Я решила провести своеобразный чемпионат России среди литераторов. Самостоятельно выявила 5 чемпионов. Хочу представить их вам для обсуждения и чтения их произведений. Надеюсь, что эта информация для станет полезной и у кого-то появится новый любимый писатель.
Места на чемпионате распределились следующим образом:
1 место. Виктор Пелевин
Начиная с первых рассказов, опубликованных еще в конце 1980−х, Пелевин занимается одним и тем же: просвечивает современное ему общество рентгеном, выявляя «истинную» подоплеку любых событий новейшей истории России.
Он как бы предлагает нам другую Россию — метафизическую, магическую, абсурдную империю, в которой «оборотни в погонах» превращаются в настоящих людей-волков («Священная книга оборотня»), курсантам в летном училище имени Маресьева ампутируют ноги («Омон Ра»), вместо реальных политиков страной управляют пиарщики через цифровых персонажей из телевизора («Generation “П”»), а нефть появляется оттого, что череп пестрой коровы плачет настоящими слезами над горькой долей российских силовиков («Священная книга оборотня»).
Пелевин — самый востребованный писатель нашей страны, в которой по-прежнему силен конспирологический дух и многие уверены, что власти от них все скрывают, но что именно и как, никто точно не знает.
2 место. Сергей Лукьяненко
Как и Пелевин, Лукьяненко показывает скрытые механизмы функционирования реальности вокруг нас. В «Дозорах» и «Черновике» можно найти объяснение самым разным событиям современной жизни, от политических до бытовых. Но объяснения, которые предлагает Лукьяненко, гораздо проще пелевинских: его мир по-манихейски разделен на добро и зло, черное и белое. При этом каждая политическая сила склонна видеть в «темном» Дневном дозоре своих оппонентов, а в «светлом» Ночном дозоре — себя.
Правда, иногда выясняется, что зло бывает и не таким уж злым, а добро не по делу пускает в ход кулаки. Но все же на фоне общественного постмодернизма, который принципиально не отличает добро от зла, проза Лукьяненко выглядит глотком традиционализма. Он продолжает гнуть линию советской фантастики, всем знакомой с детства. А его персонажи в массе своей конформисты: даже самые героические из них то и дело перестают геройствовать и плывут по течению. В этом писателю удалось поймать дух времени: массовый читатель нулевых годов, человек эпохи «стабильности», с радостью принял этот конформизм, сочетающийся с патриотически-консервативными воззрениями самого Лукьяненко.
3 место. Борис Акунин
Первые романы об Эрасте Фандорине имели посвящение: «Памяти XIX столетия, когда литература была великой, вера в прогресс безграничной, а преступления совершались и раскрывались с изяществом и вкусом». В конце 90−х годов, в разгар пересмотра российской истории с новых идеологических позиций, беллетрист Акунин начал создавать эскапистский миф для «умного», но не слишком интеллектуального читателя — миф о прекрасной России конца XIX столетия.
Акунин нашел эпоху, которая, с одной стороны, всем хорошо известна, а с другой — не вызывает особых споров. Из языка классической литературы XIX века, знакомого всем по школьной программе, из изящных детективных построений и общего прекраснодушия героев, даже и отрицательных, он создал идеальный мир эскаписта, куда можно было бежать от дефолта, войн в Чечне, политики и неприятностей на работе. Целому поколению российских офисных работников Акунин дал надежное убежище от настоящего.
4 место. Евгений Гришковец
Евгений Гришковец доказывает, что человек — и в первую очередь его быт, ежедневные поступки и мысли — так же неисчерпаем, как электрон. Его рассказы, романы и пьесы — изложения самых обыденных баек, дневниковых записей, воспоминаний о молодости, школьных и университетских годах, анекдотов про соседей, попутчиков или случайных знакомых, которые перемежаются размышлениями о смысле бытия. Читатели легко узнают себя во всех перечисленных историях, байках и анекдотах, и даже рефлексия в произведениях Гришковца вполне архетипична.
При этом бытие заурядного человека у Гришковца получается радостное: даже если встречаются грустные эпизоды, общего светлого впечатления они все равно испортить не могут. Все неприятности тонут в сладко-доброжелательном и всепрощающем стиле изложения. Гришковец, как добрый сказочник, убаюкивает невротическое поколение 30–40−летних, переживших не один кризис.
5 место. Алексей Иванов
Иванов прорубил окно на восток России, придав своей Перми полусакральный статус. Не исключено, что именно через это окно в Пермь пришли Марат Гельман и государственные деньги на культуру.
Нельзя сказать, что до Иванова никто и никогда не писал про российскую провинцию. Например, Леонид Юзефович сам долгие годы жил в Перми, и в этом городе разворачивается действие его «Казарозы». Но именно Иванов ухитрился создать устойчивый миф о самодостаточности провинции в нашей центростремительной стране, где, согласно общепринятому мнению, все сущее стремится перебраться в Москву или хотя бы в Питер.
В «Сердце Пармы» и «Золоте бунта» пермская версия истории оказывается гораздо интереснее официальной, которая идет из Москвы и Питера. В официальной версии — цари, императоры, крепостное право, указы, министры, бунты и войны, все скучное и безликое; в пермской — волшебство, боевые лоси, осадные сани, загадочные вогулы, красивые обряды и великая река Чусовая.
Каких авторов читали? А каких бы добавили в подборку? Делитесь мнениями!
Мария Рыбалкина