикасалась к лицам, нашептывала бредовые мечты. Сейчас я для вас никто, в лучшем случае. Но в ту ночь вы принадлежали мне, были моими вещами, моими медными проводами.
Смотрите на небо.
И вы смотрели.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Было ли время, когда я принадлежала сама себе? Если такое случалось, то никогда не вело ни к чему хорошему. Я, подобно урану, склонна к распаду. Только очень быстрому, сопровождающемуся множественными цепными реакциями. Сам по себе этот процесс не имеет смысла. Поэтому мне лучше быть стержнем в каком-нибудь огромном и сложном двигателе. Только обдай серной кислотой — и можно приступать к работе.
У меня не было желаний, стремлений, снов. Все, что я вижу по ночам, — черный экран разделяющий сегодня и завтра. Как говорил Следж Хаммер: «У меня нет подсознания». Если обобщить, то у меня ничего нет. Есть лишь то, что я сама себе выдумала. Затем эти вещи и воспоминания о них растворялись в пучине беспамятства.
Всякий раз когда подворачивается возможность сбежать от бытия, я так и поступаю. Непереносимость жизни несостоявшегося мертвеца. Я ем, потому что надо есть. Я пью, потому что надо пить. Я создаю величественное будущее, потому что его надо создавать. Зачем? Почему? Какой ценой? Эти вопросы уже не помещаются в моей голове.
Я люблю Луну, ведь она пустая. Представляете, как хорошо с нее видны звезды и Млечный путь? Наше небо заволокла атмосфера. Воздух, которым мы дышим, не пускает нас. Не дает разглядеть, что творится вокруг.
Прервать дыхание.
Раньше у меня были чистые слезы. Теперь нет никаких. Время выкачало из меня все, что сумело. По костям пошла ржавчина. Разум устал смеяться.
Кто возьмет меня в услужение? В чьей войне я растворюсь без остатка? Мне нужна хотя бы достойная смерть. Поэтому я поведу любое войско на любой бой. Мы не планируем выжить, но и не хотим умирать. Мы не боремся за победу, но и проигрыш нас не прельщает. Как я уже сказала, все эти условности не помещаются в моем квадратном разуме. Я стреляю, когда противник оказывается в поле зрения. Потому что так все устроено.
Есть, когда хочется есть. Пить, когда хочется пить. Спать, когда не хочется ничего. И убивать, когда рядом окажется враг. Это ведь совсем не сложно, правда? В этом и заключается секрет моего равновесия. Устойчивости.
Когда-то я пила чистые слезы, глядя на Луну. А сейчас ничего, только иногда застреваю, поднимая сухие глаза на небо. Отзвуки эхо, не более. Остаточные движения воспоминаний о воспоминаниях.
Первые месяцы на войне я хотела нарваться на пулю. Наступить на мину. Увязнуть в венках колючей проволоки.
Остановить распад.
И я взрывалась на минах. И меня связывали воедино мотками колючей проволоки. И в голове упрямо щелкал разум калибра 7,62.
И я вела всех на освободительную войну со мной.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Одна капля крови оживит меня.
Одна крошка хлеба придаст мне сил.
Одна свеча разожжет костер для потлача.
Одна строка, хотя их уже четыре.
В пустыне я научилась довольствоваться малым. Ничего лишнего, кроме миражей. Они там повсюду. Налево посмотришь — дворец падишаха. Направо посмотришь — райские кущи. А позади поднимает пыль отряд кочевников. И начинаешь смеяться. Какие к черту шахи, гурии и бедуины?! Это выдумки изможденного разума, принадлежащего человеку, которому более ничего не принадлежит.
Гротескные соборы, уродливые великаны, ангелы на огненных колесницах, полчища змей — откуда все это в моей маленькой перегретой голове? Почему пустыня выжимает это из меня, словно сок из лимона? Меня прошибает образами, как дрожью при лихорадке.
Вы не представляете, на что способен ваш разум, если вы не блуждали в лабиринте дюн и барханов. Только изоляция, только сомнамбулическое путешествие в никуда раскроют ваше внутреннее устройство.
Я видела, как фантастические города растворяются в воздухе. И еще увижу, как это происходит с городами реальными. Я одна. И только бурдюк на поясе мне не приснился.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Еще никогда прежде я не была так сложна. Этот каркас, безусловно, сильнее и лучше остальных, но есть и существенный недостаток. Я до сих пор не завершила его. Именно потому, что пытаюсь учесть в новой конструкции все дефекты прошлых версий и поспеть за коллапсирующей окружающей средой.
Ночью я прощелкивала случайные дневники в сети. То ли мне так повезло, то ли это действительно какой-то всеобщий тренд, но подряд, один за другим, шли покинутые в 14-16 годах дневники, к которым владельцы неожиданно вернулись в эти дни. Авторам уже под тридцать, они внезапно и с ужасом обнаруживают, что их жизнь, их эмоциональное восприятие не изменились. Нет ни движения, ни прогресса. Мир становится повторяемым и плоским. И они больше не хотят продвигаться вперед: им бы в дрожащих руках сберечь те крошки, которые наскребли.
Эти сплавы легкие и прочные. Подкожное углепластиковое волокно, армированное нанотрубками. Телескопические глаза. Клыки из нержавеющей стали. Что делало меня человеком? Мешок требухи.
Отторжение тканей. Конфликт моделей и драйверов. Зуд и боль. Постоянная разрядка аккумуляторов. Неисправные электронные схемы. Машины болеют не реже, чем люди. Хирург, изрежь себя сам.
Каждую ночь я ложусь спать, чтобы проснуться цельной. Чтобы за ночь, пока мое сознание дрейфует в тумане пустоты, клочки тела и обрывки сознания спаялись в единый механизм. Это долгий и трудоемкий процесс. Иногда я уже не верю в положительный исход. Иногда верю. Чаще всего — равнодушна. Проснуться — и снова за паяльник. Потому что за ночь могло что-то разладиться, или же на черном рынке обновился модельный ряд. Я не поспеваю за прогрессом. Это плохо. С другой стороны, а кто поспевает? Мы не движемся — мы падаем.
Да, люди превращаются в шарикоподшипники. Острые углы сглаживаются. Они начинают есть овощи и брокколи, слушать джаз, носить свитера. Становятся неразборчивыми. Как старенький захламленный компьютер с крякнутой Windows XP. Шар — идеальная форма, саркофаг. Надгробия должны быть такими. Как переливающиеся хромом точки.
Что они знают о старости? Я старею за два-три года. От новехонького, всемогущего устройства до груды железа и утиля. Опять вырезать глаза. Опять прошивать руки. Опять переустанавливать желудки. Меня зациклило в бесконечном обращении к кэшированным файлам.
Машины не чувствуют боли, но усталось им знакома. Износ, ржавчина, пыль. Представляете, они опять хотят сделать проводку алюминиевой. Просверленные космические корабли. Отжимающиеся роботы-годки. Чего я хочу от этого времени? Тут в каждом металле — половина примесей. Кем можно стать, собирая детали и вторсырье на свалке? Биомеханическим монстром.
Я лягу спать разрозненной, а проснусь целой.
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Хорошо быть ящерицей и, убегая, оставить преследователям лишь обломок хвоста. Чтобы у них осталось хоть что-то вещественное. Так у них появится хотя бы моральное право прекратить погоню. Каждый побег должен быть оплачен.
За спиной остается слишком много былого. Смогу ли я обрести новую личность? Обзавестись характером, которого не было прежде? Больше всего я боюсь стать собственным посредственным ремейком.
И потому я здесь. Новое начало. Новое сотворение мира изнутри. Чем больше было достигнуто прежним воплощением, тем сложнее освободить свой разум.
Я просто хочу омыть тело временем и безвестностью. Если для этого придется отрезать хвост, да хоть порубать его на мелкие кусочки, — нет проблем. Только покажите, где лежат пила Джильи, алкоголь и какая-нибудь головешка из костра, чтобы прижечь рану. Безопасность превыше всего. Мы ведь не хотим увидеть на месте ампутированного прошлого нагноение? Довольно того, что меня еще долго будут преследовать фантомные боли.
Вы знаете, как зудит отброшенный хвост?
☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣☣
Ошибки совершают все. Это нормально. Плохо, когда отказываются признать это. Печально, когда человек не слышит, что под его ногами кликнула прыгучая Бетти, и бодрым маршем прет вперед. Нет, я не такая. Я способна замереть, учуяв в воздухе запах черного пороха.
В чем заключается мастерство траппера? Уверенность — вот основа основ. Из уверенности родится терпение. Если заранее знаешь, что произойдет, то никуда не торопишься. Размещаешь ловушку там, где проходят звериные тропы, и ждешь. Нет, не просто ждешь — идешь выставлять следующий капкан. И проверяешь их раз в два дня, по кругу обходишь свои уставленные силками владения. Всегда будет улов. Не слишком тухлый.
Можешь брать любую приманку. Они придут даже на помои. Лишь бы это была халява. На любой продукт какой-нибудь зверь да позарится. Леса кишат дичью. Они бегут от чего-то. Скоро оно придет сюда, и к тому времени я бы хотела закоптить достаточно мяса. Есть ловушки, которые деликатно умерщвляют, а есть те, которые разрывают в клочья незваных гостей.
Что толку возвращаться к ловушке каждый час? Зачем любовно рассматривать ее, восхищаясь изяществом и простотой механизма, и представлять, как свежуешь попавшегося кролика? Дело даже не в том, что, околачиваясь рядом, можно спугнуть добычу — зверь все равно попадется, его тянет, словно магнитом. Нет, просто пока ты здесь — тебя нет в другом месте, где ты нужна. А сейчас ты нужна везде.
Неопытные трапперы чаще нарываются на собственные ловушки, чем на чужие. Будто они сами лезут в петлю, заготовленную на лисицу. Охота завораживает их. Равнодушие приходит с опытом. Нужно убить десяток оленей, пока не научишься аккуратно наводить прицел. У животных такие большие сердца и легкие, и такой маленький мозг. Они импульсивны и не могут сопротивляться инстинктам. Мы отличаемся от них, да?
Прыгучая Бетти — хорошая девочка. Она оставляет шанс на спасение. Только не убирай ногу. Можно покурить, посмотреть на небо, вспомнить стишок из детского сада. Поискать взглядом канавы и вековые дубы. Совершенство отвратительно тем, что убивает сразу, убивает вне зависимости от удачи и подготовки. Максимум, вместо того, чтобы покурить можно успеть перетянуть ногу жгутом, чтобы не так хлестала кровь, когда ее оторвет. Бэтти всего лишь подпрыгивает на метр и разбрасывает гвозди во все стороны. Даже если несколько воткнется мне в спину, это мелочи. Не надо сравнивать мое сердце с сердцем кабана. До него не добраться.
Две секунды на то, чтобы сделать рывок. Потом за спиной раздастся глухой хлопок (дождались, когда я употреблю это слово), как будто вылетел заряд из салютной батареи. В это мгновение нужно прыгнуть.
Конечно же, я успею. Я всегда успеваю.