Как Чуваши лишились Истинной Веры и Свободы Духа.

ЧХМ. Сверчков Н.С. "Насильственное Крещение Чуваш".

Как Чуваши лишились Истинной Веры и Свободы Духа.

Христианизация Чуваш (по материалам книги П.В. Денисова)

У меня было несколько заметок, посвященных как христианизации (считай русификации-унификации) чуваш, так и татаризации чуваш  (с отпадением в ислам). Наверное, это будет “последняя”- крайняя заметка на эту тему.., т.к. уже мало осталось Чуваш, осознающих, что с потерей Государственности (гибель Волжской Болгарии) и с утерей Собственной Истинной нацию-образующей Веры, чуваши будут “вечно” в вассальной зависимости..,- до полного растворения в чужих народах (русских, татарах, китайцах, инопланетянах)…

Только Чувашская Вера (считай - Чувашская Философия и Идеология) может сохранить Чувашский Народ как Этнос - с правом на Самоопределение.

“...Одним из орудий национально-колониальной политики царизма в Среднем Поволжье, в частности в Чувашии, являлась христианизация. Христианство было для царизма наилучшим идеологическим оружием в борьбе за упрочение своей власти в национальных областях, в борьбе за утверждение феодально-крепостнического гнета. На протяжении всей своей многовековой истории христианство верно служило господствующим классам — сначала рабовладельцам, затем феодалам, а впоследствии буржуазии. Социальные принципы христианской религии оказались вполне приемлемы и для русского царизма.

К. Маркс и Ф. Энгельс: “Социальные принципы христианства оправдывали античное рабство, превозносили средневековое крепостничество... Социальные принципы христианства проповедуют необходимость существования классов — господствующего и угнетенного... переносят на небо обещанную... компенсацию за все испытанные мерзости, оправдывая тем самым дальнейшее существование этих мерзостей на земле.

Социальные принципы христианства объявляют все гнусности чинимые угнетателями по отношению к угнетённым, либо справедливым наказанием за первородный и другие грехи, либо испытанием, которое господь в своей бесконечной мудрости ниспосылает людям во искупление их грехов.

Социальные принципы христианства превозносят трусость, презрение к самому себе, самоунижение, смирение, покорность...”

Насильственное обращение народов Поволжья в христианство должно было, по замыслу царских сатрапов, способствовать внедрению крепостнического режима, превращению «инородцев» в покорных pa6oв царизма.

В. И. Ленин писал, что эксплуататорские классы для охраны своего господства нуждаются в двух социальных функциях — палача и попа.

Сами церковники не скрывали, что христианизация народов Поволжья предпринята для того, чтобы сделать их верными рабами русского царя. Так Церковный историк А. Можаровский писал, что «для одержания окончательной победы над Казанью надлежало русским победить иноверцев, инородцев Казанского края, еще нравственно — мечом духовным, иже есть глагол божий, победить верою, христианским православием; тогда только казанские «бусурманы» могли быть истинно и по духу побежденными и сделаться верными подданными русского христианского государства».

Говоря о начале христианизации чуваш после присоединения к Русскому государству, следует отметить, что православие на территории Среднего Поволжья появилось еще за несколько столетий до этого. Kaк свидетельствуют письменные источники (Ибн-Хаукал, Эль-Балхи и другие) и археологические материалы, среди населения Булгарского государства было немало православных русских, христианских византийских — торговцев, пленников, беглых крестьян, а также служителей культа христианской религии.

В лаврентьевской летописи под 1229— 1230 годами, например, в краткой заметке рассказывается об умерщлении 1 апреля 1229 года в Булгарии христианского проповедника Авраамия и похоронах его на булгарском христианском кладбище. По сообщению Никоновской летописи, в том же 1229 году в результате переговоров булгар с великим князем Суздальским Юрием Всеволодовичем состоялся такой обмен пленными: «князь великий отпусти к ним измальтян их (т. е. булгар), а они отпустиша к великому князю христиан».

Борьба за создание централизованного государства сопровождалась развитием тесных политических и культурных связей русского народа с народами Поволжья и, в частности, чувашами. Важную роль в этом процессе сыграла русская колонизация правобережья реки Суры. Она должна была обеспечить царизму надежную опорную базу для военных действий против Казанского ханства.

В результате в Присурье возник ряд городов-крепостей и монастырей, стоявших на страже интересов русских князей и феодалов. Еще в 1372 году на месте впадения Курмышки в Суру был основан укрепленный город Курмыш. В 1523 году во время карательной экспедиции против Казанского ханства русские войска, опустошив волжские берега до устья Суры, заложили новый город Васильград (Васильсурск). В 1551 году при непосредственном участии нерусского населения Горной стороны на устье реки Свияги был построен город Свияжск. Более интенсивная колонизация и освоение чувашских земель начались уже после присоединения “Чувашии” к Русскому Государству.

Непременными соучастниками колонизации новых земель были монастыри, сразу же проявившие себя как сильнейшее орудие укрепления феодального общества, как проводники русификаторской политики и рассадники христианства.   «За молитвы и христианскую службу» монастыри получают из рук русских государей огромные земельные и рыболовные угодья, бортные ухожаи, бобровые гоны, раньше принадлежавшие нерусским крестьянам Поволжья — чувашам, марийцам, мордве.

Помимо этого, монастыри расширяли (начиная еще с 1399г.) свои владения и за счет прямого насильственного захвата земель коренного присурского населения — чуваш, мари и мордвы. Из архивных данных хорошо известно, что монастыри, не ограничиваясь захватом нерусских земель, вытеснили из Присурья коренное население и заселили этот район монастырскими крестьянами. Небольшая часть местных жителей, оставшаяся на своих исконных землях, должна была принять христианскую веру и испытать все «прелести» церковной эксплуатации.

Свидетельство казанского митрополита Гермогена, доносившего в 1593 г., что русские «полоняники и неполоняники живут у татар, и у  черемисы и у чуваши, и пьют с ними и едят с одного и женятся у них», безошибочно можно отнести и к более ранним временам, когда Среднее Поволжье еще не входило в состав Русского государства.

Сразу же после присоединения Чувашского края царское самодержавие начало усиленно заботиться об утверждении там своей власти. Значительная часть земель чувашских крестьян была у них грабительски отнята и роздана русским землевладельцам — служилым людям, а также монастырям и церквам. Было развернуто строительство городов-крепостей, где сосредоточивалось военно-служилое население (даты основания: Алатырь— 1552, Чебоксары— 1555, Тетюши— 1558, Цивильск, Ядрин— 1584, Козьмодемьянск— 1583). Миссионерско-церковные деятели в специальных журналах, рассчитанных на духовенство, открыто заявляли о подлинном значении городов-крепостей, построенных на землях нерусских народов Поволжья. Вот как писал о сооружении города Цивильска один из придворных историков-лакеев казанского архиепископа: «Основан этот город среди чувашских и черемисских селений с той целью, чтобы страхом военной   силы   удержать   в   повиновении   эти дикие в то время народности и   устранить   возможность   подобных    гибельных    народных    возмущений   в   будуще  (имеется в виду восстание нерусских крестьян 1572 г.), а вместе с тем распространять свет христовой веры в среде языческой».

Центром деятельности церковников была выбрана Казань, где в 1555 г. была учреждена епархия. Для насаждения христианства все средства признавались хорошими — и обман, и хитрость, и применение военной силы. Правда, в «Наказной памяти» Ивана IV первому казанскому архиепископу Гурию предписывалось путем предоставления ряда льгот склонить население к добровольному крещению, «страхом их ко крещению не приводити». Эта лицемерная «кротость и любовь» на первоначальном этапе христианизации народов Поволжья была продиктована политической обстановкой в недавно присоединенном крае. Если учитывать многократные мятежи, организованные в 1552— 1557 гг. и в последующее время реакционными феодалами с целью отторжения территории Поволжья от Руси и передачи ее под протекторат турецкого султана, то станет понятным, почему царизм не решался на этом этапе применять насильственно-административные меры при крещении.

Казанский архиепископ являлся особо доверенным лицом московского правительства и имел широчайшие полномочия — вплоть до контроля за деятельностью воевод и отмены их судебных решений. Активная колонизаторская и миссионерская деятельность казанского архиепископа по обращению нерусских народов в православие вознаграждалась царизмом крупными пожалованиями. Уже спустя десять лет после своего основания казанский архиерейский дом оказался в числе крупнейших феодалов Поволжья. Его земельные владения, бортные угодья тянулись от Казани до Камского устья, по рекам Волге, Каме, Казанке, Меше и другим. Во владение казанского архиерейского дома перешли также насильственно захваченные земли чувашских крестьян в Свияжском уезде. Помимо всего этого, казанский архиерей за усердное порабощение народов Поволжья получал щедрое жалованье деньгами и натурой, ему предоставлялись различные льготы для торговли и промыслов, право сбора пошлин с торговых людей.

Огромными земельными владениями были наделены монастыри, призванные сыграть важную роль в насаждении христианства в Поволжье. Их колонизаторская деятельность весьма сильно коснулась и территории, заселенной чувашами. Помимо названных ранее, в захвате земель чувашских крестьян «отличились» в XVI— XVII веках также монастыри: Свияжский Успенский (основан в 1552г .), Казанский Зилантов (1552 г.), Казанский Спасо-Преображенский (1556 г.), Чебоксарский Троицкий (1556 г.), Алатырский Троицкий, Чебоксарский Преображенский, Спасо-Юнгинский, Цивильский Тихвинский (1675 г.) и др. Церковные историки, характеризуя деятельность монастырей среди нерусского населения Поволжья, прославляли их «подвиги» в захвате крестьянских земель и в насаждении христианства. Они не скрывали основного предназначение монастырей и с циничной откровенностью заявляли, что «русские цари со времен Грозного раздавая монастырям свободные и несвободные земли в Казанском крае наравне с властями, служилыми людьми и помещиками, смотрели на монастыри, как   на   важнейших    представителей    русской      колонизации . . . Монастыри, получая государево жалованье, чувствовали себя обязанными охранять государственные интересы и старались населять свои земли русскими людьми,  пользуясь льготными владельческими правами...

Объясняя причины создания монастырей в районах, заселенных нерусскими народами, архиепископ Макарий писал: «Не только для поддержания, но и для дальнейшего распространения христианства между дикарями, по распоряжению самого правительства, устраяемы были монастыри в царстве казанском и астраханском, когда они были покорены России».

Как свидетельствуют многочисленные архивные документы, монастыри действительно стали «маяками» колонизации, источниками неограниченного произвола и издевательств в отношении нерусских крестьян. Благодаря царским пожалованиям и самовольным захватам крестьянских земель, в результате ненасытной алчности и стяжательства, беззастенчивой эксплуатации труда земледельцев монастыри превращались в крупных феодальных собственников и прямых агентов царизма.

Вот некоторые факты, свидетельствующие о монастырской колонизации на исконных землях чувашских крестьян:

Свияжскому монастырю в Свияжском уезде принадлежали «сельцо, да 2 слободы, да 8 деревень, а дворов монастырских 53, дворов крестьян 27, а людей во всех 73 человека, 4 двора пустых, пашни добры земли 23 чети, перелогу 204 четей.»  В Свияжском уезде к концу 70-х годов XVI века в распоряжении монастырей было 1043,2 дес. Пашни.

В 1614— 1620 гг. Чебоксарский Троицкий монастырь завладел землей чуваш деревни Ямбахтиной по реке Кувшинке. Почти все владения этого монастыря состояли из насильственно захваченных земель чувашских крестьян.

В 1624 году село Сундырь (ныне г. Мариинский Посад) с окружающими деревнями перешло во владение Крутицкого митрополита Сильвестра.

В 1660 году царь пожаловал Звенигородскому Саввы Сторожевского монастырю три чувашские деревни с 360 дес. пашни и лугов на 120 копен. В том же году Спасо-Юнгинский монастырь захватил земли окрестных деревень.

По данным 1661 года, за монастырями в чувашских уездах было закреплено крестьянских дворов: в Ядринском— 15, Козьмодемьянском — 18, Чебоксарском— 115, Свияжском— 1247. А по всей России за 476 монастырями числилось 87907 крестьянских дворов. В 1661 году по жалобе Зилантова монастыря царские чиновники арестовали группу чувашских крестьян деревень Больших и Малых Кармазей Казанского уезда, обвиняя их в том, что они «своим насильством лес их во дрова, в лучину высекли».

В 1675 году чувашские и татарские крестьяне деревень Ачасыр и Уразпугина Свияжского уезда лишились своих земель по рекам Свияге и Буле. Их ограбили служители Свияжского Богородицкого монастыря.

В 1682 году Чебоксарский Троицкий монастырь захватил сенокосные угодья чувашских крестьян деревни Кильдишева на острове Козине на Волге. Спустя два года в руках Чебоксарского Преображенского монастыря оказались луга и рыбные озера по Волге от острова Маслова до устья Цивиля.

Алчности черного духовенства не было предела. Такие крупные монастыри-помещики, как Свияжский Богородицкий, Нижегородский Благовещенский, Дудин Амвросиев Николаевский и др. не ограничиваясь экспроприацией земель нерусских народов Поволжья, и наживали крупные капиталы торговлей. Для ведения хозяйства в захваченных владениях эти монастыри создавали свои филиалы, которые, наряду с экономическим закабалением нерусских крестьян, усиленно насаждали в их среде христианство. Именно для этого Нижегордский Благовещенский монастырь в 30-х гг. XVII века недалеко от г. Козьмодемьянска основал Мало-Юнгинский монастырь. Проповедуя среди трудящихся масс, задавленных нищетой, горем и страданиями, христианские идеалы смирения и покорности, суля им райскую жизнь, черное духовенство заботилось о своем благополучии на земле. Причем благополучие создавалось ими за счет грабежа народных масс.

В этом оголтелом состязании грабителей участвовали и вновь созданные монастыри. Например, тот же Мало-Юнгинский монастырь за короткое время стал владельцем нескольких селений, 180 десятин пахотной земли, 180 десятин леса, покосов на 940 копен сена, рыболовных угодий на Волге, обзавелся торговыми заведениями и кустарными предприятиями.

В 1691 году Чебоксарский Преображенский монастырь, захватил земли чувашских крестьян Туруновской волости Чебоксарского уезда и образовал монастырское село Русская Сорма.

В 1696 году новокрещеные чувашские крестьяне «Зюрейской дороги дер. Толонгозиной» в своей челобитной на имя царя жаловались: «В прошлом 133 (1625 г.) даны дедам и отцам нашим сенные покосы за Волошкой на островке, на те покосы дана владенная выпись; ныне /насильно/ начали косить Раифской пустыни игумен с братиею неведомо по каким крепостям».

В 1697 году, несмотря на усиленный протест и вооруженное выступление чуваш, их земли по притокам реки Вылы были отмежеваны Дудину монастырю. Лучшие земли и угодья чувашских крестьян перешли также во владение Цивильского Тихвинского монастыря, Покровского монастыря в Тетюшах, Флорищевой пустыни, Алатырского Троицкого монастыря и других крупных и мелкопоместных монастырей-феодалов. На почве их беззастенчивой захватнической деятельности возникли многочисленные тяжбы крестьян с монахами, в большинстве случаев разрешавшиеся в пользу последних.

В первые годы христианизации народов Поволжья наиболее активной миссионерской деятельностью среди чуваш правобережья Волги отличался Герман, сподвижник казанского архиепископа. Однако, несмотря на основание монастырей и церквей, невзирая на все потуги миссионеров, в XVI веке основная масса крещеных чуваш продолжала упорно придерживаться языческих верований. Сами главари христианских миссионеров вынуждены были признать, что обращение чуваш, мари, татар и других обитателей Поволжья в православие носило показной характер. Весьма интересно в этом отношении донесение казанского митрополита Гермогена царскому правительству (1591 г.). Вот как отзывался он о новообращенных: «В Казани и в Казанском и в Свияжском уездах живут новокрещеные с татары и с чувашею и с черемисею и с вотяки вместе, и едят и пьют с ними с одново, и к церквям божиим не приходят, и крестов на себе не носят, и в домах своих божиих образов и крестов не держат, и попов в домы свои не призывают и отцов духовных не имеют; и к роженицам попов не зовут... и детей своих не крестят... и умерших к церкви хоронити не носят, кладут по старым своим татарским кладбищам.”

После этого царское правительство изменило свою тактику в насаждении христианства и решилось на ряд репрессивных мер. Во-первых, намечалось изолировать новокрещеных от язычников. Новокрещеные христиане были насильственно отделены от своих сородичей и размещены в особых слободах «меж русских людей, где татар бы близко не было». Во-вторых, всем окрещенным предлагалось обратить в православие «служащих» у них язычников. Весьма жестоки были наказания за недостаточную «твердость» в христианском вероучении, за соблюдение обрядов языческой религии. Так, например, в указе царя Федора Ивановича от 18 июля 1593 года предписывалось: «А которые новокрещены христианские веры крепко держати и поученья митрополита и отцов духовных слушати не учнут, тех смиряти, в тюрьму сажати, и бити, и в железа, и в чепи сажати». «Мечети же татарские все посметати и впредь татарам мечети однолично не ставити».

По сравнению с XVI веком, в XVII веке способы обращения нерусского населения в христианство становятся более разнообразными. В этот период царизм, помимо грубого административного нажима, стал практиковать подкуп местной феодальной верхушки, предоставление принявшим христианство различного рода привилегий, льгот и наград: временного освобождения от податей, денежных ссуд и т. п. В целях насаждения христианства среди феодалов Поволжья царское правительство запретило некрещеным помещикам владеть крещеными крестьянами. В случае смерти феодала-язычника его имущество, минуя прямых некрещеных наследников, переходило хотя бы к дальним, но обращенным в православие родственникам. Другим административным мероприятием в этом направлении было лишение некоторых феодалов прав владения поместными землями. За отказ принять христианство феодалы лишались своих владений, которые переходили в распоряжение казны или передавались их крещеным родственникам. Право продажи поместий было предоставлено только православным феодалам и коренным русским людям. Все это делалось для того, чтобы ослабить позицию местных некрещеных феодалов, часть которых была настроена оппозиционно по отношению к царизму. С другой стороны, подобными мероприятиями царизм добивался, чтобы новокрещеные мурзы, тарханы и другие землевладельцы христианизировали зависимое от них крестьянское население. Что же касается крепостных, то для них путь освобождения из-под власти феодалов лежал в ряде случаев через принятие христианства ибо по царским законам крещеный крестьянин имел, права уйти от своего некрещеного хозяина и жить самостоятельно, уплачивая государю ясак. Принятие христианства нерусскими феодалами, как мы уже отметили выше, стимулировалось различного рода льготами и привилегиями. Например, в годы царствования Алексея Михайловича было запрещено у крещеных феодалов отнимать поместные земли. Если же феодал после изъятия у него земельных  владений переходил в православие, то ему предоставлялось право получить «поместья вновь из выморочных поместий», а мурзы вдобавок награждались княжеским достоинством. Согласно указу царя Федора Алексеевича от 16 мая 1681 года, новокрещеные землевладельцы сохраняли за собою свои поместья, освобождались от податей на 6 лет и даже получали денежную награду «по десяти рублев, женам их по пяти рублев, детям их против матерей в полы;, татарам по пяти рублев, женам их по два рубля с полтиною, детям их против матерей в полы...». Подобные вознаграждения были обещаны и другим нерусским народам, принявшим христианство. В результате всех этих мероприятий царскому правительству удалось добиться принятия многими чувашскими мурзами, тарханами и другими землевладельцами христианской веры. Этому способствовало то, что феодальная верхушка была заинтересована в сохранении своих земельных владений и привилегий, а также в получении новых земель. Подобно тому как в эпоху Казанского ханства представители чувашской феодальной знати, приняв магометанства, окончательно отатарились, в XVII веке многие чувашские тарханы и сотники в результате обращения в православие обрусели. Этому в значительной степени содействовал перевод принявших христианскую веру тарханов и сотников в города, где они стали именоваться служилыми новокрещенами. И все же в XVII веке было немало случаев принятия чувашскими феодалами магометанской религии, в особенности теми, которые жили по соседству с татарами. Этот процесс можно проследить на примере чувашских мурз Нижегородского края. Исторические документы середины XVII века отмечают, что они постоянно поддерживали связи со служилыми татарами и татарскими мурзами и стремились быть «в особе от православной христианской веры». К началу XVIII века эта группа феодалов полностью приняла магометанскую веру и отатарилась. В целом же в XVII веке чуваш,, перешедших в мусульманство, было не меньше, чем чуваш, принявших православие, а в тех местностях, где они жили совместно с татарами, даже больше.

Из документальных источников того времени известно, что первые школы, рассчитанные на подготовку миссионерских кадров, были открыты при трех монастырях: Казанском Спасо-Преображенском, Зилантовом и Свияжском Успенском. В монастырские школы зачислялись в основном дети новокрещеных чуваш, татар, мари, удмуртов, насильственно оторванные от родных семей. Вся премудрость, преподносимая им монахами, исчерпывалась обучением азбуке, письму, счету, часослову, псалтырю, закону христианскому и церковнославянскому языку. Но несмотря на эту активную деятельность, в XVI— XVII веках царизму не удалось достигнуть каких-либо заметных успехов в своей политике христианизации нерусских народов Поволжья. Монастырские школы просуществовали весьма непродолжительное время, — в XVII веке они, вероятно, вообще прекратили свое существование, ибо о них нет никаких сведений. Весьма незначительным было и число нерусских крестьян, принявших христианскую веру. Среди перешедших в православие в основном были крупные и мелкие феодалы бывшего Казанского ханства, а также крестьяне, приписанные к монастырям.

Феодальная верхушка нерусских народов Поволжья ценой крещения стремилась сохранить свое привилегированное положение и по существу, сближаясь с русским дворянством, превращалась в агентов царизма, стремившихся держать в своих руках местное население. Более мелкие феодалы, оказавшиеся после крещения на положении «служилых», сплошь и рядом теряли свои владения, постепенно сливались с общей массой крестьянства и даже принимали участие в его выступлениях против феодально-колониального гнета царизма.

Анализируя деятельность христианских миссионеров среди народов Среднего Поволжья в XVII веке, даже церковные историки вынуждены были признать провал широко задуманных планов царской администрации, стремившейся к массовому крещению нерусского населения Поволжья. Этому, как и усиленному внедрению здесь крепостнического режима, в XVII веке в значительной степени препятствовали народные восстания и в особенности крестьянская война под предводительством С. Т. Разина. В антифеодальных войнах XVII века наряду с русскими крестьянами активно участвовало и крестьянство поволжских народов — чуваши, татары, мари, мордва, удмурты. Неоднократные и разнообразные по форме антикрепостнические выступления угнетенных масс Поволжья в XVII веке создали такую напряженную обстановку, при которой царизм не мог решиться на принудительную христианизацию нерусских народов в широких масштабах. К тому же в начале XVII века христианизация народов Поволжья была отнюдь не главной заботой царя, так как в связи с польской и шведской интервенцией Русское государство переживало тогда очень тяжелые дни.

Одной из причин крестьянских волнений в XVII веке в Среднем Поволжье явилось усиление Феодальной эксплуатации и связанная с ним политика насильственного насаждения христианства. Формы выступления угнетенных народов Поволжья против колонизаторской деятельности монастырей и происков миссионеров были весьма различны. Естественной и наиболее распространенной формой борьбы против христианизации являлся отказ нерусских народов от крещения, от обрядов и предписаний христианской церкви. Из исторических источников тех времен известно, что даже люди, принявшие христианство, нередко отказывались от выполнения церковных обрядов и упорно придерживались своей старой языческой веры. В данном случае язычество отчасти являлось выражением антифеодальных настроений, одной из форм оппозиции против русификаторской политики царизма.

Другим ответом поволжских народов на все усиливающийся военно-феодальный грабеж, на произвол миссионеров., являлось бегство крестьян из своих деревень. Спасаясь от феодальной эксплуатации и насильственной христианизации, чувашские крестьяне стремились уехать в отдаленные, труднодоступные для розыска места. Немало чувашских крестьян бежало в Симбирский, Казанский, Свияжский и Уфимский уезды. Побеги крестьян усиливались в связи с ростом феодальной эксплуатации, а в XVIII веке приобрели массовый характер. Антифеодальный протест, выступления против насильственного крещения выражались не только в форме пассивного отказа от христианства или бегства, но и весьма часто перерастали в открытую вооруженную борьбу с миссионерами. В XVII веке, как свидетельствуют исторические документы, был ряд случаев вооруженного нападения жителей Поволжья на монастыри, на служителей христианской религии. Так, например, в «смутное время» в январе 1610 года «козмодемьянские стрельцы с казаки и с чювашею, и с черемисою город Чебоксар взяли и игумена их (Чебоксарского Троицкого монастыря) Гоастья у башни убили до смерти». Тогда же повстанцы сбросили с башни воеводу, отняли у монастыря рыболовные угодья, уничтожили все монастырские грамоты и кабальные записи.

B 1670— 1671 гг., в период крестьянской войны под предводительством С. Т. Разина, нерусские народы Поволжья вели борьбу не только против царской администрации, русских помещиков-колонизаторов и местной феодальной знати, но и против монастырей и миссионеров. Например патриарх Иоасаф в одной из своих грамот, сообщая о выступлении восставших против духовенства, писал, что Разин «и духовного чина многих, и боярина, и воевод, и дворян, и детей боярских, и всяких служилых и жилецких людей побил и пометал в воду.» В эти годы восставшие крестьяне разгромили Макарьевский, Соловецкий и другие монастыри. В сентябре 1670 года повстанцы, взяв гор. Алатырь, сожгли воеводу Бутурлина в церкви. Восставшие крестьяне мстили и служителям церкви, занимавшимся шпионажем. Так поступили, например, восставшие с монахом Герасимом, направленным воеводой Барятинским «уговаривать» восставших, находившихся в Ядрине, — разинцы его схватили и сбросили с башни. В марте 1693 г. русские посадские люди гор. Ядрина, совместно с чувашскими и марийскими крестьянами, в Варганском лесу напали на служителей Макарьевского-Желтоводского монастыря и отняли принадлежащее ему имущество. В том же году вооруженные крестьяне (чуваши, русские и мари) совершили нападение на Мало-Юнгинский монастырь и подожгли его.

Ознакомление с историческими фактами, свидетельствующими о способах и результатах насаждения христианства в Поволжье, показывает, что в течение X VI— XVII веков царизму так и не удалось добиться ощутимых результатов в деле христианизации нерусских народов. Наоборот, насильственные методы крещения, многочисленные грабежи и бесчинства русских чиновников, миссионеров, служителей монастырей, местной феодальной знати усиливали недовольство поволжского крестьянства, способствовали деятельному участию как крещеных, так и некрещеных крестьян в борьбе против феодально-крепостнического гнета.

XVIII век характеризуется дальнейшим укреплением господствовавшего в Чувашии феодального строя. Усиление эксплуатации, в свою очередь, обостряло борьбу крестьянства против эксплуататоров. Для подавления народных волнений и усиления своих позиций в Поволжье царизм предпринимает ряд репрессивных мер. Наряду с усилением крепостничества, большое внимание уделяется насильственной русификации «инородцев». Если в XVII веке из-за упорного сопротивления народов Поволжья царизм и миссионеры в области русификаторской политики и насаждения христианства не добились особых успехов, то XVIII век знаменуется массовой христианизацией чуваш и соседних нерусских народов. Принятие православия в частности чувашами было достигнуто не на основе добровольного согласия населения, а путем самых грубых административных методов, насилий и жестоких издевательств над иноверцами. Представители крепостнической знати не скрывали принудительного характера христианизации народов Поволжья. Идеолог феодальной аристократии, яростный защитник крепостничества, князь М. М. Щербатов, рассуждая о необходимости русификации народов Поволжья, откровенно писал, что «чуваши, черемисы, мордва и вотяки, все народы, населяющие Казанскую губернию», были обращены в христианство менее всего увещаниями, а «более силою».

В отличие от предыдущих столетий, в XVIII веке царизм применяет весьма многообразные способы насильственного крещения нерусских народов Поволжья. Правда, первая четверть XVIII века не дала миссионерам утешительных результатов в этом деле. За период 1700— 1705 гг. по Казанской епархии из всех иноверцев в христианскую веру было обращено 3683 человека, а в 1719 г. лишь 379 человек. Среди чуваш принявших христианство было еще совсем мало. В те же годы, в связи со значительной активизацией мусульманских миссионеров, участились случаи принятия чувашами ислама. Чтобы изменить такое положение, царское правительство предприняло ряд новых мер.

Прежде всего, с начала XVIII века царизм уделяет особое внимание подготовке кадров миссионеров. Для этого решено было использовать детей нерусского населения— обращенного в христианство,— так называемых «новокрещенцев». В XVIII веке получает более широкое применение идея использования родного языка народов Поволжья для распространения среди них христианства.

Если реакционное духовенство, выполняя волю царизма, насаждало православие методами насилия, то отдельные представители русского общества, предлагали применить для этого более гуманные средства. Однако в любом случае школа и просвещение рассматривались в первую очередь как средство проведения русификаторской политики царизма и меньше всего — как средство подъема культурного уровня народа.

Миссионерские школы влачили жалкое существование. Скудное питание, плохие санитарно-бытовые условия и повальные болезни приводили к большому отсеву учеников, а нередко и к гибели учеников. Например, в первый же год существования казанской архиерейской школы умерло шесть ее учеников. Вопиющие безобразия, господствовавшие в подобных «рассадниках просвещения», отчасти освещены в докладных материалах того же подполковника А. Свечина: «Новокрещенской конторы секретари и определенные ко оной школе смотрители, якобы между собою согласясь и не имея никакого опасения, под имянами разных людей, для пищи оным школьником ставили от себя гнилую муку, протухлое мясо и вонючую, рыбу, за что брали ис казенных денег настоящую цену, отчего они якобы немалое имение нажить успели, а оные ученики от такой нездоровой и худой пищи, быв бес призрения, по немалому числу в год умирали». Неудивительно, что к миссионерским школам население относилось явно враждебно. Что же касается новокрещеных школьников, в частности чувашских детей, насильственно загнанных в миссионерские учебные заведения, то здесь результаты были еще более печальными. Многие из них, не вынеся тяжелой учебы и   тюремного   режима, умирали, и лишь одиночки, завершившие курс обучения? становились священниками. Однако и они не могли оправдать тех надежд, которые возлагались на них царскими миссионерами. Несмотря на всякие предохранительные меры, ученики духовных школ за годы учебы в значительной степени утрачивали столь необходимое для их будущей деятельности умение говорить на языке родного народа. Любопытные данные о новокрещенских школах и применявшихся там педагогических методах содержатся в путевых заметках академика И. Г. Гмелина. В частности, после посещения миссионерской школы при Зидантовом монастыре в 1733 г. он сообщает, что в этой школе, кроме русских учеников, обучаются дети чуваш, мари, мордвы, калмыков и татар насильственно отнятые у родителей. Далее этот автор пишет, что руководители школы надеялись «со временем выработать из них людей, которые должны будут обратить в христианскую веру свои племена.

Царское правительство понимало, что для христианизации народов Поволжья, кроме кадров миссионеров и их «духовного слова», необходимы также другие, более действенные меры. И оно настойчиво проводило свою политику «кнута и пряника». 1 сентября 1720 г. был издан указ о предоставлении принявшим христианство льгот «во всяких государственных сборах и в изделиях на три года.» Почти одновременно последовал указ об освобождении новокрещеных от рекрутчины. В 1722 году казанский губернатор получил новый царский приказ: «которые из бусурманов крестились, в службу не бери; и которые взяты и ныне обретаются еще в Казанском гарнизоне, и оных отпусти в домы их, а кои отосланы в военную коллегию, или в другие полки, и тем уже быть, там. А которые креститься не хотят, и таких бери в службу по прежнему указу».

Но наряду с этими «милостями» и льготами, играющими, роль приманки, царское правительство, как и раньше, продолжает использовать метод принуждения, насильственной, христианизации. Особенно широко применяется он в царствование Петра I как средство борьбы с усиливающимся влиянием мусульманского духовенства и для ослабления оппозиционной феодально-торговой знати нерусских народов Поволжья. По указу 1713 года некрещеным мурзам и служилым людям, имевшим крещеных крепостных, предлагается креститься в течение полугода. В противном случае, гласил: указ, «те их поместья и вотчины с людьми и со крестьяны у них взять и отписать». Согласно указу от 6 марта 1730 года право на владение деревнями имели лишь крещеные феодалы. В результате этих постановлений значительная часть местных феодалов, боясь потери своих крепостных и поместий, приняла христианство. А у тех землевладельцев, которые этого не сделали, поместья и крестьяне были отняты и розданы их крещеным родственникам или русским помещикам.

Более жестокие меры применялись, согласно указам царского правительства, к проповедникам ислама, активным защитникам и пропагандистам языческой религии. Не избежали репрессий и лица, променявшие православие на свою старую веру. Указ 1728 года обязал местные органы власти вести упорную борьбу с агитацией в пользу язычества и тщательно разыскивать таких совратителей, чтобы «казнить их смертью...». Что же касается новокрещеных, вернувшихся в старую веру, то их в кандалах загоняли в монастыри, переселяли из родных мест в русские селения или же в деревни с «благонадежным» крещеным населением.

В Святейший синод поступали многочисленные донесения от миссионеров, в которых говорится об упорном сопротивлении народов Поволжья политике христианизации, приводится множество случаев массового возвращения новокрещеных в старую веру и т. д. По сообщению митрополита Сильвестра, новокрещеные лишь на бумаге числились в списке «христиан-инородцев», т. к. фактически они совершенно не понимали смысла христианских религиозных обрядов и праздников, по существу, продолжая придерживаться своей старой веры. «Новокрещеные,— писал этот миссионер— в господские праздники и в воскресные дни в церкви божии с женами и детьми не являлись.., младенцев не крестили по 2, 3 и более лет. Умерших своих хоронили, не призывая священников; сами без отпевания погребали в лесах и на полях по басурманскому обычаю.» Помимо отказа от принятия христианства многие чувашские крестьяне, не выдержав социального и национального гнета, продолжали переселяться в низовья Волги, в леса и степи Башкирии, где в продолжение длительного времени оставались в языческой вере.

Неудачи миссионеров, их религиозной пропаганды среди поволжских народов заставили царское правительство прибегнуть к более решительным и жестоким методам насильственной христианизации, практиковавшимся в XVII веке и в первой четверти XVIII века. Стремясь к ускоренному распространению православия среди «инородцев», царизм в 1721 году учреждает в Свияжске специальную «Комиссию новокрещенских дел», преобразованную в 1740 году в “Контору новокрещенских дел”. Она была создана для крещения нерусского населения на территории Казанской, Астраханской, Нижегородской и Воронежской губерний.

Зная из опыта предыдущих лет, что нерусское население добровольно на крещение не пойдет, царское правительство решило «убедить» язычников штыками: вновь созданной миссионерской организации были приданы воинские команды. И опять-таки, наряду с применением грубой силы, царизм изобретает целую систему льгот для новокрещеных, гарантируя им, в частности, выдачу денежных и других вознаграждений. Управитель Новокрещеиской конторы архимандрит Д. Сеченов, прославившийся своими миссионерскими «подвигами» и насилием среди нерусских народов Поволжья, доносил в Синод: «Иного способа нет, как обращать их (в христианство) денежною наградою и льготами, ибо народ этот подлый и упрямый и ни в чем не рассудителен».

Освобождение крестившихся от уплаты различных государственных налогов, сборов, от рекрутчины, по существу, означало усиление экономической кабалы нерусского крестьянства Поволжья, верного язычеству, ибо все подати и повинности новокрещен в льготные годы переносились на их соседей, отказавшихся от крещения. В связи с увеличением числа насильственно крещенных из года в год росли налоговые поборы с крестьян, придерживавшихся старой веры. В 1749 году Казанская губернская канцелярия, куда поступали многочисленные жалобы, вынуждена была признать- что «многие обыватели от двойного платежа, во-первых — настоящих подушных денег, рекрут и складных денег, а потом — второго расположения за новокрещен подушного сбора, которого збирается с них малым менее того положенного настоящего (основного) в год подушного склада, а паче от платежа за тех всех старых от взятья Казани и новых новокрещен рекрут,— пришли в самую крайнюю скудость и разорение». Такое же заключение было сделано А. Свечиным на основе ознакомления с положением дел на местах и крестьянскими жалобами: «А оставшие в неверии за всех сих принуждены были платить подушные денги, отчего, в крайнее изнеможение и бедность приведены быв, почти все не по желанию но по усилию и совершенной бедности восприняли закон греческого исповедания... протчие же, обессилевши, в воровство устремились, отчего якобы в Губернской и воеводских канцеляриях по великому числу в тюрмах содержано было.

Чтобы удержать крестьян от возвращения к язычеству, изолировать их от влияния магометанских миссионеров и прочно утвердить в христианской вере, царское правительство стало переселять новокрещеных в русские или, по крайней, мере, в чисто православные населенные пункты. А в тех селениях, где новокрещеные оказывались в большинстве, переселению подвергались отказавшиеся от православия. Помимо перетасовки населения в пределах мест его давнего обитания, царизм предполагал заселить обращенными в православие нерусскими крестьянами Среднего Поволжья свободные земли между Саратовом и Царицыном. Переселение, с давно освоенных земель в отдаленные районы Нижнего Поволжья было связано с большими материальными затратами, доводившими крестьян до полного разорения. Для осуществления принудительного переселения была учреждена даже специальная «переселенческая команда», которая в течение 1742— 1749 гг. силой оружия выселила 449 новокрещеных чуваш в другие районы. Грубые насилия этой команды вызывали ненависть чувашских крестьян, а иногда и вооруженный отпор. Так, в 1744 году начальник «переселенческой команды» Ярцев в своем донесении Синоду жаловался на активное вооруженное сопротивление чувашских крестьян миссионерам и сопровождавшим их солдатам.

Политика переселения не принесла царизму успехов в распространении христианства, а, наоборот, лишь усилила сопротивление нерусских крестьян Поволжья насильственной русификации. Царизм вынужден был признать переселения бесполезными, а в 1764 году уничтожить и «переселенческую команду».

Помимо всего этого, для ускорения христианизации нерусского населения Поволжья царизм применяет и другие меры. Как и в XVI— XVII вв., преступники из «инородцев» не подвергаются казни и даже освобождаются из заточения, если они изъявили согласие принять христианство. Определение Сената и Синода от 27 мая 1757 года по этому вопросу гласило: иноверцам, которые «содержатся по маловажным делам, а именно: в одном и другом малом воровстве, в ссорах, драках и тому подобных (кроме великоважных...) и требуют святого крещения и крестятся, тем за восприятие святого крещения такие вины отпутать и ис-под караула чинить их  свободных, точию при отпуске чему они за такие вины по указам подлежали, и что им те вины отпущены за восприятия христианское веры и крещения».

В связи с массовой христианизацией царизм значительное внимание уделяет созданию на территории Поволжья опорных пунктов православия -  церквей и часовен. Содействуя насаждению христианства, священники должны были вести борьбу с язычеством и исламом, удерживая новокрещеных в православной вере. К 1764 году в чувашских селениях было 62 церкви. Расходы по сооружению церквей в основном также ложились на плечи крестьянства. В указе царского правительства от 4 февраля 1744 года, направленном в Новокрещенскую контору, предлагалось: «на строение в новокрещенских деревнях деревянных церквей, дабы излишнего казенного расходу не последовало, лес, где оной имеется, вывозить и те церкви строить тех мест и приходов жителям, також и тем, кои и креститься не пожелают». За счет крестьян же приобретались колоколы и разное церковное имущество. Создание церквей сопровождалось уничтожением «киремётищ» - языческих святынь. В большинстве случаев церкви по приказанию миссионеров, были воздвигнуты на местах языческих культовых молений. Были вырублены многие священные рощи чуваш, мари, и мордвы.

Высшие органы царизма — Правительствующий сенат и Святейший синод — в годы массовой христианизации народов Поволжья не раз предписывали губернаторам и воеводам неустанно вести беспощадную борьбу с проповедниками ислама, «казнить их смертью, жечь мечети без всякого милосердия». Особенно широкий размах и жестокие формы приняла борьба с мусульманством в 1740-х годах. На совместном совещании представителей Сената и Синода 22 июня 1744 года, после обсуждения прошения выборных служилых ясачных татар Казанской губернии, хлопотавших о разрешении восстановить сломанные мечети, было постановлено и действующие мечети «все сломать, и вновь строить в тех деревнях, где русские и новокрещеные жить будут, отнюдь не давать, дабы новокрещеным от магометан не было какого соблазна». Гражданские и духовные власти Казанской губернии рьяно взялись за осуществление этого указа. В течение одного лишь 1744 года под руководством свирепого миссионера епископа Луки Канашевича было сломано 418 мечетей (118 оставшихся не рискнули снести из-за слишком большого возбуждения мусульман). Разрушая мечети и медресе, этот неистовый ревнитель православной веры воздвигал церкви и часовни даже в тех татарских селениях, где совершенно не было крещеных. Так как, по царским законам, мечети не могли существовать в местах, где были церкви, а мусульмане не имели права жить среди православных, то мечети были разрушены, татары — насильственно выселены. Даже миссионерские историки, обычно умалчивающие о диком произволе руководителей «христианской миссии», описывая их «апостольские подвиги», не смогли скрыть всех злоупотреблений Луки Канашевича. Так, в сочинении А. Хрусталева сообщается, что епископ «насильно отбирал у татар, чуваш и черемис детей и помещал в заведенные им школы для обучения (разумеется, миссионерского!); часто совершал мимо жилищ их крестные ходы и делал им много других неприятностей, и тем довел их почти до всеобщего бунта», сам же он неоднократно подвергался покушениям со стороны нерусских крестьян.

Помимо разрушения языческих и мусульманских молелен, царские администраторы и миссионеры упорно преследовали «иноверцев» за соблюдение их обрядов и праздников, силой, разгоняли молящихся. Широкое распространение получило взяточничество: священники и чиновники местной администрации требовали мзду за молчаливое разрешение языческих обрядов во время рождения детей, свадеб, похорон, поминок и т. д.

Многообразные и настойчиво проводимые властями мероприятия, направленные на христианизацию народов Поволжья, неизбежно должны были в конце концов принести, свои плоды.  Даже средства, отпускаемые царизмом и те в результате жульничества служителей церкви и чиновников не доходили до новокрещеных крестьян.

Сами миссионеры не скрывали, что подавляющее большинство не получивших вознаграждения за переход в православие составляли бедные крестьяне. В донесениях Новокрещенской конторы в Синод нередко встречаются такие заявления: «Большая часть из людей бедных и подлых народов и неотступно требовала себе за восприятие св. крещения денежного вознаграждения для удовольствия неминуемых нужд своих». «Подлые народы»— так именовали своих «братьев во Христе» царские миссионеры.

Во многих нерусских селениях крестьяне не только отказывались от принятия христианства, но и «не позволяли проповедникам даже въезжать в свои деревни и входить в дома, как непременно под условием обещанной правительством денежной награды и трехлетней льготы». В чувашских деревнях учащались выступления против произвола и насилия духовенства. К. Прокопьев, священник из чуваш, яростный защитник русификаторско-миссионерской политики царизма, в своей работе по истории христианского просвещения «инородцев» Казанского края в XVIII веке антицерковные выступления нерусских крестьян характеризует следующими словами: «Свою злобу они (нерусские крестьяне) выражали часто в форме весьма неприглядных поступков по отношению к духовенству. Сплошь и рядом бывали случаи, когда прихожане в глаза обзывали своих священников плутами, негодяями, драли их и за волосы, били их бесчеловечно дубинами, оглоблями, вилами». В распространении христианства,— отмечает тот же Прокопьев,—«прихожане видели стремление духовенства закабалить их. Они думали, что священники потому заставляют их говеть, ходить в церковь, поститься, венчаться и крестить детей, что все это выгодно для самих священников».

Один из руководителей миссионерского центра Поволжья советник Новокрещенской конторы Ярцев, силой оружия, путем угроз и обмана он заставлял отказаться от вознаграждения многих новокрещеных чуваш Чебоксарского, Свияжского, Козьмодемьянского, Кокшайского уездов Казанской губернии. Так и получилось, что значительная часть денежной суммы и вещевого довольствия, предназначенных для выдачи новокрещеным, застряла в руках миссионеров и местных чиновников.

И, наконец, вся эта история сплошного обмана и жульнических проделок миссионерства с выдачей вознаграждения перешедшим в христианство закончилась тем, что царское правительство решило: «Награждение новокрещенам производить не следует, потому что они и сами (кроме упорственных махометан) того себе награждения уже не требуют».

Медленный темп христианизации совершенно не устраивал светских и духовных правителей Русского государства. Поэтому после создания специальной Новокрещенской конторы в широких масштабах началась принудительная христианизация чуваш и других нерусских народов Поволжья. Это был крутой перелом. По сведениям, представленным Новокрещенской конторой в Синод, с 1740-го по первую половину 1749 года в Казанской, Нижегородской, Воронежской и Оренбургской губерниях было крещено всего 295 857 иноверцев, в том числе за 1740— 1743 годы — 31069, за 1744 г. — 4895, за 1745 г.— 10 993, за 1746 г .— 73995, за 1747 г. — 113 392, за 1748 г.— 38 140, за 1749 г. (первая половина) — 23 413. Что же касается числа крещеных чуваш, то, по данным из того же источника, с 1740 года по 1762 год их было крещено в Казанской губернии 191211, а в Нижегородской— 18 168. Однако эти цифры, как отмечает проф. Н. В. Никольский, не охватывают полностью всех крещеных чуваш, в действительности их было значительно больше. Здесь не учтены те, кто принял православие в 1743— 1744 и 1763— 1764 гг., ибо за эти годы данные о новокрещепых чувашах не показаны в отдельности от других народов. Так в течение двадцати с лишним лет почти основная масса чувашского населения была подвергнута насильственной христианизации. В 1764 году, царское правительство юридически отменяет проведение христианизации насильственными мерами. Но, как свидетельствуют документальные материалы, это был чисто формальный запрет, и принудительное распространение православия проводилось и в дальнейшем.

Насильственная христианизация в середине XVIII века превратилась по существу в массовое ограбление крестьян и издевательство над нерусскими народами Поволжья. Особенно в тяжком положении оказались крестьяне-язычники. Царизм заставлял их платить подати не только за себя, но и за крещеных. Так, например, по данным 1749 года, с 148 326 крестьян Казанской губернии, «оставшихся в неверии, расположено взять за крещеных 609 431 рубль». «И ежели ту сумму взыскать не все вдруг— рассуждали царские чиновники и миссионеры—- но по срокам, имеет быть с каждой души на год: в 15 лет — по 27 коп., в 12 л е т — 34 с четвертью коп., в 10 л е т — 41 с третью коп., в 8 лет — 51 коп. с половиною, в 6 лет — 68 с половиною коп., в 5 лет — 82 с половиною коп.»

Какими только средствами насилия не пользовались власти при насаждении христианства! Они столь разнообразны, что даже трудно их перечислить. Зная, что усиленная деятельность миссионеров вызовет сопротивление и народные волнения, царизм прикомандировал в помощь духовенству специальные военные отряды, которые силой оружия «подкрепляли» проповедь христианства и искореняли «идолопоклонство». Постоянными спутниками проповедников христианского вероучения стали батоги, розги и железные цепи. Крепостники в рясах под охраной солдат приезжали в нерусские деревни и совершали обряд приобщения язычников христианской вере: массами сгоняли крестьян к реке и крестили их, превращая в «Василь Фанычей». Характеризуя деятельность таких миссионеров, Щербатов не без основания писал, что «...духовной Российский чин... не брал труда их (т. е. народы Поволжья.) изучать, ни же знающих их язык к ним проповедников посылать, но токмо так, как в баню, так их ко крещению водили, и дав им крест, которой они, по грубости своей, талисманом почитают; образ, который они чтят за идола, и запрет им есть мясо по постам, чего они не исполняют, а духовный чин и благочинные из оного берут с них за сие взятки».

Вот некоторые факты, показывающие, как происходила христианизация чуваш. 1 января 1745 года чуваши Курмышского и Ядринского уездов в своем прошении, поданном на имя императрицы Елизаветы Петровны, жаловались, что «протопоп Куприянов, с прочими попами и крестьянами Дудина монастыря, приезжая по ночам в чувашские домы, ловя их, чуваш, с женами и детьми, немилостливо бьют и крестят не волю, так ж и на дорогах ловят и творят им чувашам насильное крещение».

Во многих документах повествуется, как архимандрит или священник, приехав в село и собрав крестьян, объявляют им о восприятии святого крещения, а «ежели не крестятся, то устращивая битьем батожьем, и в то ж время многих заперши в избу и которые не хотели креститься, били батожьем и палками, также и в жилых их избах ломали печи и трубы и выставливали двери, почему видя они... такое себе притеснение все не по желанию своему, но из показанного усилия; восприняли святое крещение».

Миссионерские поездки по чувашским селениям служили для духовных отцов средством наживы и по существу превратились в разбойничьи налеты на чувашских крестьян. Путешествуя под видом обучения новокрещеных законам новой религии, а в действительности для грабежа, проповедники во время своих поездок (иногда вместе с женами и детьми) содержались за счет крестьян, хотя им для этих целей и выплачивались казенные деньги. Они и жены их требовали «правизию», сколько хотели, подарков лисицами, куницами, холстом, пряжей, шерстью, льном, т. е. все «надобное для них обирали без платежа на то денег.» Сверх всего за «труды» свои они собирали с каждой души по две (а где и более) копейки.

Архивное документы сохранили для нас немало фактических материалов, запечатлевших грабительские проделки церковников и зверские расправы их над беззащитными крестьянами. Так, «слуги господни» ездили инспектировать религиозные знания новокрещеных. Темные, забитые крестьяне, сплошь безграмотные, порой не знающие русского языка или просто по старости, потерявшие память, в наказание за незнание молитв, за «непонятие и особливое упрямство» подвергались жестоким избиениям и наказаниям. Их отправляли в город и «обучали» до тех пор, пока они не догадывались откупиться. С течением времени способы грабежа упрощались. Заметив в хозяйстве крестьянина хороших лошадей, пчел и проч., священники, улучив подходящий момент, переворачивали стоящие в передних углах на полках образа или бросали в постную пищу куски мяса, а затем объявляли крестьян законопреступниками и угрожали им уводом в город для жесточайших допросов. Потом, «смилостивившись», получали желаемую мзду, а крестьяне, не «имея никакого защищения и помощи, отдавали им все, а через то приходили до совершенного раззорения.”

Как свидетельствуют многочисленные документы, особенно усердно грабили церковнослужители крестьян во время свадеб, родин, крестин, отпеваний, исповеданий и прочих торжественных обрядов. А. Свечин сообщает, что на каждой  свадьбе с новокрещеных брали, смотря по их состоянию, рубль и больше; без денег же  священники не венчали, отчего бедные крестьяне «хотя б кому и надлежало женить сына, но, по скудости их от разных раззорениев и чрезвычайных поборов, многие не женят и живут одиначеством».

Для погребения умерших священники требовали от одного  до    двух   рублей. Если у родственников покойного денег не было, то отпевание не производилось в течение двух-трех недель, после чего накопившиеся покойники отпевались и хоронились сообща, а священники «приезжают к родственникам умерших и бьют немилосердно палками, приговаривая притом, для чего они не приезжают и денег не привозят».

В жалобе новокрещеных чувашских крестьян деревни Тогонашева, Кувшинской волости, Чебоксарского уезда (от 7 февраля 1764 года), помимо многочисленных бесчинств царских чиновников, перечислены случаи вымогательства и грабежа крестьян сельским духовенством. Нельзя, например, спокойно читать такие строки из этой жалобы: «И после того крещения имеющиеся в их волостях священники в селе Богородском Байдеряково тож Аврам Васильев, а прочих как зовут не знает, берут с них от погребения мертвых с достаточных по тридцати и по сорока копеек, а с неимущих по двадцати копеек с каждого человека. А когда кому денег дать нечего, то и не погребают и держат в церкви без погребания по неделе и устращивают оставших тех умерших родственников, для чего они не приезжают для погребания тех мертвых и денег не привозят, побоями. Да они ж священники берут от венчания свадеб с каждой свадьбы по сорока и по пятидесяти копеек, а кому денег дать нечего, то и не венчают. И от того многие из них новокрещены по неимуществу своему остаются в одиночестве. Ежели ж родит у кого жена, то берут от молитвы по пяти, а от крещения по десяти копеек с каждого младенца. Они же священники приезжают в торжественные праздники в их жительства в год по четыре раза и берут с каждого двора по три копейки, да в великий четыре-десятный пост при исповеди берут от венца, то есть с мужа с женою, по три копейки, да с малолетних детей их младенцев по копейке с каждого». Как правило, если крестьяне по бедности не в состоянии были платить деньгами, то священники довольствовались и платежом натурою. Вот на что, например, жаловались новокрещены: «...за погребение мертвых... у кого нет, то берут перинами, подушками и прочим». «Те священники хотя данную им миром землю для посеву хлеба и имеют, но не удовольствуясь тем, збирают с них новокрещен с каждого венца, то есть с мужа с женою, ржи и овса с каждого по четверику, сена по копне, да денег по пяти копеек, якобы за исповедь».

Фактов стяжательства священников можно привести множество. Однако церковнослужители не ограничивались этими доходами; именем бога и при поддержке властей они совершали и другие, еще более тяжкие беззакония: отбирали землю у крестьян, скупали за бесценок, а иногда брали бесплатно сельскохозяйственные продукты , стравливали крестьянские луга и т. д.

Можно долго продолжать бесчисленный документальный показ мошеннических проделок, стяжательства, грубого насилия и наглого грабежа чувашского населения духовенством. Важно лишь отметить, что его грабительской деятельности способствовали личным примером высшие духовные власти. Например, архимандриты вызывали к себе каждую неделю старост и выборочных из чувашских селений, «якобы для разных повелениев», а вместо этого брали с них гривны по две и более, медом, яйцами и т. д. Иногда князья церкви направляли в деревни служек, которые «чинили великие обиды и брали со старост и выборных в пажиток по немалому числу, властно, как бы за какую работу, денег», а в случае отказа избивали их, держали под арестом недели по две и более, а затем, обобрав, «отпускали в домы свои».

Руководители миссионеров безуспешно добивались от духовенства изучения языков нерусских народов Поволжья. Они хотели использовать языки коренного населения как средство насаждения христианства — читать на них проповеди, толковать православные «истины» и рисовать картины «райских блаженств» в потустороннем мире в награду за смирение и муки на земле. Однако духовенство предпочитало говорить с местным населением языком батогов и цепей, истязая «иноверцев» в тюремных застенках.

Бесчисленные злоупотребления, издевательства священников и миссионерских проповедников над нерусским, особенно некрещеным, населением Поволжья дополнялись безудержным произволом царской администрации.

Принудительное крещение, притеснения и грабеж порождали в сознании крестьянских масс Поволжья антифеодальные и антицерковные настроения. Одной из форм пассивного протеста, как уже неоднократно отмечалось, было бегство и переселение на новые места, ставшее массовым в период миссионерского разгула. Значительная часть беглых чуваш направлялась в низовье Волги и в Башкирский край. Были отдельные случаи выезда чуваш и за пределы России. В низовьях Волги они в основном сосредоточились на территории нынешних. Куйбышевской и Саратовской областей. Так, например, в XVIII веке на Самарской Луке Волги возникает ряд чувашских селений. На территории Башкирии беглецы из Поволжья, в том числе и чуваши, селились главным образом в западных районах. Пришлое нерусское население, известное под названием тептярей и бобылей, чтобы занять башкирские земли, вынуждено было на весьма тяжелых условиях оформить с башкирами-вотчинниками специальные соглашения— «записи на припуск», т. е. на право пользования разными угодиями— землями, лесами, водами. В числе множества чувашских селений, возникших в XVIII веке на территории Западной Башкирии, следует упомянуть село Слакбаши — родину классика чувашской литературы К. В. Иванова. Основателем этого селения был беглый чуваш-язычник Траль из селения Сугут-Торбиково Казанской губернии (ныне Вурнарский район, Чувашской А С С Р ). Другой переселенец — язычник Онтош, выходец из селения Мунъялы (ныне тоже в составе Вурнарского района, Чувашской А С С Р ), спасаясь от насильственного крещения и от гнета царских колонизаторов, также поселился на башкирской земле и основал деревню Антоновку, расположенную в 80 км от Уфы.

Протестом против политики насильственной христианизации являлись, разумеется, и многочисленные жалобы в местные и центральные органы царской власти. В своих челобитных крестьяне возмущенно описывали факты бесчинств и произвола церковнослужителей, миссионеров, жаловались на злодеяния чиновников и воинских команд, требовали прекратить насильственное насаждение христианства. Добиваясь разрешения сохранить свою старую веру, они отказывались выполнять указы Конторы новокрещенских дел, уклонялись от посещения церкви, во время приезда в селение священнослужителей массами убегали в леса. А в тех деревнях, где начиналось сооружение церквей, крестьяне не соглашались выделять средства и участвовать в их строительстве. Как формы пассивного сопротивления крестьян следует рассматривать и их отказ от выплаты различных поборов духовенству, выступления с «богохульными речами», пренебрежительное отношение к предметам культа христианской религии (иконам, крестам и пр.). Массовая христианизация нерусских народов сопровождалась арестом и наказанием лиц, упорно уклонявшихся от исполнения церковных обрядов и распространявших среди крестьян антицерковные настроения.

Но царским слугам не всегда удавалось безнаказанно бесчинствовать и издеваться над народом. Нередко крестьяне с оружием в руках выступали в защиту своих товарищей, попавших в лапы царских чиновников и сопровождавших их воинских команд. Например, в 1741 году крестьяне деревни Босаево Чебоксарского уезда, «собрався многолюдством, человек с пятьдесят», напали на представителя Свияжской провинциальной конторы, прибывшего для ареста их односельчанина П. Патрекеева, который обвинялся в «произнесении святым иконам ругательства». Так как преследуемый скрылся, царские холопы арестовали его жену и старосту. Но крестьяне «наехав на дороге оных старосту и чувашку отбили... и в Свияжск вести не дали». Порой нерусские крестьяне, находившиеся в бегах, объединялись в вооруженные отряды и совершали налеты на ненавистных им помещиков, чиновников, монахов и церковнослужителей. Для борьбы с этими отрядами правительство снаряжало специальные воинские команды, а помещики и монастыри держали вооруженную охрану. Пассивное сопротивление крестьян нередко перерастало в грозные выступления народных масс, направленные против феодально-крепостнического гнета, против насильственной христианизации. Крупное восстание мордвы Терюшевской волости Нижегородского уезда началось в 1743 году на религиозной почве. Оно было вызвано грубым произволом и насилием миссионеров, прежде всего епископа Нижегородского и Алатырского Дмитрия Сеченова, распорядившегося проводить насильственное крещение, разрушить мусульманские мечети и уничтожить языческие священные рощи.

Вооруженные выступления против миссионеров имели место и на территории Чувашии. В октябре 1743 года, когда протоиерей Г. Давыдов с воинской командой прибыл в д. Кошки-Чурашево Цивильского уезда и хотел подвергнуть чувашских крестьян насильственному крещению, то они огромной толпой «с рогатками, с дубьем, цепами ночною порою учинили разбойническое нападение, при коем его, протопопа, и цепами били, православную веру и честной крест ругательством поносили». В эти же годы чувашские крестьяне в ряде селений Цивильского, Чебоксарского, Козьмодемьянского уездов активно и упорно сопротивлялись насильственному крещению. В марте 1744 года чиновник Новокрещенской конторы Б. Ярцев, наводивший ужас на нерусское население Поволжья карательными отрядами, созданными якобы для «защиты новокрещен», в своем рапорте в Синод доносил, что «иноверцы крайне враждебно настроены», что его «ругательски бранили и хотели бить, а команды моей солдата и били».

События, происходившие в чувашских селениях Чебоксарского уезда в течение 1744 года, серьезно встревожили организаторов насильственного крещения. В январе чуваши разных деревень под руководством крестьянина О. Томеева из дер. Кильдишева прибыли ночью в Чебоксары, заняли Архангельскую церковь и «били необычайно в колокол». Охадер Томеев уже до этого не раз подвергался арестам за выступления против царских чиновников, и миссионеров. В феврале 1744 года крестьяне Чебоксарского уезда снарядили его вместе с тремя выборными крестьянами в Петербург для подачи царице прошения об отмене насильственной христианизации. Они просили также уполномочить двух русских чиновников и О. Томеева управлять делами чувашских крестьян и, в частности, разрешать вопросы христианизации. Разумеется, просьба чувашских крестьян была отвергнута Синодом, а полиция занялась розысками О. Томеева, вынужденного скрываться. Об активном сопротивлении крестьян Чебоксарского уезда в 1744 году свидетельствует также их решительный и массовый отказ от принятия христианства.

Гнев и возмущение крестьянских масс обрушились и на черное духовенство, стремившееся приумножить свои «богоугодные» заслуги миссионерскими деяниями среди иноверцев. Эти деяния сплошь и рядом превращались в злодеяния, ибо монахи не ограничивались молениями в монастырских кельях и проповедями во время поездок подселениям «язычников». Для торжества «истинной веры», кроме креста и евангелия, применялись железные цепи, пытки и истязания в монастырских казематах! Многие иноверцы, не выдержав настойчивого «просветительства», прямо в монастырских подвалах отдавали свою душу всевышнему и отправлялись в потусторонний мир. Но так как крестьяне не желали испытывать и терпеть эти «христианские таинства», то они не раз с оружием в руках штурмовали святые обители. В течение 1743— 1745 гг. ядринские и курмышские чуваши не раз подымались на вооруженную борьбу против строителя монастыря Неофита, одного из активных организаторов насильственного крещения присурских чуваш. И последующие годы ознаменовались рядом активных выступлений крестьян против насильников в рясах. В 1746 году в большинстве селений Чебоксарского, Свияжского, Кокшайского, Козьмодемьянского уездов, как рассказывают архивные документы, чувашские крестьяне не только отказывались пускать проповедников христианства в свои селения, но даже «дерзнули на них, проповедующих, так непристойно и нагло наступать, что хотели было их и умертвить.»

Беспокойным и тревожным был для церковнослужителей также 1747 год. Князьям церкви, напуганным бесконечными, волнениями «иноверцев», от страха перед народной местью- мерещились грозные восстания. Нижегородский епископ, донося в Синод об отказе чувашских крестьян от крещения, счел нужным заранее предупредить высшие церковные власти о том, что вражда возбужденных «инородческих» крестьян к священнослужителям грозит перерасти в восстание. В своей борьбе против крепостнического и национально- колониального гнета трудовой люд Поволжья и Приуралья выступал единым фронтом, ибо у него были единые враги и общие классовые интересы. Когда в 1743— 1745 годах мордовские крестьяне Терюшевской и других волостей поднялись на крепостников, то их выступление было активно поддержано чувашскими крестьянами. Для усмирения мордовских, русских и чувашских крестьян царизм направил в Арзамасский, Алатырский и Нижегородский уезды значительные, силы карателей, которые оставались здесь и после кровавой расправы с восставшими. Карательные отряды, расквартированные в мордовских и чувашских селениях, помогали миссионерам проводить насильственное крещение и продолжали свои репрессии, чтобы предотвратить возможность новых крестьянских волнений. Однако борьба продолжалась. В 1748 году новокрещеные чуваши с. Игнатова, Алатырского уезда, «весь скарбишко священника без остатку потаскали», а в следующем году решили «священника совсем сжечь.»

Упорное сопротивление народов Поволжья грабительской политике царизма, их активный протест против русификации и насильственной христианизации заставили царское правительство несколько смягчить свое отношение к «инородцам», в частности, сделать уступки в вопросе христианизации. Этого упорно требовали крестьяне Поволжья в своих многочисленных прошениях. В 1763 году, например, новокрещеные крестьяне Казанского, Чебоксарского, Козьмодемьянского уездов через своих выборных посланных В Сенат, ссылаясь на царские указы 1722, 1740 и 1743 годов, просили освободить их от рекрутской повинности и поборов, отпустить обратно взятых на военную службу, брать крестьянских детей не в армию, а в школы, защитить от злоупотреблений со стороны администрации.

Частичные уступки царизма в вопросах христианизации были рассчитаны на разрядку массового возмущения нерусских народов. Однако гнев и ненависть народных масс, вызванные насильственным крещением и многочисленными бесчинствами миссионеров, нельзя было успокоить частичными изменениями форм христианизации и мелкими подачками новокрещеным. Это убедительно доказали факты и события, последовавшие за указом 1764 года.

В 1773— 1775 годах вся территория Среднего Поволжья превратилась в арену ожесточенной борьбы крестьян — чуваш, татар, мари, мордвы — против крепостнического и колониального гнета. Чувашские крестьяне, как крещеные, так и некрещеные, массами присоединялись к повстанческой армии Пугачева. В "Чувашии", как и по всему Поволжью, они расправлялись не только с помещиками и царскими чиновниками, но и перебили почти поголовно все духовенство, столь жестоко притеснявшее трудовой народ.

Еще задолго до появления войск Е. И. Пугачева в пределах "Чувашии" крестьяне откровенно выражали свою ненависть к миссионерам и другим служителям христианской церкви и с нетерпением ожидали повстанцев, чтобы перейти к активной борьбе с угнетателями. В связи с этим интересен факт, имевший место в январе 1774 года в с. Покровском Чебоксарского уезда. Когда священник этого села в сопровождении дьячков зашел в дом новокрещеного чуваша Петра Рахмула «для славления молитвы» и стал проверять, есть ли перед образом свеча, то получил от хозяйки дома «дерзкий ответ». Убедившись в недостаточности «христианского благочестия» чувашки, священник приступил к миссионерскому «увещеванию»: избил жену Рахмула и взыскал с нее за «славление молитвы» 4 копейки и два хлеба. Узнав о случившемся по возвращении домой, Рахмул догнал священника и стал угрожать: «Для чего ты бил жену мою,— вопрошал он,— кто вам велел ходить с крестом? Уже полно вам, теперь у нас свой царь едет, а вас больше уже не будет, а всех под Оренбургом перевешают, а церкви ваши пожгут...»

Уже на второй день после вступления на чувашскую землю Е. И. Пугачев обнародовал свой указ, в котором обещал вольность и свободу, избавление от рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей и призывал: «противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев — дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет».

Пламенный призыв вождя народного восстания нашел живой отклик в сердцах чувашских крестьян. Они дружно выступили против своих угнетателей и в многочисленных сражениях с царскими войсками показали силу, находчивость, стойкость и мужество чувашского народа. Все правобережье Волги, населенное чувашами, мари и мордвой, было охвачено пламенем мощного народного восстания. Характеризуя размах крестьянского движения на правобережье Волги, первый историк пугачевского восстания А. С. Пушкин писал: «Вся западная сторона Волги восстала и передалась самозванцу. Господские крестьяне взбунтовались... Воеводы бежали из городов, дворяне — из поместий: чернь ловила тех и других, и отовсюду приводила к Пугачеву. Пугачев объявил народу вольность, истребление дворянского рода, отпущение повинностей и безденежную раздачу соли».

Даже миссионерские историки вынуждены были признать, что духовенство стало ненавистным нерусским народам из-за своих жестокостей и репрессий. «Действие Новокрещенской конторы не осталось без вредного влияния. Оно отчасти предрасположило и приготовило умы инородцев и новокрещенцев к принятию Пугачева»— с горечью размышлял церковный историк А. Можаровский. «Когда явился Пугачев— пишет этот же автор— новокрещеные инородцы, пристав к нему первым долгом почли отомстить духовенству. Почти во всех инородческих селах духовенство было избито ими или перевешано».

На основе документальных материалов можно сделать вывод, что наиболее сильные волнения чувашских крестьян произошли в тех районах, где особенно свирепствовал разгул царских чиновников, церковнослужителей и миссионеров. Как правило, это были села, где сосредоточивались миссионерские проповедники и церковнослужители. К восставшим крестьянам таких селений присоединялись жители окрестных деревень, организуя вооруженные отряды для борьбы с угнетателями. В ходе восстания крестьяне истребляли церкви, расправлялись с церковнослужителями, чиновниками и весьма часто обращались к Пугачеву с просьбой прислать на помощь казаков. За время пребывания отрядов Пугачева на территории Чувашии почти во всех крупных селениях вооруженные крестьяне избавились от своих ненавистных врагов. В Чебоксарском и Цивильском уездах наиболее крупными были восстания в селах Абашеве, Ишаках, Оточеве, Турунове, Салтыганове (Богатыреве). Например, в селе Богородском, Абашево тож, — указывается в документах,— 17 июля восставшие крестьяне при участии пугачевцев-казаков забрали имущество церковников, а их самих — священника и дьякона —- убили и бросили в р. Рыкшу. В этом же селе пугачевцы роздали крестьянам деньги, накопившиеся от продажи соли, и девятьсот тринадцать пудов соли.

Имущество церковнослужителей, нажитое путем грабежа и обмана трудового народа, было отобрано восставшими и в селениях Ишаки, Первые Киняры (Анат-Киняры), Пихтулино (Ишлей-Покровское) и многих других. Суровой карой за многолетние истязания и издевательства наказали восставшие тех, кто силой насаждал православие в селениях Оточево, Акрамово, Русская Сорма, Малая Шатьма (Исаково), Салтыганово, Первые и Вторые Ялдры, Третье Тансарино, Большая Яндоба, Аликово, Селоусь (Устье), Пандиково, Красные Четаи, Вылы-Шумшеваши и др. В ряде случаев восставшие крестьяне арестовывали церковнослужителей и везли на суд и расправу в лагерь пугачевцев (так было в селах Балдаево, Большая Шатьма, Альменево). В некоторых селениях (например, в Ходарах) повстанцы держали представителей духовенства под караулом в течение нескольких суток. В ходе восстания, с 20 июля по 20 сентября 1774 года, на территории правобережья Волги пугачевскими повстанцами было убито (вместе с членами семей) 1572 дворянина, 273 служителя церкви, 1073 унтер-офицера и приказных служителя.  Только в Цивильском, Чебоксарском и Козьмодемьянском уездах было истреблено 30 лиц духовного звания, а всего в районах действия Новокрещенской конторы повстанцы покарали 132 церковнослужителя. В воспоминаниях пугачевского полковника Дементия Верхоланцева, весьма ценных своим фактическим содержанием, мы находим некоторые эпизоды восстания, связанные с территорией Чувашии. Вот что сообщает этот непосредственный участник пугачевского восстания: «Пугачев, разбитый под Казанью, бежал с остальною шайкой вверх по Волге в Сундырь... Сундырь мы сожгли и разграбили за то, что жители его погрузили барки в воду, чем и затруднили переправу нашу через Волгу. Из Сундыря мы пошли мордовскими и черемисскими деревнями. Жители их больше всего жаловались на попов своих за поборы, и видя, что Пугачев не больно их жалует, они сами управлялись с ними, как знали: вешали на воротах или иными средствами мстили за себя.» Самоотверженная борьба чуваш за свободу, участие их в пугачевском движении, ненависть к православному духовенству и миссионерам особенно ярко отразились в произведениях устной поэзии чувашского народа — в песнях, преданиях, исторических рассказах.

Более детально об участии чувашских крестьян в пугачевском движении, о жестокой расправе царских военачальников над пугачевцами-чувашами повествует историческое предание, записанное в 50 гг. XIX века в с. Туваны, Чебоксарского уезда, Казанской губернии: «Прискакал гонец от самозванца (т. е. Пугачева) в село Туваны и объявил от имени царя грамоту, в которой говорилось о преследовании бояр и попов и о будущих народных льготах. Чуваши села Туван и окрестных сел знали уже что идет войско и во главе его царь, что он вешает попов и господ; по обнародовании манифеста они поднялись, заволновались и сами принялись за дело: стали ловить укрывавшихся священников и вешать. Уже более десятка успели чуваши погубить духовных лиц; но в это время правительство приняло меры и прислало в село Туваны три роты солдат для усмирения бунта. Чуваши решились лучше умереть, чем выдать зачинщиков мятежа в их селе, но хорошенько не могли определить, царское это войско или царицыно*— Кто здесь бунтовал и вешал попов и господ?— спросил воинский начальник. — Здесь, бачка, все было тихо и смирно, никто никого не думал вешать. Мы занимались своими делами и ничего даже не слыхали. — Так кто же, не знаете ли, вешал попов здешних, если вы не участвовали в этом деле? Знать не знаем! Видно, они сами повесились.» Далее в предании рассказывается, как царским служакам удалось обманом выявить активных участников пугачевского движения и сочувствующих —- «пособников бунта» — и жестоко «наказать их батогами да вдобавок натереть им спины солью».

Ряд народных сказаний об участии чувашских крестьян в пугачевском восстании был записан известным этнографом Поволжья В. К. Магницким. Некоторые из них вкратце изложены в статье «Заметка о пугачевском бунте», опубликованной в 1866 году в газете «Казанские губернские ведомости». Действие во всех этих рассказах происходит в Ядринском уезде Казанской губернии. Это не противоречит исторической действительности: отряд Пугачева с 18 по 21 июля 1774 года прошел по Ядринскому уезду, поднимая по пути восстание чувашских крестьян. Здесь пугачевцы вместе с чувашскими повстанцами убили и повесили 37 церковнослужителей и членов их семей. «...Чуваши, рассказывая о похождениях Пугачева в Ядринском уезде, указывают и самые места его деяний,— пишет В. К. Магницкий.— В двух верстах от села Шуматова, подле самой дороги к деревне Ордашам, в вершине оврага, идущего к селению Анат-Снарам, лет 17 тому назад стоял довольно массивный вяз, известный под именем: поп хорамы— поповский вяз. Название это он получил, по преданию, от того, что на нем было повешено Пугачевым шуматовское духовенство...» Излагая народные рассказы о Е. И. Пугачеве В. К. Магницкий счел необходимым оговорить, что «не верить этим рассказам нет, кажется, основания, потому что в этой деревне (имеется в виду д. Старое Шуматово), на памяти жителей коей был бунт, перемерли недавно очевидцы...» Восстание под предводительством Е. И. Пугачева, потрясшее самодержавно-крепостнические устои дворянской империи, потерпело поражение. Однако в памяти чувашского народа долго жил образ вождя повстанцев — любимого народного героя, мужественного борца за свободу, против рабства и угнетения.

Господствующим классам еще долго мерещились виселицы с трупами их собратьев, а в народе продолжали тлеть искры восстания. Вот почему царизм и решил сделать некоторые уступки в своей русификаторской политике, в частности в религиозных вопросах. Потребовалась мощная крестьянская война, чтобы напуганная небывалым по размаху народным выступлением императрица Екатерина II в 1775 году секретно объявила губернаторам и губернским канцеляриям свой указ о свободе вероисповедания.

Все религии юридически получили право на существование, формально была прекращена и насильственная христианизация нерусских народов, отменены запреты на строительство иноверческих молитвенных домов. Более широкие права были предоставлены отныне мусульманскому духовенству. Убедившись в реакционном характере ислама и верноподданнических чувствах мусульманского духовенства, которые были ярко продемонстрированы во время подавления пугачевского восстания, царское правительство решило использовать мусульманство в качестве орудия для проведения своей колонизаторской политики в Поволжье, Приуралье и Средней Азии. Вот почему после кровавой расправы с повстанцами царизм награждает высшее мусульманское духовенство дворянскими привилегиями, учреждает в 1782 году муфтият для управления мусульманской церковью, а в 1788 году создает мусульманское духовное собрание в Уфе и открывает ратушу для татар в Казани. Было официально разрешено вести пропаганду ислама среди казахов, киргизов и др.

Но уступки в вопросах вероисповедания, значительное ослабление деятельности миссионеров, ликвидация института проповедников еще отнюдь не означали отказа царизма от своей традиционной русификаторской политики, духовного закабаления нерусских народов Поволжья путем их христианизации. Была начата подготовка квалифицированных миссионерских кадров. Этим занялась Казанская духовная академия, открытая в 1798 году. Здесь будущие миссионеры, помимо богословских «наук» были обязаны изучить быт, нравы и, в первую очередь, язык того народа, среди которого им предстояло выполнять свою «христианскую миссию». Казанский архиепископ Амвросий Протасов в своем предписании правлению Казанской духовной академии от 27 января 1817 года обращает особое внимание на изучение студентами чувашского и марийского языков. Этому он дает следующее обоснование: «Знатная часть обитателей Казанской епархии состоит из чуваш и черемис крещеных, кои однако ж, особливо женский пол, не токмо славянского, на котором отправляется священнослужение, но и российского..,, или совсем не знают, или знают, но очень мало, потому необходимо нужно, чтоб священнослужители, в таковых селениях находящиеся, знали их природный язык...»

«Непросвещенные инородческие племена чуваш и черемис не имеют не только достаточного, но и малого понятия об истинах веры, к которой приведены они святым крещением»,— так охарактеризовал свою «заблудшую паству» казанский архиепископ Амвросий Подобедов. Он утверждает, что «крещеные инородцы» к богослужению собираются скорее из-под палки, чем из внутреннего убеждения, ибо уверены, что их принуждают ходить в церковь только для того, чтобы молиться за русских. В многочисленных докладах и рапортах руководителям епархии священники «инородческих» селений жалуются на трудности борьбы с язычеством, отмечают полное пренебрежение новокрещеных к христианской религии, упорный их отказ от церковных пожертвований.

«Язычников-мирян» на церковное богослужение сгоняли плетьми и силой оружия. Яркой иллюстрацией такой деятельности ревнителей христианства служит донесение миссионерского проповедника Ермия Иванова, прославившегося своими «христианскими подвигами»— истязаниями чувашских крестьян Курмышского и Ядринского уездов. Кстати, миссионерский проповедник Ермий Иванов был «природою из чуваш», воспитанник Нижегородской семинарии. Знание языка и быта чувашского народа помогало ему делать карьеру, на поприще «христианского служения», т. е. быть организатором насильственной христианизации чувашских крестьян, массовых побоев и истязаний тех из них, кто уклонялся от православия.

В течение XVIII века путем насильственных, принудительных мер царизму удалось провести массовую христианизацию нерусских народов Среднего Поволжья и довести число обращенных в православие до внушительной цифры. Однако ознакомление с этнографической литературой и документальными материалами убеждает в том, что подавляющая масса новокрещеных чуваш лишь формально, в миссионерских отчетах, считалась христианами, а по существу придерживались своих традиционных верований.

В сообщениях священников без конца встречаются упреки и жалобы, что новокрещеные при рождении младенца прежде всего приглашают йомзю, а христианское крещение игнорируют, «по своему суеверию прежде сыграют свадьбу, а потом венчаются», и то лишь по принуждению духовенства, «по своему иноверческому венчанию живут беззаконно и при церкви нигде не венчались», «совершают по умершим языческие поминки» и т. д. Новокрещеные чуваши почти не соблюдали и многочисленные церковные посты, предшествовавшие главным христианским праздникам. Обилие постов совершенно не устраивало новоявленных чувашских христиан, их языческие праздники всегда сопровождались обрядовым пиршеством, и отказываться от этого древнего обычая они отнюдь не намеревались. Представители христианской церкви настойчиво боролись с языческими привычками новокрещеных чуваш, на протяжении многих десятилетий обличали «бесовские» народные обычаи, и обряды старой веры. В целом все это приняло характер жестокой религиозной борьбы христианства с язычеством.

У вчерашнего язычника-чуваша злобу и ненависть вызывали не только христианская церковь и ее служители, обряды и праздники, но и предметы культа, упорно распространяемые священниками. Проф. Н. В. Никольский, подробно изучивший по архивным документам отношение новокрещеных чуваш к христианской религии в XVIII веке, сообщает следующие интересные сведения: «Плохой христианин вне своего дома, чувашин был еще хуже у себя в доме. Священные предметы, например иконы, у него были в полном пренебрежении: служили предметами для игры ребят. У некоторых дело шло дальше: полагая, что икона находится в общении со священником и доносит духовенству о нехристианской жизни новокрещеного, новокрещеный чувашин оборачивает ее ликом в угол или выкалывает глаза у лика.

Несмотря на жестокие преследования, бесконечные репрессии и штрафы со стороны духовной и светской власти, чувашские крестьяне, перешедшие в православную веру, продолжали совершать как общественные, так и семейные языческие моления и жертвоприношения. Вот почему в этнографических работах авторов XVIII века, в трудах известных путешественников— организаторов экспедиций по изучению природы и быта многочисленных народов Поволжья, Приуралья и Сибири — Г. Ф. Миллера, И. Г. Гмелина, И. И. Лепехина, П. С. Палласа, П. И. Рычкова, И. П. Фалька и, наконец, И. Г. Георги — мы находим весьма интересные сведения о языческих религиозных верованиях и обрядах чуваш.

Фанатики христианства, являвшиеся орудием русификаторской политики царизма, со временем убедились, что ни путем увещеваний, ни посредством репрессий невозможно добиться внедрения православной веры в сознание нерусского населения. Тогда, стремясь все же ликвидировать язычество, они стали разорять места языческих молений и жертвоприношений. Отцы церкви наивно полагали, что причиной живучести и стойкости язычества в среде «инородцев» являются киреметища, священные рощи, и достаточно их истребить, чтобы чуваши, мари и мордва перестали «почитать прежние иноверческие свои заблуждения» и начали исполнять «христианские обязанности». Но и эти мероприятия вместо желанных результатов вызывали лишь озлобление «иноверцев» и даже вооруженные нападения их на сугубо усердных поборников христианства.

В историко-этнографической литературе, посвященной изучению жизни чувашского крестьянства XVIII века, можно встретить немало упоминаний о столкновениях между православным духовенством и новокрещеными чувашами из-за преследования языческих молений и уничтожения мест жертвоприношений. Вот лишь некоторые случаи этой борьбы (число подобных примеров можно было бы значительно увеличить). 14 февраля 1769 года священнослужители с. Красных Четай во время подворного обследования религиозного быта чувашских крестьян у одного новокрещеного застали языческие поминки и попытались запретить их. Но чуваши «не только ничего не послушали, но еще бывший при этом новокрещен Пачей, схватив гусли, так жестоко ударил дьякона, что те гусли рассыпались на мелкие части, а дьякон, не устояв на ногах, упал на землю и едва мог прийти в чувство». В 1771 году духовенство этого же села направило в Нижегородскую духовную консисторию рапорт о ходе борьбы с язычеством чуваш. В рапорте подчеркивалось, что христианские увещевания, денежные взыскания с новокрещеных, отстранившихся от церкви, приводят лишь к отрицательным результатам. Далее духовные слуги царизма жалуются, что все новокрещеные прихода совершенно их не слушаются, «на молитвословие приходить почти совсем перестали, а соберясь в имеющиеся лесные рощи, употребляли в оврагах и в прочих местах по прежней обыкновенности скверные идоложертвенные мольбища и в знак того своего жертвоприношения закалывали разную скотину и сожигали их кости, а сверх того полагали в тех рощах во многие деревья под кору разные серебряные копейки и привешивали к деревьям холщовые лоскутки.» Донося о языческих обрядах новокрещеных, служители церкви добивались от губернских властей принятия «пристойных мер». Возмущенные чувашские крестьяне, узнав об этих доносах, пришли в яростное «бесстрашие»: «немилостиво избили» иерея Василия Алексеева, угрожали духовенству «насильственным изгнанием из села», а во время пугачевского восстания красночетайские повстанцы повесили ненавистных им священнослужителей за их многолетние истязания.

В июне 1769 года ревностные служители христианской церкви села Шуматова Ядринского уезда купили «за деньги того же села у новокрещена Федора Иванова сына Абросима порошенного лесу (т. е. место киреметища), половинное число вырубили». Заметив, как христианские изуверы оскверняют место языческих молений, брат Абросима прибежал с топором и «устрашивал убийством». Впоследствии крестьяне села Шуматова, как и красночетайские чуваши, приняли активное участие в восстании Е. И. Пугачева, сражались с царскими войсками, разграбили церковь и учинили расправу над духовенством.

Интересные сведения о методах борьбы сельского духовенства с языческими обрядами чуваш приведены и в многочисленных работах известного этнографа В. К. Магницкого. Например, излагая вкратце биографические сведения о И. С. Протопопове, 52 года прослужившем священником в чувашских селениях, ученый описывает, с какой жестокостью преследовались языческие жертвоприношения чуваш. «Дом его и Кошках (Чебоксарском уезде) был выше приходской деревянной церкви— пишет по воспоминаниям чувашских, крестьян В. К. Магницкий, — у него были крепостные дворовые люди; на доме его по углам было четыре башни. На эти башни Ив. Степ, от времени до времени всходил для наблюдения, не покажется ли в окружавшем село лесу где-либо подозрительный дымок. Завидев дым, Ив. Степ, приказывал заложить тройку и отправлялся по направлению дыма, чтобы изловить чуваш на месте жертвенных их приношений.» Разумеется, что глумления священника над языческими верованиями не могли не вызвать отпора со стороны чуваш. Вот почему в беседе с В. К- Магницким этот «носитель христианского света в языческую тьму» признался, что «он не раз находился в опасности быть убитым» чувашскими крестьянами.

Как явствует из документальных материалов, уже в XVIII веке среди нерусского населения Поволжья, в том числе и чуваш, началось движение за возврат в старую веру, принявшее массовый характер в XIX веке. В 1744 году новокрещеные чуваши Курмышского уезда выбрали из своей среды двух челобитчиков и отправили их в Москву, чтобы они добились там разрешения «быть им по-прежнему чувашею, т. е. содержать прежнюю свою веру, которую прадеды и деды содержали». Царские чиновники и миссионеры считали, что единственными виновниками возвращения новокрещеных в язычество являются йомзи и другие служители древнего культа. В донесениях духовенства Нижегородской и Казанской епархий очень часто можно встретить сетования на то, что успешному усвоению чувашами христианского вероучения мешают йомзи: новокрещеные следуют «больше побуждениям имеющихся между ними потаенных ворожецов, называемых по-чувашски йомзей.» Таких «ворожецов» подвергали судебному преследованию, а некоторых из них заключали «на покаяние» в монастыри.

Например, в 1798 году чуваш Ачинга «рассевал по селениям и торжкам чувашским учение о необходимости приносить прежние суеверные и иноверческие молитвы и жертвы.» Призыв к возврату в язычество нашел широкий отклик и поддержку в среде чувашского населения Козьмодемьянского, Чебоксарского, Цивильского и Ядринского уездов: крестьяне многих селений, собравшиеся огромной толпой в Истановском лесу, совершили обряд жертвоприношения.

В районах, где чуваши жили совместно или в близком соседстве с татарами, было немало случаев смешанных браков и перехода чуваш в мусульманство. В 1749 году Новокрещенская контора доносила в Правительствующий сенат о том, что в Свияжском уезде многие чуваши приняли ислам, а «многие из татар побрали себе в замужество чувашек». Этот вопрос обсуждался на совместном совещании Сената и Синода, на котором было вынесено следующее решение: чуваш, числом 33 человека, вернуть в православие, а затем отослать в Свияжский Богородицкий монастырь. На архимандрита этого монастыря Сильвестра Головацкого была возложена обязанность всеми мерами обратить их заблудшие души в христианство. Если они примут святое крещение,— гласило решение сановных мудрецов,— то им прощается их преступление. В случае же отказа чуваш от принятия христианства было повелено казнить их. К смертной казни были приговорены также и татары, «кои соблазнили чуваш к переходу в мухаммеданство». Этим царские палачи хотели добиться, чтобы «магометане, усмотря таковое их наказание, в свою веру идолаторов превращать впредь тайно и явно уже не отважились.» Одновременно было предписано расторгнуть браки, между татарами и чувашками, выслать последних в монастыри, а их детей, отобрав у родителей, отдать на воспитание в семьи новокрещеных. В случае принятия матерями христианства дети могли быть оставлены при них. О распространении ислама среди чувашского населения свидетельствует ряд других документальных материалов. В течение XVIII века многие чуваши, а иногда целые чувашские деревни в Свияжском и Казанском уездах, отатаривались.

Движение за возврат в старую веру, начавшееся среди нерусского населения Среднего Поволжья, возникло и развивалось не просто как протест против насильственной христианизации или как результат агитации служителей нехристианских религий. Прежде всего это была борьба нерусского крестьянства против колониального и крепостнического гнета царизма, против его русификаторской политики.

Если в середине XVIII века, в период разгула реакционного православного духовенства, когда происходила массовая насильственная христианизация нерусских народов Поволжья, движение за возвращение в старую веру было невозможно, то после крестьянской войны под предводительством Е. И. Пугачева в связи с вынужденным ослаблением деятельности миссионеров оно приобретает широкий размах. Это видно даже из цифровых данных, приводимых в официальных документах. Вот эти сведения: в начале XIX века по Казанской губернии всего нерусского христианского населения было 383 920 человек, из них 249 501 человек, или почти 65%, были готовы вернуться в старую веру— в мусульманство или язычество. Что же касается именно чуваш, то среди них число готовых перейти обратно в язычество было значительно выше— 186 219 человек из 269 942.153 Следует оговорить, что эти цифры лишь приблизительно отражают действительное положение. Ведь та группа населения, которая в официальных источниках считалась утвердившейся в христианстве, по существу оставалась в старой вере и лишь под нажимом репрессий духовенства и царских чиновников чисто формально выполняла свои «христианские обязанности». Священнослужители и высшие духовные власти царской России к сами это хорошо понимали. Именно поэтому они упорно разрабатывали мероприятия по превращению новоиспеченных христиан в истинно верующих, а также стремились заменить устаревшие грубые методы насильственной христианизации более утонченными и гибкими.

Если в XVII— XVIII веках светские и церковные власти, путем массового крещения нерусских народов, добивались в основном увеличения числа перешедших в христианство язычников и магометан, то в XIX веке они обращают свое внимание, в первую очередь, на сохранение и закрепление крещеных в новой вере.

Во-первых, нерусские крестьяне, принявшие православие лишь вследствие административно-полицейских репрессий, фактически совершенно не были знакомы с христианским вероучением и были христианами лишь чисто формально, а на деле продолжали придерживаться обрядов и праздников своей старой религии, т. е. по существу оставались язычниками или магометанами; служителей православной церкви они рассматривали лишь как своих угнетателей. Во-вторых, оставшаяся некрещеной часть «инородческого» населения продолжала упорно сопротивляться политике насильственной христианизации, притеснениям и вымогательствам ненавистных миссионеров и священников.

Добившись пересмотра политики насильственной христианизации, поволжские крестьяне открыто стали возвращаться в старую веру. Усилилось так называемое «отступническое движение» «инородческого» населения. Историк православной церкви А. Можаровский, характеризуя это движение, писал: «...Предоставленные единственно попечению приходского, неспособного и бессильного духовенства, инородцы, завоевавшие своими волнениями в конце XVIII века у правительства достаточно послаблений для себя, начали сперва явно совершать свои магометанские и языческие требы, а затем стали открыто заявлять о своем полнейшем отпадении от христианства не только приходскому духовенству, но и пред высшим правительством, и в своих просьбах через выборных и полномочных на высочайшее имя стали просить о дозволении им открыто и свободно исповедовать прежние свои заблуждения».

Движение за возврат в старую веру в особенности сильно распространилось в 1827 году, охватив почти все народы Поволжья. В марте этого года, в результате усиленной агитации за обратный переход в мусульманство, несколько тысяч крещеных татар Свияжского, Цивильского, Тетюшского, Буинского и Ставропольского уездов Казанской епархии через свих поверенных подали на имя царя прошение о разрешении им исповедовать магометанскую веру. Разумеется, эта просьба была отвергнута. В районы отступнического движения крещеных татар были направлены миссионеры— протоиереи для «вразумления и возвращения отпадших татарокрещен в недра церкви», вожаки отступников были сосланы в Сибирь, а упорствующих в магометанстве заключили в отдаленные монастыри, чтобы «дать им время прийти в раскаяние и обратиться к христианской вере, при постоянном наставлении их настоятелями тех монастырей». Несмотря на преследования царизма, движение за возврат в старую веру расширялось и среди финно-угорских народов Поволжья. Именно об этом свидетельствовало совершение удмуртами и луговыми мари в ноябре 1828 года у д. Варан- гуши Царевококшайского уезда торжественного обряда языческого жертвоприношения, в котором участвовало 4000 человек.

Серьезное беспокойство царских властей вызвал массовый рецидив язычества у крещеных чуваш. По данным Казанской консистории от 1829 года, среди них число окончательно готовых вернуться в старую веру достигло в Казанской губернии 186 219 человек, а в Симбирской губернии 47 281 человека. Но фактически эти цифры были еще внушительнее, ибо подавляющее большинство чувашских крестьян из тех 117 318, которые официально считались утвердившимися в православии, было христианами только по названию. Этот весьма многозначительный факт не могло не признать и само духовенство, достаточно близко знакомое с религиозным обликом чувашских крестьян.

Массовый отход от православия (несмотря на жестокие преследования отступников), все возрастающий успех пропаганды мусульманства серьезно встревожили царизм. Высшее православное духовенство было вынуждено применить ряд новых мер для борьбы с этими явлениями. Одним из таких мероприятий, направленных на укрепление Новокрещеных в христианстве, было издание церковно- религиозной литературы на языках нерусских народов Поволжья. Сознавая недостатки переводной литературы, духовное начальство стремилось улучшить подготовку переводчиков. Так, казанский архиепископ Амвросий Протасов 27 января 1817 года предложил правлению Казанской духовной академии учредить классы чувашского и марийского языков, а также заняться разработкой письменности для нерусских народов, подготовить алфавит, букварь, краткую грамматику и словарь чувашского и марийского языков. Издание религиозной литературы на языках народов Поволжья значительно усилилось после открытия в 1818 году в Казани отделения Российского библейского общества, основанного в 1812 г. Одновременно были организованы 15 «сотовариществ»— филиалов этого общества, ставшие центрами насаждения мракобесия на местах. Появились они и на территории Чувашии — в Алатыре, Ишаках, Цивильске, Ядрине, Чебоксарах.

Деятельность Библейского общества не могла приостановить массовый отход чуваш, мари, татар и др. от насильственно насаждаемого православия в свою старую веру. Это заставило духовные власти усилить репрессии против вероотступников. Для утверждения поволжских народов в христианстве духовные палачи вновь вытащили из арсенала русификаторско- миссионерской практики старые, испытанные в предыдущих столетиях, административно-полицейские методы христианизации. Жестокие преследования сопротивляющихся насаждению христианства по времени совпали с периодом яростной борьбы царизма с революционным движением. Расправившись с восстанием декабристов, подавив крестьянские волнения, Николай I стремился к деспотизму, по меткому выражению Ф. Энгельса, с «прямотой и беззастенчивой откровенностью».

Против инакомыслящих оголтелая николаевская реакция применяла самые суровые кары — судебные процессы, аресты, ссылки и пр. Эти же меры применялись и по отношению к нерусскому населению, отпавшему от православия и сопротивлявшемуся русификаторской политике царизма. Именно об усилении репрессивных административно-полицейских методов насаждения христианства свидетельствовало образование в 1830 году в Казанской епархии, по проекту архиепископа Филарета, миссионерской организации. Как и в предыдущем столетии, для этого было решено использовать «черное» духовенство — монахов, прославившихся своими «христианскими подвигами» и религиозным фанатизмом. Филарету Синод выделил трех настоятелей монастырей: Чебоксарского Троицкого, Казанского Кизического и Казанского Раифского. Основной задачей вновь учрежденной миссии являлось оказание помощи сельскому духовенству в «утверждении новокрещен в христианской вере и убеждении некрещеных народов в принятии святого крещения».

С помощью различных репрессивных и военно-полицейских мер казанскому архиепископу Филарету за 1828— 1836 годы удалось окрестить свыше 5 тысяч нерусских крестьян, в том числе 4348 чуваш. Архиепископ, назначенный лично Николаем I, в насаждении христианства действовал по-военному. В его распоряжение были переданы войска и походная церковь, принадлежавшая атаману войска Донского. Во время миссионерских экспедиций этого неистового поборника христианства солдаты силой сгоняли население к реке, где располагалась походная церковь, и в такой «торжественной обстановке» происходила церемония крещения. Так было организовано, например, в 1829— 1830 гг. крещение крепостных чуваш в имениях графов Орловых в Самарском уезде Симбирской губернии. В августе 1829 года в дер. Тайдаково, Самарского уезда, на речке Ахтуши архиепископ Филарет с помощью полиции и 16 священников в один прием окрестил свыше 800 чуваш. За содействие, оказанное архиепископу Филарету при крещении чувашских крестьян деревень Тайдаково и Севрюкаево, по представлению Синода, купец Ляхов был награжден золотой медалью на Владимирской ленте, а дворовые служители графов Орловых— Кольчугин и Ирбаев серебряными медалями на Аннинской ленте. Особенно успешным для миссионеров был 1830 год. Графиня А. А. Орлова-Чесменская, владелица нескольких волостей в Самарском уезде со 100 000 жителей, решила в течение года окрестить всех своих крепостных чувашских крестьян. Для этого в именье графини прибыл все тот же Филарет с походной церковью. И вот при поддержке воинской команды был совершен очередной «христианский подвиг»: в реке Безенчуке было крещено в несколько приемов сразу свыше 4000 «язычествующих» чуваш из селений Ивановка, Березовый Солонец, Кармалы, Покровское, Преполовенское и др. В походной же церкви совершалось «таинство» брака новокрещеных чуваш, женившихся в «язычестве». Однако «богоугодные» дела графов Орловых этим не закончились. Они приказали соорудить церкви для новокрещеных в селах Канцевке, Преполовенском, Воскресенском, Екатериновке, Ивановке и Покровском, наделяя служителей церкви большими участками пахотных и сенокосных угодий. Оказывая такие услуги церкви, графы Орловы в лице священнослужителей приобретали надежных слуг, поддерживающих их эксплуатацию трудового крестьянства. Такими же миссионерскими «подвигами» среди чуваш и мари Казанской губернии прославился один из ближайших помощников Филарета, архимандрит Чебоксарского Троицкого монастыря Самуил.

В борьбе за распространение «истинного православия» среди народов Поволжья духовенство уделяло значительное внимание внедрению христианских обрядов и искоренению языческих. С этой целью оно всячески приспосабливало свои обряды к старым, привычным для местных язычников. Об этих проделках православного духовенства свидетельствуют документы, исходящие от самих церковников. Вот что писал 10 июля 1829 года казанский архиепископ Филарет в письме, адресованном своему «соседу и сотоварищу» преосвященному Вятскому Кириллу: «Прошу Вас, владыка святый, сообщите Ваши мысли — не удобнее ли будет достигнуть цели обращения язычествующих крещеных теми же средствами, какие православная церковь установила и употребляла при обращении и наших предков русских? (Имеется в виду использование и приспособление православными церковниками языческих обрядов и праздников древних славян).- Я поручил священникам так действовать, чтобы вместо их суеверных жертвоприношений, стараться всевозможно приучать их к святым церкви нашея обрядам — и даже так, чтоб не изменять где можно ни времени, ни места для священнослужений например: они при начале сеяния приносят жертвы, почему ж и священнику не отслужить молебна со святыми иконами на открытом поле?».

В этих преследованиях полицейские чины и духовенство действовали рука об руку. Обычно полиция вместе со священником являлась на мольбище, тушила священные костры и в присутствии чуваш поп служил молебен о «сокрушении» язычества. На месте наиболее популярных языческих святынь и мольбищ ревностные христианские «просветители» нерусских народов сооружали храмы и монастыри. Выбор местоположения таких монастырей, как Седьмиозерной пустыни близ Казани, Кизического, Мало-Юнгинского, Михаило-Архангельского и ряда других монастырей объясняется именно расчетом духовенства ликвидировать таким образом языческие мольбища, но использовать их вековую популярность в своих интересах. В одном из дореволюционных изданий по истории Волжско-Камского края имеется следующее описание: «В церкви села Бальдигина чтятся иконы скорбящей божьей матери и св. Николая, бывшие сначала в часовне, выстроенной на поле, в 2 1/2 верстах от села, на месте древних вязовых деревьев, под которыми молились чуваши. Впоследствии иконы из часовни перенесли в храм, а часовню сломали».

Многие «слуги Христовы» вполне серьезно верили в силу колдовства языческих жрецов и ворожей, а также были убеждены в существовании злых духов и божеств у «иноверцев». Например, характеризуя миссионерскую деятельность архимандрита Чебоксарского Троицкого монастыря Самуила, один из его современников сообщает такой случай, происшедший в марийском селении Владимирское, Козьмодемьянского уезда, Казанской губернии. Приезжих миссионеров —архимандрита Самуила и его помощника — поместили на ночлег во вновь отстроенном доме. «Дело было вечером— рассказывает очевидец— мне, не видавшему доселе монахов, интересно было посмотреть на гостей. Я пробрался в комнату. Увидев меня в комнате, миссионеры (их было двое) страшно перепугались: они приняли меня за кикимору».

Боясь, как бы своими грабительскими действиями его посланцы не вызвали новых волнений крестьянства, казанский архиепископ Филарет в течение целого года после утверждения своей миссии не осмеливался посылать проповедников в нерусские селения. В своем письме вятскому архиепископу Кириллу от 29 апреля 1831 года он сообщал: «Я не посылал еще своих миссионеров, а думаю по одиночке на первый раз брать их с собою при обозрении епархии, чтобы они видели, как должно обращаться с сими людьми во спасение их и в назидание, а не в разорение и последней их слабой веры».

Не только рядовые миссионеры, но и их сановные вожаки во время «пастырской» деятельности среди нерусского населения предпочитали силу полицейского оружия силе, вернее бессилию, своих словесных внушений. В районы, куда они направлялись, губернские власти высылали грозные предписания, требуя оказывать «воинам» христианской церкви «всевозможное и незамедлительное пособие», командировать к ним вооруженных солдат, чтобы силой сгонять нерусских крестьян к церковной службе.

Репрессивные меры воздействия силами полицейско-административных органов, по мнению главы духовенства Поволжья, должны были применяться главным образом к лицам, упорно отказывающимся от крещения, возглавляющим отступническое движение и ведущим пропаганду против христианства. Но в действительности репрессии и насилия на религиозной почве применялись в гораздо более широких масштабах.

Вот некоторые факты, свидетельствующие о «чадолюбивых» действиях святых отцов в чувашских селениях: «В 1829 году, во время предпасхального поста, священник, села Малых Тимирчей Т. Н. Цветков с дьяконом П. Васильевым пришедши для сбора руги в дом Кирилла Алексеева начал говорить ему, почему он до сего времени не отдает церкви- за два года, по условию, сделанному с обывателями, солому. Кирилл Алексеев в ответ на требования священника сказал, что теперь по случаю глубокого снега солому достать невозможно. За это священник Т. Н. Цветков с дьяконом П. Васильевым при церковном старосте Гавриле причинили жестокое побойство так, что К. Алексеев, находясь три недели в тяжелой болезни- помер».

Жестокий произвол и злоупотребления тунеядцев-церковнослужителей, прикрывавших свои преступные деяния лозунгом «христианского просвещения» народов Поволжья, в первой половине 19 века приняли столь колоссальные размеры, что о них вынуждены были заговорить даже представители высших властей царизма. В 1831 году жандармский полковник Маслов, докладывая шефу жандармов графу Бенкендорфу о положении нерусских народов Казанской губернии, привел в своем рапорте достаточно убедительные факты, показывающие, как выполняли отцы церкви свою христианскую миссию. Вот что пишет жандармский полковник, которого никак нельзя заподозрить в особой симпатии к чувашскому крестьянству: «1. Ужасное лихоимство поселилось и в самом духовенстве. Поступки большей части церковнослужителей с чувашами не лучше писарских и судейских. Для них смерть чувашина, особенно богатого, умершего без исповеди или причастия, есть хлебное дело. За похороны такого покойника берут от 10 до 100 рублей, угрожая, в случае неплатежа, донести начальству, которое должно приехать с лекарем, дабы разрезывать мертвеца; и для образованного народа много значит таковое обстоятельство, но для суеверных чуваш, снабжающих и во гробе покойников своих всеми принадлежностями земной жизни, как-то: деньгами, посудой и одеждой,— анатомирование мертвеца есть ужасное в деревне происшествие. И так чувашенин, при жизни бедствовавший, и по смерти оставляет горе своему семейству, заставляет его расплачиваться за безвременную свою кончину и непринятие святого причастия, за которым, хотя и посылал к священнику, но не дождавшись умер.

2. Cвадьба у чуваш есть также источник доходов судейских и священнических. Надобно сделать обыск или сведение, нет ли родства между сочетающимися; тут начинается проволочка, которая много значит для такого народа, который, держась еще прежних языческих обычаев своих, задолго до венца покупает себе невест и имеет уже с ними супружескую жизнь. Вместо искоренения сих соблазнов способами, верой предписываемыми, священники под рукой им сие дозволяют; но как скоро дойдет дело до венчания, тогда начинают поступать с ними, как с преступниками законов божеских и гражданских, грозят судом и берут деньгами. А как предварительная до венца супружеская жизнь чувашина редко остается без того, чтобы не иметь детей, и ему подлежит необходимость крещения, то и сие служит для священника предлогом ввести отца дитяти и целое семейство в хлопоты и напасть. Деньги, данные священнику, покрывают грехопадение чувашенина. Возмущаемый в самых естественных побуждениях своих служителем алтаря, угнетаемый своими начальниками, чувашенин ожесточается сердцем, делается нечувствительным и хладнокровным ко всему его окружающему; он беспрекословно выполняет прихоти всякого подьячего, рассыльного, проезжего. Не уверен в своей собственности и личной безопасности. Какие он должен иметь мысли о господствующем народе и религии, недавно принятой, видя такие поступки светских и духовных судей своих?»

29 ноября 1827 года симбирский протоиерей Милонов в своем рапорте о миссионерском объезде чувашских и татарских селений Симбирского, Буинского и Ставропольского уездов писал, что крещеных он нашел «не только колеблющимися в христианской вере, но и приклонившимися к магометанству: святые иконы из домов у них были вынесены, сами они без крестов и поясов, на головах их тюбетейки, как и у некрещеных татар, их сожителей; креститься по-христиански и читать молитвы христианские поставляли как бы за некое осквернение себя тем и не хотели; родившихся детей крестить перестали, с сосватанными невестами стали жить не венчавшись, словом сказать, никаких следов христианства в них не видно было». На увещевания миссионера возвратиться в лоно христианской церкви чуваши и татары ответили жалобами на притеснения и вымогательства священников и просьбами об их замене!

Репрессии и другие меры полицейско-административного воздействия по-прежнему применялись и с целью заставить крещеных чуваш строго соблюдать христианские обряды и праздники, вынудить их отказаться от обрядов языческой религии. Для опровержения лжесвидетельств миссионерских историков о христианизации чуваш лишь мирными средствами и путем «пастырских» увещеваний приведем еще некоторые документальные материалы, которых в архивах царских учреждений сохранилось немало. В 1831 году в Цивильском уездном земском суде было заведено дело против крестьян дер. Елюккасы Петра Захарова, Василия Афанасьева, Семена Герасимова, Тихона Алексеева, Петра Иванова, Александра Никифорова, обвинявшихся в отступлении от христианской веры. Несмотря на настойчивые увещевания миссионера, архимандрита Самуила, они не соблюдали постов, в дни праздников занимались сельскохозяйственными работами и, не повинуясь властям, почитали лишь свою языческую пятницу. Решением суда этих крестьян оштрафовали на 20 руб. каждого и заставили дать подписку, что впредь они будут строго соблюдать православные обряды.

В том же году решением Цивильского уездного земского суда крестьяне дер. Второе Семеново за несоблюдение обрядов и праздников христианской веры наказаны батогами по-10 ударов.

1 марта 1834 года, перед пасхой, священник села Тойсей пришел в деревню Ойкасы Цивильского уезда для обхода с “крестом и богоявленной водой” и в избе Савелия Иванова обнаружил мясо. Когда священник стал упрекать крестьянина в употреблении мясной и скоромной пищи, последний вообще отказался от соблюдения христианских постов и даже отнял у своего «пастыря» собранные в деревне рожь и овес. Сосед Иванова, крестьяние Ефим Савельев, прямо заявил духовенству: «если вы будете запрещать есть мясо в посты, то буду звать бунтовать всех прихожан»— и, действительно, стал ездить по окрестным селениям, собирая сходы, на которых призывал крестьян отказаться от православной веры. За это Цивильский уездный суд приговорил крестьян С. Иванова и Е. Савельева к наказанию батогами.

25 апреля 1836 года крестьяне села Карамышева, Чебоксарского уезда, Иван Степанов, Илья Афанасьев и Иван Николаев в церкви во время «благовения и причащения святых тайн» распускали слухи, будто бы указом царя велено новокрещеным чувашам жить, по образу их предков, чем вызвали; смятение среди односельчан. Прихожане кричали, что они; не пойдут к святому причастию, мотивируя это тем, что сегодня они уже успели поесть. Ссылаясь на указ Сената, Чебоксарский уездный суд постановил: всех крестьян, уклонившихся от причастия, наказать розгами.

В 1838 году Ядринский уездный земский суд постановил: всех лиц, отказавшихся от исповеди и святого причастия, согласно предписанию Казанской духовной консистории; «отослать в Козьмодемьянские и Ядринские градские и земские полиции при указах с тем, чтоб они значущимся в них, небывшими в 1837-м году у исповеди и святого причастия людям внушили о непременном исполнении сего христианского долга, объявив им, что в противном случае поступлено будет с ними по 23 статье 14 тома свода законов».

Несмотря на вмешательство полиции и многочисленные судебные преследования, чувашские крестьяне и в последующие десятилетия продолжали исповедовать свою старую веру и уклонялись от исполнения обрядов христианской религии. Священнослужители постоянно жаловались епархиальному начальству на своих прихожан, обращались за помощью к местным органам власти, чтобы силой и угрозами вынудить чувашских крестьян «оставить прежние свои заблуждения, прекратить общения с некрещеными, а содержали бы христианскую веру твердо и непоколебимо, и хотя бы научились самонужнейшим молитвам христианским, а для того священнослужителей в дома свои пускали бы беспрепятственно и никакого оскорбления им не делали».

Например, в 1849 году священник Троицкой церкви села Шумшеваши, обращаясь в Шуматовское волостное правление Ядринского уезда за содействием, жаловался: «Крестьяне деревень Пагиш, Ямаш и Исмендер, по сделанному ими в 1841-м году общему языческому «чуку», по имяиному повелению , преданы , в  отношении  их религиозности,  под   особенный надзор  как духовного,  так и светского начальства . Ныне же, в сем 1849 году, из означенных деревень, состоящих не менее двухсот человек, явилось в церковь всех только  восемь человек, несмотря на все мои убеждения и склонения их ходить в церковь для исполнения вышеозначенного долга христианского... Также прошу выслать прихожан из деревень Шоркасов и Якейкиной, из коих говевших было только шестнадцать человек обоего пола— количество весьма недостаточное».

Один из священников, вспоминая впоследствии о подобных насильственных способах приобщения чувашских крестьян Цивильского уезда к христианству, в своем дневнике писал : «Раньше бывало чуваш нашей местности гоняли в церковь говеть особые, так называемые церковные, десятники, на которых и лежала обязанность ежедневно доставлять в течение великого поста в приходский храм известное число говельщиков и говельщиц. Десятники ходили по домам и силой гнали упорных, отказывавшихся от исполнения христианского долга». Сопротивляющихся «местные власти привлекали к ответственности, в частности к штрафам».

«На моей родине, как и в других местах— писал К. Прокопьев— чуваши праздновали вместо воскресения пятницу. Летом, во время полевых работ, священник иногда приказывал сельским властям не пускать народ в поле. И вот сотские и десятские начинали скакать по полям и отнимать серпы у ослушников, которые (серпы) потом выкупались за полштоф водки. Оштрафованный таким образом чувашин в следующее воскресенье не решался уже идти в поле на жнитво, но и в церковь не ходил, сидел дома да ругал попа. А пятницу все-таки праздновали. Таким образом, чуваши в самую жаркую рабочую пору, когда для мужика дорог каждый час, вынуждались праздновать 2 дня в неделю: один — по своей воле, другой — по принуждению. Такие порядки практиковались во многих местах Буинского уезда и, само собой разумеется, озлобляли чуваш против духовенства».

Выполняя предписания высшего духовного и светского начальства, священнослужители «инородческих» приходов и представители полицейско-административных властей на местах продолжали всячески преследовать служителей культа языческой религии, обвиняя их в организации возврата крещеных в старую веру. В 1830 году, например, по инициативе духовенства в ряде чувашских селений велись судебные следствия против йомзей. В 1837 году священнослужители церкви села Шумшеваш Ядринского уезда добились ареста и возбуждения судебного следствия против чувашской крестьянки Марины Ивановой на том основании, что она совращает народ гаданьем.

В 1841 году чувашка Наталья Петрова из села Хочашева, Ядринского уезда, за гаданье способом «шай тытма» решением суда была заключена на покаяние в Казанский женский монастырь.

Произвол духовенства в отношении нерусских народов Поволжья проявлялся и в других формах. В частности, распространение христианства на территории Волжско-Камского бассейна с самого же начала сопровождалось насильственным захватом церковью и монастырями земельных и прочих угодий, возделанных в течение многих веков тяжелым крестьянским трудом. За проповедь смирения царизм продолжал усердно награждать служителей церкви землями, отобранными у нерусских крестьян. Но тунеядцы в рясах, не ограничиваясь щедрыми вознаграждениями царских властей, проявляли ненасытную алчность в расширении своих владений. К середине XIX века в руках духовенства в Чувашии находилось около 15 тыс. десятин земли. Особенно крупные и доходные угодья принадлежали монастырям. Их владения были повсюду. Например, Чебоксарскому Введенскому монастырю удалось захватить обширные луга на левом берегу Волги и богатые рыболовные угодья за Волгой (9 озер в Козьмодемьянском уезде), а также мощную мельницу при с. Русская Сорма, Ядринского уезда. В руках Цивильского Тихвинского монастыря сосредоточились крупные земельные владения, мельница на р. Сулице при д. Савино в Свияжском, уезде. Увеличивались и земельные площади алатырских монастырей. Только на территории Алатырского уезда им принадлежала 541 десятина земли. Рост земельных владений служителей церкви происходил исключительно за счет захватов крестьянских наделов. Местные органы царской власти, заинтересованные в укреплении позиций духовенства, оказывали ему прямое содействие в грабеже населения. Так, например, в северных районах Чувашии царские чиновники отмежевали в пользу духовенства от крестьянских владений целые участки в 100— 150 десятин. Священнослужители Шихазановского прихода отторгли от крестьянских наделов 152 десятины земли, Ядринского сельского прихода— 132 десятины, Второ-Чурашевского, Багильдинского, Янтиковского, Тобурдановского, Кошелеевского», Хормалинского, Яндашевского и некоторых других приходов — по 100 десятин земли.

В течение XVIII века в монастырских, новокрещенских школах, несмотря на значительный отсев (за счет беглых) учеников и на их большую смертность, курс духовно-миссионерского обучения прошли более 200 чувашских детей. Этим было положено начало созданию чувашского христианского духовенства. Некоторые из учеников новокрещенских школ, считавшиеся «понятнейшими» и «способнейшими» в освоении миссионерской «науки», направлялись для дальнейшего усовершенствования в духовные семинарии, а впоследствии и в духовные академии. Окончившие эти учебные заведения пользовались привилегированным положением и занимали более выгодные и доходные служебные места на миссионерском поприще. Среди воспитанников духовных семинарий были такие ревностные поборники христианства, как миссионерский проповедник Ермий Иванов (Рожанский), прославившийся своим жестоким «вразумлением» чуваш; как учитель Казанской новокрещенской школы Алексей Алонзов (Алмазов); как Григорий Рожанский, Иван Русановский, Петр Талиев — переводчики и авторы религиозно-нравственных книг на чувашском языке.

С начала XIX века здесь, в том числе и в Чувашии, начинают появляться первые светские школы. При этом царизм оставался верным своей традиционной национальной политике: школа должна была служить орудием русификаторства и пропагандировать принципы православия и самодержавия. Один из ярых реакционеров, министр народного просвещения Д. А. Толстой открыто заявлял: «Конечной целью образования всех инородцев, живущих в пределах нашего отечества, бесспорно должно быть обрусение и слияние с русским народом».

Апологеты насильственной русификации для оправдания национально-колониального гнета царизма в своих псевдонаучных «трудах» стремились доказать, что нерусские народы из-за «природной отсталости» не способны к самостоятельному развитию своей экономики и культуры и в национальном отношении обречены на полное вырождение и гибель. Единственный путь их спасения, твердили эти горе-теоретики, заключается в окончательном слиянии с русским народом и в преображении под светом христианства. Например, великодержавный шовинист сенатор П. Сумароков, ратовавший за исчезновение «иноплеменных», в своем пасквиле на чувашский народ утверждал в 1839 году, что чуваши «в нынешнем состоянии мало полезны государству, но со временем правительство исправит то, в чем отказала им природа. Медведь пляшет, собака отгадывает карты, коза ходит по канату. Определят к ним старост, бурмистров из русских и возьмут детей их в уездные школы. Сим научатся вере, наречию нашему, по возвращении в семейства устыдятся диких, безумных обычаев, подадут собою примеры к подражанию, и последует во всем счастливая перемена».

Так в журнале Министерства народного просвещения сторонники «обрусительной системы» проповедовали: «Татарские, чувашские и всякие другие... инородческие дети должны обучаться только русской грамоте, а не какой- либо инородческой грамоте, которой обучаться не для чего...»

Вновь открывавшиеся школы сразу же попадали под строгий контроль церкви. Царизм упорно добивался, чтобы даже самое низшее, элементарное образование служило делу христианизации и русификации народов Поволжья. Вот почему Министерство двора и уделов в своем циркуляре, направленном в марте 1838 года в Симбирскую удельную контору, требовало, чтобы в чувашских селениях открытие училищ проводилось одновременно с постройкой церквей. Циркуляр гласил: «во всех чувашских селениях Симбирской губернии молодых чуваш закону божию и русской грамоте учили бы приходские священники и ученье открыть в тот же год пока в наемных квартирах, а как училища будут открыты, в училищах... в удельных имениях в весьма непродолжительном времени строить церкви и открывать приходы».

По мнению министра народного просвещения С. С. Уварова, школа должна была утверждать в умах юношества «истиннорусские охранительные начала православия, самодержавия и народности, составляющие последний якорь нашего спасения». Этими идеями и руководствовались чиновники, осуществлявшие великодержавную политику в отношении нерусских народов Поволжья. Подлинный взгляд царских сатрапов на просвещение чувашского народа весьма ясно выражен в докладе полковника Маслова «Замечания о состоянии инородцев, населяющих Казанскую и Симбирскую губернии», представленном в 1831 году шефу жандармов графу Бенкендорфу: «...Опыт всех времен доказывает, что легче всего управлять народом невежественным, нежели получившим хотя бы малейшее просвещение истинное и сколько нужно и должно поселянину; на основании сего правила начальствующие чувашами всеми силами способствуют дальнейшему распространению невежества...»

Согласно новому школьному уставу 1828 года, перестроившему систему образования на узкосословных началах, крестьяне должны были удовольствоваться лишь начальной школой, насаждавшей религиозные и верноподданнические чувства. После утверждения этого устава открытием сельских школ для детей чувашских крестьян занялись Министерство двора и уделов и Министерство государственных имуществ— первое в Симбирской губернии, а второе в Казанской губернии. Школы этих ведомств создавались в основном в 40— 50-х гг. XIX века. К 1841 году в Симбирской губернии было открыто более 30 удельных училищ, в том числе па территории Чувашии в следующих селениях: Старых Айбесях (1832 г.), Тарханах (1838 г.), Турунове (1839 г.), Шемурше (1839 г.), Шераутах (1840 г.), Тойсях (1840 г.), Сугутах (1840 г.), Трех- Балтаеве (184-0 г.), Четаях (1840 г.), Хомбусь-Батыреве (1841 г.), Новых Айбесях (1840 г.) и др. Почти одновременно в чувашских селениях были организованы приходские училища Министерства государственных имуществ. По неполным данным, за 1840— 1860 гг. это ведомство открыло около 40 чувашских училищ, в числе которых упоминаются Яндашевское (1840 г.), Шакуловское (1842 г.), Абызовское, Шуматовское, Убеевское (1843 г.), Акрамовское (1844 г.), Именевское, Шемердянское (1845 г.), Тобурдановское (1847 г.), Аликовское (1854 г.) и др. К 1864 году, т. е. до введения «Положения о начальных народных училищах», на территории Чувашии было всего 89 училищ: церковноприходских, Министерства двора и уделов, Министерства государственных имуществ. Все эти школы содержались главным образом за счет ассигнований сельских обществ. Финансовая помощь со стороны министерств была совершенно ничтожна. Обучение в сельских училищах велось исключительно на русском языке и носило резко выраженный религиозный характер, что объяснялось его миссионерско-русификаторским направлением.

Каковы же итоги христианизаторских потуг царизма в первой половине XIX века, посредством которых власти рассчитывали воспитать чувашских крестьян в духе смирения и покорности, притупив их классовое самосознание? Ответ на этот вопрос дают многочисленные архивные документы, этнографические исследования, заметки и воспоминания современников, а также факты, приводимые самими миссионерами. Во всех этих источниках подчеркивается, что христианство не могло коренным образом изменить многовековых языческих воззрений чуваш. Чувашские крестьяне — в том числе и принявшие православие— продолжают придерживаться своей старой веры. Языческие календарные праздники, семейно-бытовые обряды, несмотря на жестокие преследования служителей христианской церкви, продолжали еще долгое время прочно удерживаться в быту, а иногда даже становились орудием идеологической борьбы гонимой религии с христианством. Несмотря на упорное стремление духовенства и царских чиновников одурманить сознание крестьян религиозной мистикой, превратить их в покорную и темную массу, трудящиеся продолжали жить своей внутренней жизнью. Проявляя глубокий интерес к окружающей действительности, к общественным явлениям, они пытались по-своему осмыслить и познать их. Трезвый взгляд народа на жизнь, содержащий элементы стихийного материализма и атеизма, наиболее ярко отразился в произведениях устнопоэтического творчества чуваш. В обстановке насильственного насаждения христианства и усиливающегося гнета церковников фольклорные произведения становились все более заостренными в социальном отношении. В них отчетливо проявилась резкая враждебность народных масс к христианской церкви и ее служителям. Поэтому неудивительно, что представители духовенства ревностно «обличали» народное творчество и вели суровую борьбу против крестьянских празднеств и обычаев, считая их «бесовскими увеселениями».

Значительный интерес для изучения религиозных верований чувашских крестьян XIX века представляет его автобиографический очерк «Записки чувашина о своем воспитании», написанный в 1888 году, в год поступления автора на учебу в Казанский университет. Вот небольшие выдержки из этой работы Н. М. Охотникова, в которых подмечены наиболее характерные штрихи религиозной жизни чуваш того времени: «Моя бабушка была большая поклонница чувашским божествам. Иначе и не могло быть; потому что, хотя она и знала, что мы крещены и что у нас есть в селе церковь в верстах 12 от нашей деревни, она не понимала сущности православной религии, как и прочие члены нашей семьи. Она сидит, бывало, и начинает перечислять ирихи и киремети, которым, по строго установленному порядку, нужно было сделать жертвоприношения в течение года. В нашем семействе она хорошо знала все обряды и порядки, молений чувашским божествам». «...У чуваш в углу только одна плохенькая икона, на которую никто не обращает внимания; стоит она где-нибудь на полочке или висит под ней. Если бы попы перестали ходить к чувашам с крестом, святою водою, за ругой, то давно бы Чувашии спустил свою икону весной по течению воды... У нас была старая расколотая икона, которая валялась на полати в углу. Играя в избе, мы иногда натыкались на нее, вытаскивая ее половинки; на них не видно было никакого изображения. Когда бабушка заметит нашу шалость, тотчас велит положить икону обратно на место, при этом бранит про себя дедушку, что тот до сих пор не может эту икону пустить по течению, а может быть от нее-то дети и хворают. На следующий год иконы не стало. Стало быть, ее выкинули.»

От поверхностного знакомства с христианством— указывал в 1857 году профессор всеобщей истории Казанского университета С. В. Ешевский,— древние религиозные верования чуваш лишь частично видоизменились, продолжая сохранять всю свою силу над умами крещеных. Далее он же отмечает, что «церковь посещалась только в случае необходимости, и крещеные инородцы жили одной жизнью с некрещеными. У тех и других образовалась дикая смесь языческих и христианских понятий. На чувашском чукленьи (молении о хлебе) йомзя, перебрав всех языческих богинь и богов, обращался в заключение с молитвой и к русскому богу и к богу Николе, а это было уже у крещеных чуваш».

«Коренное понятие чуваш о боге и о своих отношениях к нему осталось прежнее— языческое. Истинное, православное учение о боге, о божьей матери, о св. ангелах, о св. людях, а также о св. иконах и о почитании их чуваши не усвоили. От этого произошло в голове их то, что они свое языческое основное воззрение перенесли и на христианские святыни», — писал один из активных организаторов христианизации народов Поволжья И. А. Износков. Английский путешественник Пр. Томас после посещения Поволжья в 1842 году в своих этнографических заметках также отметил, что религия чуваш и мари носит на себе печать глубочайшей древности. Усилиями и преследованиями русских миссионеров,— подчеркивает он,— многие чуваши и мари обращены в христианство, но «это обращение лишь внешнее, и религия так называемых обращенных представляет только смесь культов».

В результате насильственной христианизации и поповской пропаганды православный Николай-чудотворец, получивший у чуваш именование «Микул турă» (бог Микола), сделался: у нерусских народов Поволжья одним из наиболее популярных и почитаемых божеств. Унаследовав многие элементы и функции всевозможных как добрых, так и злых божеств чувашских верований, Николай-чудотворец в своей новой роли универсального христианско-языческого бога почитался крестьянами даже выше мифического Христа. Ему, а не Христу, предназначалась основная часть жертвоприношений крещеных чуваш. В их религиозных представлениях «Микул турă», заняв одно из центральных мест, превратился в покровителя земледелия, подателя урожая, хозяйственного и личного благополучия крестьян. И в то же время ему приписывались качества зловредных и враждебных языческих богов. Такие воззрения чувашских крестьян вполне устраивали церковников, ибо паломничество верующих к иконам Николая-чудотворца служило средством дальнейшего распространения религиозного дурмана, и (самое главное!) жертвоприношения в честь этого бога составляли основную доходную статью отцов церкви. Православное духовенство широко использовало культ Николая-чудотворца для религиозной, а если вникнуть глубже, то и политической обработки угнетенных народов Поволжья. С целью рекламирования этого модного божества церковники Казанской епархии сфабриковали по меньшей мере 12 «чудотворных» икон с его изображением. Культивируя поклонение этим иконам, духовенство внушало, что они обладают особой магической «благодатью», способной исцелять от недугов и болезней, приносить благополучие и т. д.  Действительно, образ мифического святого приносил благополучие и большие прибыли, но только не темному, эксплуатируемому крестьянину, а самим церковникам в виде обильных пожертвований и денежных сборов. Для усиленной пропаганды культа Николая-угодника церковники на месте «явления» чудодейственного образка соорудили деревянную часовню, а в 1754 году с помощью чебоксарского купца Д. Иванова в Ишаках началась постройка каменной церкви. Вскоре после этой истории Ишаковский приход стал одним из самых доходных в Казанской епархии. Между священнослужителями постоянно шла борьба за штатное место в этом приходе. Денежные средства, поступавшие от богомольцев благодаря «Микул тура», позволяли держать здесь тройной штат духовенства. Для насаждения христианских верований духовенство использовало не только иконы, писанные красками на досках, но и скульптурные изображения богов, выточенные из дерева и камня. Например, в часовне Троицкого монастыря в Чебоксарах имелся форменный православный идол — резной образ «Николая-чудотворца» из дерева, в рост человека. Он был известен русскому населению под названием «Никола— пилены ноги». Церковники утверждали, что это изображение чудотворца приплыло в Чебоксары по Волге против течения!

В литературе, посвященной религиозным верованиям чуваш, описано немало фактов, которые позволяют говорить о скептическом, недоверчивом отношении крестьян к обожествленным иконам, а также о недовольстве и прямой расправе с «богами». Обличая двоеверие чуваш, даже сами священники и миссионеры не в состоянии были замалчивать их вражду к христианским обрядам и культам. Такие признания миссионерских авторов относятся не только к первой половине XIX века, весьма часто говорили об этом же и в конце XIX века. Например, в 1891 году чувашский священник Г. Филиппов писал: «В чувашских деревнях Сюндюковой, Старо- Тогаевой, Ново-Тогаевой, Бичурино, особенно в Лесных Крышках при молебнах не было ни одной женщины. Во время прохождения со св. иконами по улице чувашки смотрели только в окна... Мужчины, когда нужно было возвратиться в село со св. иконами, стали отказываться, говоря, что не им очередь провожать св. иконы. Наконец, когда наступило время производства полевых работ, в праздничные дни все мои прихожане— чуваши оказались в поле за работой».

А. М. Горький указывал, что несмотря на столетние усилия миссионеров и церковников, христианство не смогло полностью вытеснить древние верования и обряды народов Поволжья. В рассказе «Знахарка», написанном в художественно-этнографическом плане, писатель показал крестьянку-знахарку, у которой вера в Христа сочетается с верой в языческого бога. Вот яркий отрывок из этого рассказа; молитва знахарки, по словам автора— лучшая из всех бесед человека с богом, которые ему доводилось слышать: «— Ай-яй, Христос, ай-яй... Стыдно, Христос... Илья сердится, ты сердишься, Кереметь тоже. Ты — сильный, за тобой идет много людей. Тебе надо быть добрым. Кто будет добрый к людям, когда бог злой? А-я-яй, Христос! Ты слушай меня, слушай, я много знаю! Бабы твои мучаются, мужики мучаются, зачем? Э-эх... — Кереметь попы твои гонят, ох! Как можно? Кереметь—хуже тебя разве? Э-э, плохо, Христос! Бог бога гонит— чему учит людей? Ох, ты, Христос, нехороший бог, завистлив ты, Злой, не человечий ты бог, нет! Трудно людям с тобой. Что делаешь? Иван — зачем помер молодой? Мишка,— одно дитя, такой светлый Мишка,— зачем? Корова Гусевых пала, ай-ай-яй! Не жалко тебе своих, а? Чужих ты уж не пожалеешь, нет! Ой, плохо. Кому служишь, Христос? Каким людям служишь, а? Вот я, баба, людям служу, твоим помогаю, и татарам, и чуваше — мне все равно, видишь? А ты — кому? Поп твой говорит: ты для всех, а ты и своих не любишь, нет. Стыдно тебе, ох, не так надо. Я правду говорю: эй, стыдно тебе! Смотри на твои люди — хорошие люди, а как живут? Э, Христос! Ты знаешь: бог живет хорошо, когда слушает людей, люди— когда бога слушают. Ты слушай меня, я говорю не плохо, я правду говорю, ты понимай: богу надо знать правду лучше людей, а я, человек, старуха, знаю правду лучше тебя, прежде тебя знаю, э-эх ты, Христос...».

Возвращаясь из ссылки, в 1857 году Т. Г. Шевченко проплывал на пароходе мимо Чебоксар. Он был поражен большим количеством церквей в таком маленьком городе. В своем дневнике поэт дал ясную и верную оценку причин возникновения этих твердынь православия. 17 сентября 1857 года, выражая свое впечатление о «ничтожном, но картинном городе» Чебоксарах, он писал: «Если не больше, то по крайней мере наполовину будет в нем домов и церквей. И все старинной московской архитектуры. Для кого и для чего они построены? Для чувашей? Нет, для православия. (Подчеркнуто Т. Шевченко). Главный узел московской старой внутренней политики — православие. Неудобозабываемый Тормоз по глупости своей хотел затянуть этот ослабевший узел и перетянул: он теперь на одном волоске держится».

Перечислив методы вымогательства и грабежа чиновников и полицейских, А. И. Герцен рассказывает о «пастырской» деятельности отцов церкви, насаждающих православие среди «инородцев», гневно бичует жадность, корыстолюбие, изворотливость и прочие омерзительные черты духовенства. «Поп у нас превращается более и более в духовного квартального, как и следует ожидать от византийского смирения нашей церкви и от императорского первосвятительства». Далее А. И. Герцен отмечает, что полицейские розги и христианский крест в едином союзе боролись за искоренение старой веры, за насаждение православия в среде «иноверцев».

Выдвигая тезис о «прогрессивном» и «цивилизующем» влиянии христианизации на экономическое и культурное развитие нерусских народов Поволжья, буржуазная историография стремилась оправдать насильственные методы крещения, деликатно умалчивая о бесчинствах царских чиновников и служителей церкви. Однако неопровержимые факты свидетельствуют о том, что насильственная христианизация несла трудовому народу не прогресс и цивилизацию, а новый гнет, издевательства, разорение. Христианская церковь, охраняя интересы эксплуататоров, выступала в роли палача всякого освободительного движения, любой свободной, прогрессивной мысли.

Основой дальнейшего прогресса нерусских народов Поволжья была, разумеется, не христианская церковь с ее реакционной идеологией, которая лишь тормозила, затрудняла движение вперед. Могучим стимулом культурного развития чуваш, кроме их собственных материальных и духовных потребностей, являлась светская, демократическая культура великого русского народа. Не к церковному мракобесию, а к передовой демократической культуре великой братской нации обращал свои взоры чувашский народ, ибо только она отвечала его запросам и потребностям."

Ставьте лайки, если понравилось и подписывайтесь на мой канал.