Итак, мы остановились на том, что наёмничество как институт в Англии стал превосходить старую феодальную систему. И если в континентальной Европе по призыву короля граф и его вассалы отправляются на войну, в первую очередь лично, то в Англии военное значение крупного поместничества это больше дань традиции, чем реальная необходимость.
Более того, очень скоро начало применяться правило, что при отчуждении лена, его новый владелец становится вассалом непосредственно короля, минуя промежуточные ступени феодализма. Но и тут бароны находят себе место. Дело в том, что раз речь идет о вербовке, кто-то должен ей заниматься. И здесь роль кондотьеров – предводителей наемных войск – выполняют крупные землевладельцы, сосредоточившие вербовку в своих руках.
И здесь можно задать вопрос, как же так вышло, что именно в Англии получил распространение этот институт, вместе с налогами и широким денежным обращением? Откуда вообще в Англии деньги? Ну с деньгами все понятно, они тут из-за развитой торговли с Европой. Да, в Европе в это время тоже были деньги, куда от них денешься то…
Но тут сыграло бедственное положение Англосаксов в период активных действий викингов. Дело в том, что если для Франции или иных стран Европы норманны были в первую очередь грабителями, набегавшими за добычей, но не жившими там, то в Англии это было нечто большее. Англичане платили норманнам по сути своей налог, дангельд – датские деньги.
Едва ли норманны могли провернуть что-то подобное с, например, Францией. Да, короли иногда платили им дань, но за ними всегда стояла армия, намекавшая пришельцам, что торга не будет – или вы забираете что дают и уходите, или воевать придется уже с серьезной феодальной армией, к чему викинги были решительно не готовы.
И поэтому население европейских стран не страдало в той мере от норманнов, как население Англии, у которой не было опции в виде сильной армии, а значит платить они должны были столько, сколько скажут. И Англосаксы просто привыкли за это время к налогам. И поэтому, ввести налоги тут Вильгельму было довольно просто.
И, видимо, это было совсем не просто во Франции или Германии. Но и это было не все. Король по-прежнему мог пользоваться противоречиями между местным населением и баронами, так и не пустившими здесь свои корни, а также тем, что в Англии де факто было два права: нормано-французское, привезенное завоевателем, и местное англосаксонское. Пользоваться король мог любым из них, как ему было удобно.
И привело это к практически безграничной власти короля и жутчайшим налогам, которые все королю должны были платить. Однако наемная армия привела к тому, что вновь появилась всеобщая воинская повинность. Правда, трудно судить, исполнялась она или нет, но законы подразумевали, что все должны иметь оружие и быть готовы выступить на защиту по приказу короля.
И опять не понятно, была ли тогдашняя администрация в состоянии отследить исполнения этих указов или нет, но они были. Возможно, что это также было нечто средним между скрытым налогом и попыткой создать милицию, чтобы не пришлось собирать наемников по каждому поводу. В любом случае, если бы оно работало так, как написано в приказах, то армия должны быть чрезвычайно многочисленной, чего реально не было.
Но не стоит прельщаться тем, что внешне это было уже нечто более развитое, чем европейский феодализм. За ширмой передовых реформ находилась старая добрая феодальная надстройка, где главный твой враг – это твой родственник. И как часто случается, наследники успешного правителя грызутся за власть, теряя ее.
Так, по сути, было и тут. Подлило масла в огонь и то, что наследники по мужской линии внезапно кончились, хотя было у Завоевателя аж 3 сына, у истории есть чувство юмора, и оба внука Вильгельма по мужской линии рано отдали богу душу. Тут то и развернулась борьба между сыном дочери Вильгельма, Стефаном, и дочерью сына Вильгельма, Матильдой. Оба имели одинаково не очень твердые права на престол.
И в их борьбе победил сын Матильды, Генрих 2 Плантагенет, основав так новую династию, хотя она произрастает из старой в некоторой степени. Впрочем это уже совсем другая история, которую мы посмотрим как-нибудь в другой раз.