И снова - здравствуйте!
Марина, попрощавшись со своим отцом навсегда, ощутимо изменилась. Куда-то, похоже, что навсегда, ушли легкость и веселость, выгодно прежде отличавшие ее в общении с коллегами. Пропали насовсем ее фирменные шуточки, внезапно взрывавшие тишину кабинета невольным задорным смехом товарищей.
- Как ты?
- Нормально…
С этого робкого, несколько даже боязливо заданного вопроса и тихого безучастного ответа Марины начался ее рассказ, то, что сейчас, когда повернуть вспять ничего уже нельзя, я бы хотел забыть, оставить в прошлом. И чего никак и никогда сделать уже не смогу.
Некоторое время после ответа Марины в кабинете еще висела напряженная тишина, едва нарушаемая лишь негромким гудением работающих компьютеров.
И здесь Марину словно прорвало:
- Никто ничего нам не говорил. И сейчас тоже не говорят. Сначала ни о каком ковиде речи и не шло – банальная простуда. Сильный кашель. Он, ведь, даже на работу после этого сходить успел. Успел сдать в поликлинике кровь, и анализ ничего не показал. А когда через несколько дней его забирала “скорая”, то речь пошла уже чуть ли не о 70% поражении легких. Разве с таким поражением вообще возможно дышать?
Она зашлась в беззвучных рыданиях. Как могли, мы с Катей постарались ее успокоить, и бедняжка продолжила свой рассказ:
- Нас к нему не пускали. Совсем. Сказали только, что сразу же, как только доставили в больницу, поместили в реанимацию, подключили к ИВЛ. Через пару дней бесконечных и безответных звонков мы смогли, все-таки, поговорить с ним по телефону. Казалось, что ему было намного лучше. Разговаривал, по крайней мере, уже отчетливо. Хоть голос и был очень слаб и слова давались ему с ощутимым трудом. Как потом оказалось, его к этому времени перевели уже в обычную палату. И вот здесь-то и началось самое ужасное.
Марина замолкает, переводя дух. Мы с Катей сидим молча, не находя в себе сил сказать хоть что-то, втайне, возможно, надеясь, что Марина не станет продолжать. Но, видимо не в силах сдержать все это в себе, та заговаривает вновь:
- Он очень любил бриться. Был болезненно педантичен в таких вещах. Очень просил бритву, но ему не давали. Выходить из палаты тоже было никуда нельзя, даже в уборную. Ему поставили ведро. И, чтобы избежать унизительного, невозможного для него похода на это ведро, он даже кушать практически перестал. Лишь бы не быть вынужденным справлять нужду в это ведро.
- Ну, вот что это такое?! Как так можно?!
Марина незряче вглядывается в наши с Катей лица, хотя было отчетливо понятно, что смотрела она в этот момент совсем не нас, а, скорее, пыталась пробиться сквозь навсегда уже запертую временем дверь, в ту самую больничную палату с одиноким ведром посередине, где ее отец, голодая, не имея возможности побриться и нормально сходить в туалет, все еще был жив.
- В тот вечер, когда сестре сказали, что отца уже не стало и нужно приехать и забрать его тело, я толком не могла даже понять, что все это правда. Что отца, как оказалось, нет в живых еще с утра. Что весь этот день, когда мы безуспешно пытались ему дозвониться, узнать в больнице хоть что-то о нем, он уже ничего сказать бы не смог. Никому.
Марина глубоко вздыхает:
- Знаете, что потрясло, когда забирали его, больше всего другого? Нам показали на комнату, где лежали оставшиеся после него вещи, а когда мы зашли в эту комнату, там кроме коробки с вещами отца, лежало еще чье-то неживое тело, с наброшенным на него одеялом.
Марина запинается:
- Понимаете, по телефону отец несколько раз говорил, как у него на глазах, пока он лежал в этой палате, туда размещали человека, которого через несколько часов потом увозили на каталке уже неживым. И так происходило несколько раз. Я думаю, вместе с тем самым ведром и невозможностью побриться, - это угнетало его больше всего остального.
Она надолго замолкает. Мы тихо переводим дух, приходя в себя от услышанного и втайне надеясь, что на этом уже все. Что можно будет сейчас посочувствовать несчастной женщине, посочувствовать искренне, от всей души, и, понемногу, но хотя бы попытаться возвратиться к будничной рутине.
Но, как оказалось, то, что хотелось бы и невозможно уже сейчас вытравить из памяти, было припасено напоследок:
- Хоронили его через три дня. Агентство буквально впихнуло нам свои услуги. Если честно, толком я тогда ничего не соображала. На кладбище мы ездили три раза, потому что сначала оказалось, что могила совсем была не выкопана. А потом ее дважды приходилось увеличивать, потому что она оказывалась недостаточно глубокой.
И, наконец-то, Марина завершает свое печальное повествование:
- Пока несли тело, гроб ухитрились уронить. И тело вывалилось. А потом все никак не могли закрыть крышку. Никак. Не могли. Это до сих пор стоит у меня перед глазами.
И так это все и закончилось. Ни в тот день, ни позже мы к этой истории уже никогда не возвращались.
Всех благ!
Ваш Я.
P.S. Друзья,
Продолжение – https://zen.yandex.ru/media/id/5eec1423592837663aa68c99/istoriia-odnoi-utraty-prodoljenie-5fbdf5559e832457053fa470