Чтобы описать, раненую острым копьём Великой Депрессии, Америку 30-ых годов достаточно одного предложения: Перестрелка в борделе охваченного огнём под звуки, его величества, джаза.
Толпы и толпы, досыта накормленные обещаниями, заполоняли улицы, закоулки и переулки больших городов задыхающихся от голодных протестов, от армии свободных рук, от брошенных на произвол капиталистической судьбы граждан.
Великая Депрессия – так называлось бремя резко упавшее на хрупкие плечи женщин и детей и на трясущиеся в бессилии плечи мужчин. Великая Депрессия, подобно родственникам из далека, гостила бессовестно долго в «свободной» стране дяди Сэма и намертво впечаталась в худые руки-плети детей, в пряди волос рано поседевших женщин и в выгоревшие глаза мужчин.
Она пришла резко. Чёрным четвергом обрушилась на население Америки, сбивая с ног средний класс и уничтожая нищих граждан. Взорвавшись на Уолл-стрит, Великая Депрессия чумной волной прокатилась по всей Америке, сея в симптомах голод, безработицу и ощущения покинутости.
Да, люди Америки чувствовали себя покинутыми и брошенными. Они сначала бились в истерике, кричали лозунги, проводили бесполезные митинги, вытекая нескончаемым потоком к площадям и государственным зданиям, находясь на второй стадии принятия неизбежного. Потом, когда силы пустого желудка было глупо тратить на крики они стали метаться, словно мыши, из угла в угол, в поиске работы соглашаясь от отчаяния на любую плату, чем и пользовались толстосумы, устраивая из рабочих мест аукцион с падающей ставкой и человек который соглашался работать за меньшее принимался. Это была третья стадия принятия торгом. Хлыстом по спинам наступило мрачное время безвыходного рабства.
И наконец, на сцену с угрюмым лицом заползла четвёртая стадия. Мужчины, гнущие спины за гроши всем сердцем мечтали о лучшем времени, но каждый раз, сталкиваясь с глазами уставших жён и голодных детей, они сгорали от отчаянной душевной боли и шли тушить пожар, нелегальным в это время, спиртным тратя то малое свободное, вставая на замкнутый круг, круг депрессии.
В страну контрастов превратилась место с, ещё недавно, одной из мощнейших экономик мира. Лопнув мыльным пузырем, чёрный четверг ещё сильнее подчеркнул классовое неравенство.
Но не только классовая разрозненность бичом хлестала Америку. Аллергическая неприязнь американцев к другому цвету кожи была так же высока, как и до гражданской войны в 1861-ом году и, казалось, что лишь 13-ая поправка Конституции спасает натерпевшихся незаслуженных бед афроамериканцев от рабовладельческих господ и хлопковых плантаций. Дело, доходившее до грани абсурда, не ставили в сомнение о правильности никого и поэтому с чистой совестью строились школы для «цветных», кафе для «цветных» и даже фонтанчики для питья были у так называемых «цветных» отдельными тем самым закрепляя общественную шизофрению расистских галлюцинаций как должное. Сегрегация ни в чём не повинных под командованием замшелых скреп и закоренелых стереотипов господствовала в стране, в которой правила демократия.
Но это была лишь поверхностная, общая картина происходящего в это тёмное, для честного человека, время. Там, в подполье, в подвалах, подземных коммуникациях, за невидимыми дверьми, за, казалось, другой гранью многогранной Америки под звуки медного корнета утопал в пороке, пьянстве и крови совсем другой мир. И если за голодом и безработицей стояли те, которых демократия выбрала сама, то хозяева этого подполья выбрали себя сами и, под град из пуль и предсмертного крика, кровавым следом проложила себе путь к величию.
Эти новоиспечённые сливки морально разлагающегося общества назывались мафией и её в это время боялись больше чем закон. Она невидимым глазом наблюдала за всем, что происходило на улицах и задворках старины Нью-Йорка и именно она решала кто будет жить. И даже беспристрастной Фемиде были развязаны глаза и набиты рот и уши кровавыми деньгами.
В одеждах культурных господ прятались убийцы и маньяки. И в их пустых, смотревших сквозь глазах, читалась лишь корыстное желание наживы и жажда новых жертв в рядах противников новой элиты. Члены мафии, казалось, больше всех были разочарованны в хромающей системе и все свои страшные подпольные дела они совершали будто из-за отчаяния в честной жизни и это было заразным. Всё больше и больше честных трудяг, некогда законопослушных граждан с отчаянным криком бессилия хватались за оружие и крутили барабан рулетки, ставя на кон свою жизнь. Но не все были приняты в тёплые объятия привередливой удачи. Десятки, сотни здоровых мужских голов, огромный пласт полезнейшего для страны населения не смогли пройти жёсткий отбор кровавого мира криминального зазеркалья и заканчивали свою жизнь в холодных объятиях костлявых рук смерти. Но те, кто пробивался буквально, прогрызался зубами через глотки противников и конкурентов, зачастую, забывали себя, переставали уметь законопослушно жить и честно существовать. Оставшиеся в живых более или менее удачливые сыны лихой жизни, несмотря на желание или нежелание, тянули за собой кровавый шлейф до самого конца своего не долгого века. Их жизнь была похожа на выстрел фейерверка. Стремительным вектором они устремлялись вверх наполненные энтузиазмом горячих голов, громко врывались яркой вспышкой на множество рябых огоньков шикарной жизни и, не успев привыкнуть, стремительно таяли, гаснув в темноте.
Коррупция полиции, взрыв криминала, разросшийся мафиозный мир, законный расизм, голод, нищета, безработица, забастовки и повсеместное отчаяние – Вот что варилось в бурлящем котле Америки 30-х годов и, казалось, что сам дьявол сопровождал это время, играя джаз на медном корнете.