Галина Климова. Сказуемое несовершенного вида. Избранные стихотворения // Ставрополь: Ставролит, 2020. – 164 с.; илл. - Серия «На Кавказе»
Антонио Страдивари, будучи учеником Амати, каждое утро бегал к мяснику за требухой трехмесячного ягнёнка, из которой потом изготавливались струны легендарных скрипок.
Благодаря этой дошедшей до наших дней информации о жизни Страдивари, мы знаем секрет звучания музыкальных инструментов, сделанных в мастерской Амати.
Но когда Страдивари сам стал мастером, и на скрипках появилось клеймо с его именем, на досужие просьбы открыть секрет их звучания, Страдивари отшучивался, дескать, в лак добавляю пыльцу насекомых вместе с пылью, которую собираю на полу своей мастерской.
Современные исследователи изучили лак Страдивари, разложили до мельчайшего атома, но не нашли в нём никаких отличий от того лака, каким в то время покрывалась обычная мебель.
Теперь можно смело говорить, что скрипки Страдивари изучены полностью, разобраны до самых мелких деталек, рассмотрены под микроскопом, просвечены всеми возможными рентгенами, однако секрет их звучания до сих пор остаётся нераскрытым – сие тайна, покрытая мраком.
Думаю, что так же не смогу раскрыть секрета звучания стихов Галины Климовой из книги «Сказуемое несовершенного вида», если начну разбирать их на тысячу составляющих, говорить об инструментарии, корнях, технике и прочих литературоведческих изысках. Но ведь можно пойти другим путём: отказаться от сальеризма, то есть, разбора того, из чего сделаны стихи, но попробовать рассказать о том, какую музыку слышу, когда их читаю.
Первая часть книги: «Опыт райского сада».
Несмотря на упоминание в стихотворении «Страдивари» Кристофа Виллибальда Глюка – немецкого композитора, реформатора итальянской оперы и лирической трагедии XIIIвека – по внутреннему настроению оно скорее моцартовское, обманчиво лёгкое, игровое. Хотя драматическая составляющая, композиция и общий строй, где ни одна строка не довлеет над другими, и все единицы текста подчинены сверхзадаче автора, безусловно, близка к реформам Глюка, ратующим за выверенность каждой ноты и за единство (в его случае) музыкального произведения. По большому счёту на этой моцартовской обманчивости строится вся поэтика Галины Климовой. Вроде рамки, обусловленные понятием «классицизм», выставлены жёстко, почти как в строгих стихотворных формах, но автор чувствует себя в них, как рыба в воде, настолько свободно, что, кажется, будто эти правила писались специально под неё.
Где-то скрипка моя обо мне плачет,
где-то тоненько меня матушкой зовёт…
(…)
что играючи страдала
и играючи спасёт.
Так трагедийный зачин стихотворения, по сути, материнский плачь, пройдя все сюжетные перипетии, разрешается пасторальными, полными обнадёживающего благоденствия, строками.
Характерная для этой части линия: материнство, как основа бытия всех женщин, – неподъёмная тяжесть (мать Каина) и лёгкая ноша (мать Авеля) – одновременно. У лирической героини схожие черты (характера, лица, судьбы) с Праматерью – Евой, через которую даются переживания автора, как невидимого и неназываемого главного персонажа книги.
До Авеля это было, до Авеля.
Ни я, ни Адам не знали: что такое детство.
Неразрывная связь на уровне физического родства (пуповина) со всеми поэтами, младенцами и героями.
Интонационно автор приближается к древнегреческим гимнам. Особенно в первых текстах этой части. Если радость, то высокая, если горе, то его непременное стоическое преодоление – долготерпение. Притом персонажи, сюжеты, к которым апеллирует автор, позаимствованы в основном из христианской мифологии, а так же святых писаний. Поэтому можно сделать вывод, что источником вдохновения послужили всё-таки тексты и музыка псалмов.
Вторая часть: «улица Климова» – самая музыкальная часть книги.
На общем фоне балладных песнопений, граничащих то с былинным сказом, то с куртуазными шансонетками эпохи средневековья, можно услышать вальс Вивальди и шопеновский марш, бой курантов и кадриль на алтаре, концерт по заявкам дворовой шантрапы и тропари с псалмами.
По объёму небольшие (относительно) стихотворные тексты с хорошим эпическим замахом, в которых говорится о прошлом. При чтении возникает целостная картинка народной жизни последних пятидесяти-семидесяти лет, впрочем, как и жизни главных героев, о которых ведётся повествование. Герои пребывают в гармонии с собой, но держатся немного отдельно от внешнего мира – над ним, за счёт этого они предстают перед глазами читателя былинными персонажами, вокруг которых образуется сама жизнь. Здесь речь не только о Климовой, как о лирической героине, и, соответственно, о Климове – её муже. Сама эпоха предстаёт в образе лучшей ткачихи страны, танцующей кадриль на алтаре (ст-ие «Храму Тихвинской Богоматери в Ногинске»).Вокруг ткачихи так же возникает жизнь. И как страшно от того, что у неё одно имя с Богородицей – Маша, Мария.
– Вжарь, товарищ Маша,
зажигай до гроба,
наша пролетарская напролёт любовь!
(…)
– Богородица Мария,
не страшусь гореть в огне!
Не спасай, не надрывайся,
не кручинься обо мне!
Стихотворение перекликается с поэмой Александра Блока «Двенадцать», вернее, не то, что перекликается, а дополняет её важной составляющей: если у Блока главный герой поэмы – Иисус Христос, но у Галины Климовой главный герой стихотворения (всё-таки, ближе к маленькой поэме) – Дева Мария.
Нельзя обойти вниманием стихотворение «Две вдовы». Это видимо, какой-то индивидуальный приём Галины Климовой, на который раньше не обращал внимания, но сегодня он заставил обратить на себя внимание. Я о нём писал, когда говорил о «Страдивари». «Две вдовы» – начинается с трагической ноты. Мать и дочь – неприглядные, нелепые вдовицы – вышли к берегу реки и смотрят на плеск воды.
Моя мама и я – мы две горьких вдовы,
неприглядных, нелепых вдовицы.
Но к финалу стихотворение разворачивается на все сто восемьдесят, ощущение трагедии снимается, а перед читателем возникает пасторальная картинка, где две женщины угадывают в плеске воды фигуры своих мужей. Мужья будто оживают, и разлив реки кажется Нилом. Нет боли о потере кормильцев. Но есть женское переживание (страх) за своих мужчин: как бы те не утонули, не переборщили с ребячеством. Нависающая над стихотворением туча оборачивается светлым облаком.
Третья часть: «В отряде равнокрылых».
По названию не трудно догадаться, что стихи третьей части посвящены «пишущей братии», среди которых Галина Климова прожила большую часть жизни. Впрямую названо только одно имя – поэта и переводчика Александра Ревича. Все остальные персонажи прячутся под масками разноголосых птиц, будто на страницах Климовой разыгрывается «Свадьба соек» Александра Басилая по мотивам произведений Важи Пшавелы. Воробьи, сороки, галки, орлы… Стихи: то заливистые, яркие, такие, что ноги сами в пляс идут, то грустные, выбивающие слезу. Слышен гитарный перебор Галича, хрипы трофейного аккордеона и страстное: бесаме, бесаме мучо…
Заканчивается эта часть игровой перепиской Сальвадора Дали с Галой, где опять звучит скрипка и звучит она «немного нервно»:
Я поймала кузнечика,
сломавшего твое детство.
Он был скрипачом, –
вот почему ни слуха у тебя, ни духа.
Музыка, впрочем, тут ни при чем.
Четвёртая часть: «Колокольня света».
Приняв эстафету, скрипка в четвёртой части становится главным солирующим инструментом. В самом начале её пытались заглушить тамтамы и калебасы, но она отстояла право на лидирующее место в оркестре Галины Климовой. Теперь скрипке подвластен полный спектр настроений: от слома и надрыва до радости и успокоения.
От надрыва фольги — ветерок липкий,
живая музыка почти не подглядывала в ноты,
но жестосердые так и цепляли скрипки
и смычками тянули:
кто ты?
Характерная для первой части линия материнства переходит в наставничество («Чернорабочие родной литературы…»). Разрабатывается хрестоматийная тема «поэт и поэзия», которая медленно и уверенно по ходу всей четвёртой части трансформируется в тему «редактор и поэт», а так же в «место женщины в современной литературе / поэзии»
Последняя тема рассматривается чаще напрямую, как, допустим, в стихотворении – маленькой поэме «Сочинительницы». Особенно остро ставится вопрос в той её части, которая посвящена Татьяне Бек:
где ты никому не мать, не жена,
а только баба, поэт.
Но эту же тему можно разглядеть и в стихотворении «Блаженная Ксения Петербуржская», о святой которая после смерти мужа, облачившись в его одежды, «понесла тяжёлый путь юродства». Разрешением темы звучат строки из других стихотворений:
Я буду, как Байрон,
учить перед смертью армянский…
Потому что:
Кто помнит Мэри Додж,
её «Серебряные коньки»?
Хотя, может быть, это я увидел через строки Галины Климовой решение вопроса о месте женщины в поэзии, а вот сам автор оставляет его без ответа.
Пятая заключительная часть: «В своём роде».
За скрипку не бралась долго,
потому что – еврейка. Всё. Шабаш!
На мой взгляд, самая сильная часть книги. Где-то на заднем фоне звучит песня из фольклора восточноевропейских евреев «Тум-балалайка». Автор отказывается от всевозможных инструментовок и аранжировок – чистый мотив в своём первозданном виде. Ясный, как благодать. Отброшены в сторону птичьи маски. Настоящие лица и только настоящие лица. На первом плане текст – автобиографические новеллы в стихах. Христианские темы даны пунктиром, как лёгкие ненавязчивые метафоры. Они не забивают собой текст, не заглушают «Тум-балалайку». Хороший юмор, без цинизма, но не лишённый самоиронии. Основная линия этой части – приятие себя, как цельной личности, плоть от плоти рода своего.
Начинает работать название книги «Сказуемое несовершенного вида»,открываются его новые и новые планы, один из которых можно интерпретировать как: «рассказы несовершенного человека».
Только невеждам кажется: возьмёшь в руки скрипку Страдивари и сразу же начнёшь играть волшебную музыку. В действительности одной скрипки мало. Нужно ещё что-то. А что именно – пусть останется тайной Страдивари. И пусть Галина Климова так же хранит секреты своего мастерства.