В жизни искусство ищи, и в искусстве явление жизни,
Верно увидишь одно, верно второе поймешь.
Фридрих Гёльдерлин
Выпал снег, и вчера я гуляла рядом с домом в лучах солнца со стаканом горячего кофе без кофеина. Снег по-прежнему лежит, а птицы поют по-весеннему. У меня в черновиках текст с длинным названием. Вечером, уже в темноте, я все-таки поехала на Смоленское кладбище. Поехала на такси. У меня была назначена встреча.
И я увидела часовню Ксении Блаженной - в третий раз в жизни - такой красивой, такой таинственной... Белая луна сияла над кладбищем, как и в тот вечер, когда я стояла в очереди в часовню. Это было три года назад.
Не пересказать той красоты и волшебства. Я приехала на Смоленское еще днем и в полной мере насладилась количеством нищих у ворот и на территории. Последние сто рублей забрал у меня бродячий Священник, собирающий пожертвования на Епархию, когда я уже стояла в очереди. Был сильный мороз. Того Священника я потом встречала в городе - около Лавры, он так же просил милостыню.
Время от времени к людям в очереди подходили нищие и просили денег. И просили они не так, как обычно в метро или на улицах - с опущенной головой. Нет, они смотрели в глаза и просили, просили. Не торопясь уходить. Потому я была ужасно рада, что денег при мне уже нет, и я могу честно отвечать им.
А потом стало смеркаться, и быстро стемнело, и белая луна поднялась над деревьями, а мороз усилился. Из часовни я вышла с красным цветком в руке, который подарили мне женщины, когда я выходила. И пешком шла до метро. Но за это время я согрелась от ходьбы и в итоге даже не простудилась.
Уже заполночь. Что мне еще сказать? Я думала что-то написать особенное, но, быть может, когда я хочу что-то написать в последнее время, то ложусь и засыпаю, а потом уже не помню, что же хотела выразить, пересказать. Я слушаю много музыки.
Господь уже направляется в Иерусалим. Так сказал год назад Митрополит Варсонофий, когда служил Литургию в моем Соборе, который я часто собираюсь покинуть навсегда.
Но более подробно об этих словах, которыми я озаглавила настоящий текст, я скажу в следующем.
II.
Я стремлюсь к роскошной воле,
Мчусь к прекрасной стороне,
Где в широком чистом поле
Хорошо, как в чудном сне.
Александр Блок
С того дня прошло уже восемь дней. Сегодня шестнадцатое февраля. Несколько дней провела с температурой и вчера даже курить на балкон ни разу не выходила. Завтра пойду гулять. Помыла голову и высушила феном. За это время много спала, так много, что казалось - царство сна стало реальным.
В черновиках у меня удивительный текст: я слишком высоко ушла в горы и мне встретился собственный двойник. Я читала, такое случается. Если в полдень в жаркий день зайти высоко в горы, то можно увидеть мираж - твое отражение. Меня с детства волновали миражи.
Напишу здесь, чтобы не забыть. Чтобы это было неизменно. Горе тебе, Капернаум. Так будет называться последняя или предпоследняя часть моего неоконченного текста.
Второе. Снова найти тот фрагмент из Евангелия, который читали на Литургии в среду незадолго до начала Рождественского Поста. Как давно я хотела написать об этом...
Я хотела сменить квартиру - вернуться в Коломну, где мой призрак гуляет по набережным с золотой собакой на поводке... Но пока я остаюсь здесь.
16 февраля 2020
"Ограда, увитая плетистыми розами"
Принц Гамлет! Довольно червивую залежь
Тревожить... На розы взгляни!
Марина Цветаева
Всего только двадцать первый день февраля, а на улице земля высохла после долгого дождя (было наводнение, три ночи не утихал ветер), и этот запах земли напоминает о скором лете, когда я выхожу на балкон. Вышерасположенная фотография была сделана мной в Ботаническом Саду много лет назад. Тем летом розы цвели особенно пышно. Никогда больше я не видела розарий таким прекрасным, как в тот август. Но какой это был год? Тринадцатый, двенадцатый или, может быть, четырнадцатый...
Двадцать третий день февраля. И снова наводнение. Вчера во второй половине погода испортилась и вечером объявили "самый высший уровень погодной угрозы". Говорили об усилении ветра до 18-20 метров в секунду с порывами в прибрежных районах до 25-28 м/с. И еще что высота волны в восточной части Финского залива будет достигать 2,5-3,5 метров. В то время, когда я жила на заливе, любила в шторм остановиться в одном конкретном месте на берегу, выйти из машины и подойти к воде, которая, казалось, хотела унести меня с собой в море.
Я припомнила точно, что фотография была сделана в августе четырнадцатого. То было необычайно жаркое лето. Думаю, моя любовь к цветам есть следствие того воспитания, которое дал мне Оскар Уайльд.
II.
Я обещала сказать нечто очень важное в следующем тексте, а он так и пылится в черновиках. Но сказанного не воротишь, потому я вынуждена писать об этом сейчас. Тот фрагмент из Евангелия я нашла, хоть и не сразу. Думала, что из Луки, но нет - от Марка. Но сперва два отрывка из Евангелия от Луки:
1. Ибо Он был близ Иерусалима, и они думали, что скоро должно открыться Царствие Божие.
2. ...врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною. Сказав это, Он пошел далее, восходя в Иерусалим.
Наконец, тот самый фрагмент:
3. Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за ним, были в страхе.
Сказать мне, на самом деле, нечего. Я лишь хотела обратить внимание тех, кто будет искать истину в моих дневниках... Вспоминается: открой мои книги - там сказано все, что свершится. Но, быть может, я уже говорила об этом раньше? Приведите и избейте предо мною. Этими словами Он окончил притчу о талантах, которая начинается так: некоторый человек высокого рода отправлялся в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и возвратиться.
Затем читаем следующее: Но граждане ненавидели его и отправили вслед за ним посольство, сказав: не хотим, чтобы он царствовал над нами.
Приведу еще только это - из Евангелия от Иоанна: возненавидели Меня напрасно.
III.
Когда я читала притчу о талантах в квартире на Ладожской в январе 2006-го года, ночью при ярком свете... Я хорошо помню этот момент - я прочитала концовку притчи и почувствовала... Но разве можно передать? Тогда я не верила, что Христос воскрес. Как я радовалась этим словам: приведите и избейте предо мною.
Иван Карамазов говорил: "Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами!"
IV.
Чтобы найти точную цитату, я открыла роман и прочитала начало главы под названием "Бунт":
— Я тебе должен сделать одно признание, — начал Иван: — я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. Я читал вот как-то и где-то про «Иоанна Милостивого» (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его. Я убежден, что он это сделал с надрывом лжи, из-за заказанной долгом любви, из-за натащенной на себя эпитимии. Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое — пропала любовь.
— Об этом не раз говорил старец Зосима, — заметил Алеша, — он тоже говорил, что лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить. Но ведь есть и много любви в человечестве, и почти подобной Христовой любви, это я сам знаю, Иван...
— Ну я-то пока еще этого не знаю и понять не могу, и бесчисленное множество людей со мной тоже. Вопрос ведь в том, от дурных ли качеств людей это происходит, или уж оттого, что такова их натура. По-моему, Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо. Правда, он был бог. Но мы-то не боги. Положим, я, например, глубоко могу страдать, но другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я, и, сверх того, редко человек согласится признать другого за страдальца (точно будто это чин). Почему не согласится, как ты думаешь? Потому, например, что от меня дурно пахнет, что у меня глупое лицо, потому что я раз когда-то отдавил ему ногу. К тому же страдание и страдание: унизительное страдание, унижающее меня, голод например, еще допустит во мне мой благодетель, но чуть повыше страдание, за идею например, нет, он это в редких разве случаях допустит, потому что он, например, посмотрит на меня и вдруг увидит, что у меня вовсе не то лицо, какое, по его фантазии, должно бы быть у человека, страдающего за такую-то, например, идею. Вот он и лишает меня сейчас же своих благодеяний и даже вовсе не от злого сердца. Нищие, особенно благородные нищие, должны бы были наружу никогда не показываться, а просить милостыню чрез газеты. Отвлеченно еще можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи почти никогда. Если бы всё было как на сцене, в балете, где нищие, когда они появляются, приходят в шелковых лохмотьях и рваных кружевах и просят милостыню, грациозно танцуя, ну тогда еще можно любоваться ими. Любоваться, но все-таки не любить. Но довольно об этом. Мне надо было лишь поставить тебя на мою точку. Я хотел заговорить о страдании человечества вообще, но лучше уж остановимся на страданиях одних детей. Это уменьшит размеры моей аргументации раз в десять, но лучше уж про одних детей. Тем не выгоднее для меня, разумеется. Но, во-первых, деток можно любить даже и вблизи, даже и грязных, даже дурных лицом (мне, однако же, кажется, что детки никогда не бывают дурны лицом) Во-вторых, о больших я и потому еще говорить не буду, что, кроме того, что они отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали добро и зло и стали «яко бози». Продолжают и теперь есть его. Но деточки ничего не съели и пока еще ни в чем не виновны. Любишь ты деток, Алеша? Знаю, что любишь, и тебе будет понятно, для чего я про них одних хочу теперь говорить. Если они на земле тоже ужасно страдают, то уж, конечно, за отцов своих, наказаны за отцов своих, съевших яблоко, — но ведь это рассуждение из другого мира, сердцу же человеческому здесь на земле непонятное. Нельзя страдать неповинному за другого, да еще такому неповинному! Подивись на меня, Алеша, я тоже ужасно люблю деточек. И заметь себе, жестокие люди, страстные, плотоядные, карамазовцы, иногда очень любят детей. Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природой. Я знал одного разбойника в остроге: ему случалось в свою карьеру, избивая целые семейства в домах, в которые забирался по ночам для грабежа, зарезать заодно несколько и детей. Но, сидя в остроге, он их до странности любил. Из окна острога он только и делал, что смотрел на играющих на тюремном дворе детей. Одного маленького мальчика он приучил приходить к нему под окно, и тот очень сдружился с ним.. Ты не знаешь, для чего я это всё говорю, Алеша? У меня как-то голова болит, и мне грустно.
V.
Как ты можешь смотреть на Неву,
Как ты смеешь всходить на мосты?..
Я недаром печальной слыву
С той поры, как привиделся ты.
Черных ангелов крылья остры,
Скоро будет последний суд,
И малиновые костры,
Словно розы, в снегу цветут.
Анна Ахматова
Чем ближе Великий Пост, тем больше мое желание писать. Двадцать пятый день февраля, вторник. А это уже неделя о Страшном Суде, последняя перед Постом. На обед сегодня я ела блины с творогом, блины со сгущенкой. Сделанные на перепелиных яйцах. Ярко светит солнце, зеленые шторы задернуты так, чтобы максимально затемнить помещение. Скоро будет год моей жизни в этой небольшой квартире с окнами на запад.
Сегодня ноль градусов. Шторм окончился. Вчера, не смотря на штормовой ветер, я вышла из дома и быстро пошла в сторону Фонтанки, мне ужасно хотелось увидеть Михайловский Сад. Это было настолько важно для меня, что я пошла, хоть у меня было слишком мало сил. Но температуры у меня уже давно не было, и, выходя, я чувствовала себя хорошо. Но на мосту через Фонтанку я ощутила то, что уже чувствовала раньше, и достала из кармана полароиды.
Добравшись до Сада, я сняла очки, прошла совсем немного и опустилась на скамейку. И долго смотрела на зеленую траву и темные деревья, и вороны пролетали в поле моего зрения, и мне стало так спокойно, и красота этих птиц напомнила мне о чем-то настолько важном и простом...
Через некоторое время я встала и пошла привычным маршрутом по Саду. Когда я спускалась по ступенькам, глядя на огромную зеленую поляну передо мной, сильнейший порыв ледяного ветра подул мне навстречу.
Сумрачное небо над поляной, и вороны в траве под деревьями, золотой шпиль замка над ними, безмолвная вода в старинном пруду... Часто я вспоминаю Пушкина, находясь в Михайловском Саду. Он здесь бывал не раз, гулял по этим аллеям, видел это небо. Я решила погулять здесь еще немного, прежде чем бежать через мост обратно к дому. И вскоре я увидела подснежники.
Лишь в одном месте Сада, больше нигде. Первые подснежники показались мне невозможным чудом. Ледяной ветер дул с Невы, и вороны важно ходили по траве, поглядывая на меня, черная вода в реке Мойке, омывающей одну сторону Сада, серебрилась под темным небом.
Я ведь потому и начала с цветов - задумала рассказать историю про желтую змею.
Я гладила желтую змею летом 16-го года, незадолго до первого посещения монастыря. Тем летом я носила соломенную шляпу.
Но прежде я должна рассказать другую историю, которую я утаила и не хотела рассказывать никогда. [вставка: в одном из текстов дневника я рассказывала эту историю, хоть и не так живописно, и забыла об этом.] В августе пятнадцатого, когда я жила на Английской набережной в квартире с видом на Неву, в один из дней я шла по Невскому. То был ослепительный золотой жаркий и пыльный день. На Невском все сияло, я шла в толпе людей мимо Дома Книги, с тоской взглянула на Казанский Собор, повернула голову влево - и вдруг мое сердце вздрогнуло. Так, будто я увидела нечто страшное и волшебное. Но я ничего не видела в ту секунду - что-то ослепило меня. Продолжая идти, я сделала вид, что ничего не происходит, и увидела в руках молодого человека, который стоял у стены Дома Книги, стеклянный (или хрустальный) шар. Странный молодой человек слегка улыбался и разглядывал свой шар, но при этом смотрел и на меня. Его лицо показалось мне безумным, и мне стало его жаль. Я увидела какую-то вещь на земле рядом с ним, куда можно положить деньги. Он стоял ровно на том месте, куда всегда встают профессиональные нищие, музыканты, клоуны на ходулях.
Но, может быть, я уже рассказывала об этом? Я уже прошла мимо, но вернулась, чтобы дать ему денег, потому что я подумала: кроме меня ведь ему никто не подаст. И когда я подошла к нему (деньги уже были у меня в руке), его лицо показалось мне еще более странным, удивительная спокойная радость была в его лице, и он сказал, взглянув в мои глаза: "Загадайте желание." И я немедленно убежала от него, не сказав ни слова, но успела заметить выражение недоумения и досады, и я подумала, что для него эта встреча тоже была судьбоносной.
Двадцать шестой день февраля. Я слишком мало гуляю. Вечер. Днем не было солнца. Голубые сумерки только что закончились, и я думаю: не выйти ли прогуляться по улице и, может быть, дойти до Таврического сада привычным маршрутом, не думая ни о чем... Так я часто гуляю - как во сне. Но вечером люди совсем в другом состоянии, и моя меланхолия слишком заметна.
В июле шестнадцатого года, незадолго до первого посещения монастыря, мне встретилась девушка с желтой змеей. Я вышла из зоопарка и, пройдя несколько шагов, увидела ее в тот момент, когда уже была около нее. Удивительно сладкозвучный голос запомнился мне на всю жизнь. Быть может, и она когда-то вспоминает обо мне. Она обратилась ко мне с какими-то словами, и я подняла голову и увидела змею.
Моя широкополая соломенная шляпа, должно быть, понравилась змее. И мое лицо. Змея взглянула мне прямо в глаза.
Девушка сказала, что я могу погладить змею, и я протянула руку и прикоснулась к желтой змее. Змея была теплая. И тогда девушка сказала, что я должна загадать желание.
VI.
У кладбища направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь
Или замуж за дурака…»
Принцы только такое всегда говорят,
Но я эту запомнила речь, -
Пусть струится она сто веков подряд
Горностаевой мантией с плеч.
Анна Ахматова
Да, еще... тогда, в августе, я сразу повернула к дому. Надвигалась гроза. Потом, когда я уже заперлась в своей прекрасной квартире с окнами на Неву, хлынул дождь. В том месяце, в первой его половине, часто случались грозы, после которых сразу возвращалось солнце.
Было время, когда я даже мечтать не могла о том, чтобы так стоять у окна и смотреть на дождь...
Поздний вечер. Я слушаю музыку. Nirvana.
После песни Lake of fire я включила Pennyroyal tea, затем заиграла песня Joy Division.
Love will tear us apart.
Такая зима хороша для уличных художников, но не для меня. Какой будет весна? Мне хотелось бы провести эту весну в Сибири. На берегу широкой голубой реки стоит санаторий, где я провела в детстве один месяц. Мне было двенадцать или тринадцать лет. Там лечат голубой глиной. Какая в Сибири весна! Но на Алтае я бывала только летом.
А придется провести Великий Пост в Питере. В любой момент может что-нибудь случится... Хочу отложить текст до завтрашнего дня, но не сделаю этого. На небе которую ночь горит золотая звезда.
26 февраля 2020
P.S.
Та звезда была Венера. Я по ошибке думала, что это Юпитер. Но пришедшая в гости подруга так заинтересовалась ею, что пришлось узнать.
Давным-давно я не слежу за звездами, я оставила в прошлом ту страсть к запретному. В прошлом ли?
Помню, когда я говорила об этом с Иереем Андреем, он вдруг с усмешкой и странным выражением лица сказал: "Хорошо, наверное, жить, зная, что будет дальше!.." Удивленно я взглянула на него (он смотрел мимо меня) и ответила: "Да мне только немного удалось узнать. Это очень сложно. К примеру, что я получу наследство. Так и случилось." И я увидела, как это его поразило.
Я не стала тогда говорить ему: чтобы составить точный гороскоп по дате рождения человека, необходимо сперва вычислить дату его смерти. Это очень просто. Птолемей, которого я читала много лет назад - той зимой, когда жила в Вудстоке, приводит уравнение. Достаточно подставить нужные цифры из своей звездной карты, чтобы получить искомый результат. Но я удержалась от этого, вследствие чего и не могла узнать точно, какой будет моя дальнейшая жизнь.
Вспоминается: "Выходи ко мне смело навстречу - гороскоп твой давно готов."
Потом, обдумывая все слова, которые были сказаны им и мной за почти четыре года, я не могла не признать, что он был настолько далек от понимания... кажется, вернее, совершенно точно Будда говорил об этом, называя невежеством.
Мне так нравилось замечать, как хорошо он знает тексты четырех Евангелий и, быть может, еще лучше - ветхозаветные тексты. Конечно же, мне было понятно, что искусство для него - закрытая книга. Он слишком мало интересовался литературой, музыкой, кино... Все силы были направлены на изучение одной вечной Книги.
И что же в итоге? Все его проповеди так похожи. Его поучения так скучны.
Будто он упустил самое главное. Пожертвовал искренностью ради того, чтобы быть кем-то другим...
Вспоминается: "I want to be someone else or I'll explode..."
Нужно потерять свою душу на этом пути. Эти слова Христа ("кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее", на церковнославянском они звучат так: "иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю") всегда казались мне важнейшими. Неким ключом к тайне человеческой жизни. Сродни тем, что из притчи о талантах: где речь идет о человеке, зарывшем в землю свой единственный талант (у Луки - хранил, завернув в платок) из страха потерять вверенное ему серебро. "Я боялся тебя, потому что ты человек жестокий", - говорит он, когда господин его вернулся из дальней страны победителем.
Было время, когда этот человек, которого я все реже вспоминаю, рассчитывал получить награду за праведность. Я уверена, что раньше было так. Но теперь уже не может не видеть своего лицемерия.
Ноябрьская ночь за окнами так тиха, так мучительна... Я говорю сплошь верные вещи, рассуждаю о великом. И так часто цитирую Евангелие в разговорах с людьми... Розовая роза в зеленой стеклянной бутылке слева от экрана компьютера устало наклонилась, увядая... Она устала от меня.
Тот текст, о котором я несколько раз говорила, все еще в черновиках. Уж скоро год пройдет. Вероятно, я не решаюсь его закончить именно по причине того, что последняя или предпоследняя его часть должна называться "Горе тебе, Капернаум...".
"И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься, ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня."