Пару лет назад я возвращался домой из Екатеринбурга вечерней электричкой. Времени года не помню. По-моему, кончалась зима. Ветер выл в щелях окон. Лампы над головой тускло мерцали, колеса стучали себе, голос в динамиках что-то объявлял.
Там, в почти что пустом вагоне, я повстречался с очень уставшей женщиной. Не произошло ничего удивительного, мы немного поговорили и... мне сделалось за нее слишком больно. Придя домой, я написал рассказ, чтобы боль эту раскусить, распробовать и осознать.
Двадцать девятый километр
Тебе почему-то сразу сделалось одиноко. Ты слизывал слова с триста третьей страницы плотного романа Мураками. На вокзале, распрощавшись поцелуями, запрыгиваешь в ночную электричку, бродишь по вагонам, ищешь свободное место. Находишь. Из рюкзака достаешь книгу и блокнот. Ручку, подаренную ею, ты всегда носишь во внутреннем кармане, у сердца. Чего-то почеркав на страницах, закрываешь и понимаешь – пусто. Говорить сейчас не о чем и нечего. Достаешь книгу.
Места перед тобой свободны. Через три станции заходит женщина. Спрашивает:
– Можно я здесь сяду?
– Да, конечно. – Отвечаешь, оторвавшись.
Ничего необычного. На вид – лет, скажем, тридцати пяти. Желтая куртка, пара пакетов, серая шапка и не менее серое выражение лица, будто бы она все эти тридцать пять лет бродила под дождем, и он смыл с нее все прочие цвета.
Продолжаешь читать. Читаешь о черепах, больших городах и странных городах, совсем мистических. Читаешь о милых толстушках и библиотекаршах, которые не помнят ничего о себе. О подземных монстрах и войне между двумя крупными организациями. Время от времени отвлекаешься на свои мысли, думаешь о чем-то, беспричинно улыбаешься и ждешь. Постоянно чего-то ждешь. Словно это «что-то» находится совсем рядом с тобой. Что-то, чего ты не видишь в упор. Протягиваешь в пустоту руку, но – ничего. Только еле ощутимый ветер щекочет ладонь.
Женщина, тем временем, до ужаса уставшим голосом извиняется перед кем-то по телефону:
– Не обижайся, пожалуйста, я не проеду станцию. Все хорошо. Скоро буду. Я тебе все расскажу. – Почти шепчет она.
Трубку, кажется, сбрасывают. Тебе делается одиноко. Одиноко за другого человека, совершенно тебе неизвестного. Женщина смотрит на экран мобильного, потом, убирая телефон во внутренний карман, в тот, что у самого сердца, смотрит в окно. Смотреть в окно ночной электрички – все равно что смотреть в пустоту. За окном – мрак. Женщина несколько минут смотрит либо во тьму, либо на свое отражение на стекле. Потом она наклоняется к тебе, и ты чувствуешь едва уловимый запах алкоголя.
– Извините, могу я Вас кое о чем попросить?
Тебе сделалось неловко.
– Да, думаю… да.
Она смущенно улыбается, опускает взгляд.
– Вы докуда едете?
– До Каменска.
– Это дальше, чем двадцать девятый километр?
– Намного. – Улыбаешься ты.
Она чуть задумывается, снова глядит в окно.
– Если я усну, сможете меня разбудить? Боюсь проспать свою станцию. На двадцать девятом.
– Конечно, разбужу.
– Спасибо. – Закрывая глаза, отклоняется на спинку сидения.
Достав из внутреннего кармана ручку, ты на запястье пишешь «29», чтобы не забыть. Иногда тебе кажется, что ты не можешь справиться даже с совсем простыми просьбами людей. Ты боишься помогать им, потому что считаешь, будто бы сделаешь только хуже. И поэтому часто остаешься в стороне, избегая моментов, когда ты можешь кому-то пускай даже незначительно – помочь.
А что, если пакет, который ты поможешь дедушке занести в автобус, порвется в твоих руках? Что, если ты протянешь руку бабушке, которая спускается со скользких ступеней, и поскользнешься сам? Упадете оба. Что, если ты подскажешь неправильный или не совсем точный путь, когда тебя попросят подсказать дорогу?
– Молодой человек, подскажите, пожалуйста, как пройти до торгового центра?
– Извините, не знаю.
Все ты знаешь. Только всегда, сталкиваясь с внешним миром, твой внутренний – по швам. Делается больно. Только почему? Все это так глупо. Как обычно, ты мог ответить, что выходишь на самом деле раньше, или что ты сам боишься заснуть, поэтому не можешь ничего обещать, но почему-то теперь выписываешь это число на своем запястье, чтобы не забыть.
Пытаешься продолжить чтение, но мысли не позволяют, поэтому ты тупо скользишь по буквам, совершенно ничего не понимая. Женщина вдруг открывает глаза и наклоняется к тебе:
– Извините, что отвлекаю, но мне, кхм, снова нужна Ваша помощь. – Она смущенно улыбается, не опуская взгляд.
– Я слушаю Вас. – Улыбаешься в ответ.
Она наклоняется чуть ближе.
– Я сегодня купила новый парфюм. Можете сказать, вкусно ли от меня пахнет? Не чувствуется запаха алкоголя?
Вкусно… бабушка всегда поправляла тебя в детстве за это. Нельзя говорить «вкусно пахнет», ведь запахи ты не ешь. А зря, наверное. Наклоняешься, неловко принюхиваешься.
– Нет, совсем не чувствуется. Очень приятный парфюм. — Отвечаешь, немного соврав.
– Спасибо, – она улыбается намного шире, – теперь можно спать спокойно!
И снова, закрывая глаза, отклоняется на спинку сидения, нащупывая во внутреннем кармане сотовый.
Ты улыбаешься снова. И с этого момента начинаешь думать, чей голос звучал в ее мобильном телефоне. Станции меняются – одна за другой. Женщине ехать совсем недалеко, меньше часа пути. Ты размышляешь о том, что находится в ее пакетах, где она была, куда едет, и почему у нее такой уставший вид. От тяжелого дня? Может, от жизни в целом? Ты начинаешь перенимать от нее какое-то отчаяние и тоску. Разделяешь ее одиночество. Может быть тебе это все только кажется, но в тот момент ты будто бы понимаешь ее. Чувствуешь к ней симпатию. Никаких левых мыслей, тем более любого рода влечения. Тебе просто хочется знать об этом человеке немного больше. Спрашивать что-то – нелепо, поэтому и остается размышлять и выдумывать. Кажется, это единственные вещи, которые ты по-настоящему умеешь делать. Размышлять и выдумывать.
Тебе хотелось поговорить с ней. Немного в другой обстановке, где было бы чуть больше времени. Скажем, непоздний вечер в каком-нибудь тихом парке. Ты сидишь на скамейке, смотришь на птиц, на пламенеющий закат, размышляешь о чем-то своем. Женщина подходит, спрашивает, можно ли присесть, и вы разговариваете. О жизни, о людях, о проблемах и переживаниях, она делится каким-то опытом, говорит о своем одиночестве и смущенно улыбается, глядя под ноги. Ты слушаешь, делишься своим одиночеством, и вокруг – только шелестящие листья деревьев, обнимаемые ветром. И птицы. Много птиц.
Проходит час, другой. Потом она уходит, и вы навсегда перестаете существовать в жизни друг друга. Простой разговор в пустом пернатом парке на закате дня. Ничего необычного. Никакого продолжения.
Было бы здорово.
Пока ты думаешь обо всем этом, женщина просыпается за пару станций до своей, наклоняется к тебе:
– Извините. Снова. Можно задать Вам немного бестактный вопрос?
Ты встаешь в ступор. Несколько секунд мычишь.
– Ну, думаю, да. Давайте.
Она на какое-то время задумывается, обращаясь к своему отражению в окне ночной электрички.
– Как думаете, в меня можно влюбиться?
Тебе делается совсем неловко.
– Не знаю… – подумав, отвечаешь, – честно не знаю.
– Не подумайте, я нисколько не пытаюсь Вас соблазнить… или еще чего. Просто этот вопрос никак не покидает меня. Спросить не у кого. Поэтому спрашиваю у Вас. Все равно мы никогда не увидимся.
– Да, я понимаю.
– Хорошо, тогда сколько лет Вы мне дадите?
– М-м… ну, тридцать. Тридцать два, — говоришь.
– А если честно?
– Правда!
– Мне сорок восемь.
Сорок восемь. Это в два с лишним раза больше, чем тебе. Ты искренне удивляешься:
– Вы совсем не выглядите на свой возраст!
Она смеется. Звонит телефон:
– Да? Да, скоро буду, не переживай, Юль… да, выпила немного. Я не просплю, – объявляют следующую остановку, – да, следующая моя, почти приехала… прости. Все хорошо. Я все тебе расскажу. Все очень сложно… да, хорошо. увидимся.
Кладет трубку.
– Дочь, – говорит женщина, – переживает, – улыбается она, глядя на экран, – она чем-то похожа на Вас.
– Внешне?
– Возрастом. Ей двадцать четыре.
Значит, для этой женщины ты выглядишь старше своего возраста на пять лет. На самом деле, с твоим лицом происходит что-то странное. Кто-то говорит, что ты выглядишь на тринадцать, кто-то – на двадцать четыре. И никто никогда не говорит тебе, что ты выглядишь на девятнадцать. Словно твое лицо постоянно меняется, или люди его видят каждый по-своему.
Вы замолкаете. Электричка почти подъезжает к двадцать девятому километру. Женщина встает, поправляет куртку и шапку, глядя на отражение. Проверяет, все ли в порядке с пакетами, еще раз заглядывает во внутренний карман.
– Мне часто говорят… – начинает она, – часто говорят, чтобы я взяла себя в руки. Постоянно слышу это: возьми себя в руки, возьми себя в руки! Только что толку, если руки эти, – она смотрит на свои ладони, – что, если руки опущены? Давно.
После этого объявляют ее станцию, она берет пакеты и уходит.
– Счастливо. – Бросает, на секунду остановившись.
Счастливо.
Можно ли меня любить?
Не знаю.
Почему она заговорила с тобой? Почему когда она только вошла и спросила, можно ли сесть, тебе сразу же сделалось одиноко за нее? Тебе так хотелось сказать что-то вместо «Не знаю». Что-то, могло бы ей помочь. «Каждый человек в этом мире заслуживает того, чтобы его любили», или что-то вроде того. Тебе так хотелось помочь…
Но двери электрички закрываются. Она, подергиваясь, продолжает свой путь. Электричка, в смысле… хотя, и женщина, надеюсь, тоже. Ничего уже не поправишь и не перескажешь. Ты, возможно, мог хоть немного помочь человеку, совсем чуть-чуть, но помочь! И с этим, как всегда, не справляешься. Внешний мир снова раздавливает и сжимает твой внутренний.
И ты плачешь. Несколько станций, прижимая руки к глазам, ты смачиваешь ладони, совсем бесшумно. Вплоть до сорокового километра. Потом смотришь в окно. На тьму за окном, на свое отражение. Думаешь об одиноких людях. Задумываешься о том, кому принадлежит голос из хриплых динамиков электрички, который объявляет все эти станции и говорит о правилах поведения в электричке, о ее запретах и мерах осторожности.
Быть может, эта женщина тоже одинока. Быть может, ее уже и нет в живых, а голос все продолжает и продолжает проноситься по вагонам, переживая ее. Пережевывая слова. Одни и те же. Неизменно.
Думаешь о разных вещах – от станции к станции. Но все твои мысли возвращаются к этой женщине, что подсела к тебе. Куда она теперь идет? И к чему она шла всю жизнь? У тебя не получается ничего представить. Даже с этим уже не справляешься? Думаешь о страданиях. О чем она страдает? Теперь никогда тебе этого не узнать.
«Мне часто говорят: возьми себя в руки! Только что толку, если они опущены?»
До конечной станции ты не можешь выкинуть эти слова из головы. Устало выходишь из вагона, ступаешь в холод и думаешь. Смотришь на огрызок луны, висящий в небе, и чувствуешь себя таким же неполноценным, как она. Луна, в смысле… да и женщина – чего уж там – тоже здесь к слову.
Запрыгиваешь в автобус, едешь домой.
И никому не рассказываешь эту историю, потому что боишься, что иначе не сможешь о ней написать. Ты думаешь, что когда ты будешь писать о ней, то сможешь найти ответы на вопросы, которые задавал себе в электричке, потому что перед монитором ты абсолютно откровенен, твои мысли спокойны и слова постепенно перетекают из головы – в текст. Только тогда у тебя получается ответить на многие вопросы, о которых болит.
Ты думаешь, что сможешь и в этот раз.
Но ты садишься. И в конце концов ничего не получается.
Вопросы эти точно также грызут тебя.
И ничего здесь не попишешь. Не добавишь.