Рассказ о чистой любви Татьяны на теплоходе "Евгений Онегин".
— Даже не заикайся мне про этих американцев… Это для своих жён, феминисток, они хорошие и слова поперёк не скажут, а для них мы так — развлечение.
— Девчонки, а вы слышали, что после навигации экипаж по полгода в суды не допускают свидетелями? Вроде как все мы ненормальные после жизни в замкнутом пространстве?
— Зато жениться разрешают, капитан вместо ЗАГСа!
— Сошли с ума — муж и жена!
Бортпроводницы захохотали.
***
Под заливистую «Калинку» американские туристы поднимались на борт пассажирского теплохода «Евгений Онегин». Румяная Ольга в кокошнике встречала гостей с караваем, приветствуя гостей сразу на двух языках. Баянист ей подмигивал, а она отвечала ему белозубой улыбкой.
— Вот и новые турики, — Ольга вошла в каюту, где перед зеркалом стояла хмурая Татьяна. Под блестящим прозрачным пластиком бейджа крупные буквы складывались в труднопроизносимое для иностранцев «TATYANA». То ли дело «OLGA». Таня собиралась было поменять бейджик на короткое «TANYA» или «TANI», но так и забыла. Так что очередной рейс Санкт-Петербург-Москва ей предстояло пояснять своё имя, пока американские старички и старушки щурились и безбожно коверкали красивое «пушкинское» имя. Да и о самом Пушкине редкий американец редко что слышал — сложности перевода поэзии сыграли с «русским солнцем» злую шутку — иностранцы читали в переводе Толстого, Достоевского, Чехова, и понятия не имели, чьё имя и почему носил теплоход. А когда узнавали — кивали и отправлялись на обед в ресторан Онега, что было единственной ассоциацией с Онегиным.
В отличие от пушкинских героинь Татьяна и Ольга были не сёстрами, а коллегами в арт-салоне — или попросту в сувенирном киоске на борту теплохода. Девочки из арт-салона всегда были на особом счету. Им строго-настрого запрещалось заводить служебные романы на борту теплохода, и «любовь на воде» была равнозначна заявлению на расчёт. Стоит отметить, что и девочек отбирали прехорошеньких, чтобы сказочно-высокие цены на предметы искусства — работы современных художников, лаковую миниатюру, иконы из бересты, «хохлому» меркли рядом с русской девичьей красотой. Арт-эксперты (ещё одно гордое прозвище) читали лекции по русскому искусству размеренно, плавно — «Ну а речь-то говорит — точно реченька журчит», что особенно подходило для утративших остроту слуха и зрения туристов за шестьдесят.
Арт-салон выгодно располагался возле ресторана Онега на второй палубе, застеленной бордовым ковролином, и всякий, кто шёл в ресторан, неминуемо обращал внимание на по-настоящему изысканные предметы искусства. Витрины постоянно пахли средством для мытья стёкол — за ними арт-эксперты ухаживали сами, не доверяя ответственного дела бортпроводницам теплохода. Отпечатки любопытных пальцев удалялись почти мгновенно тряпочкой из микрофибры после лёгкого опрыскивания из бутылочки с голубой жидкостью. На третьей палубе ковролин был тёмно-голубым — как небо над берёзовыми рощами по берегам Волги. Там проводились лекции, и Татьяна с каким-то трепетом поднималась в концеренц-зал на «голубую» палубу, аккуратно держа в руках коробку с отобранными для лекции лаковыми шкатулками.
— Ну что, я сегодня первая на обед? — Ольга вышла из-за прилавка арт-салона. Она отличалась от напарницы своим неизменно здоровым аппетитом, но из вежливости обозначала свой уход в «Онегу» в виде вопроса.
Татьяна тоже вышла из-за прилавка и подошла к окну справа — теплоход стоял на причале и ничего нового в шестом рейсе навигации на берегу не появилось. Татьяна посмотрела на своё отражение в большом зеркале слева от винтовой лестницы между палубами и вздрогнула. По лестнице кто-то поднимался, пока она рассматривала себя. «Тоже мне, раскрасавица…», — обругала себя Татьяна.
Курчавые волосы над глубоко посаженными глазами, вытянутое лицо, острый подбородок… «Пушкин», — вдруг подумалось Тане. Но молодой незнакомец поднялся по ступеням выше, его широкие плечи в белом фирменном поло американской круизной компании остановились гораздо выше Таниного лица. Она сделала шаг назад — так стремительно он шёл в её строну, словно мог снести её с ног.
— Привет! Я Том, — белозубая улыбка, открытый взгляд… Татьяна замерла, почти не дыша. — А вы… — он наклонился к её груди, с неподдельным интересом разглядывая имя на бейджике. — Татьяна? — почти идеально произнёс он и протянул руку.
— Да, — одними губами ответила Татьяна.
Он пожимал руку Тани в своей, его длинные пальцы касались его собственной руки. Взглянув на это рукопожатие, Том приподнял брови, два раза перевернул сжатую руку Тани туда-сюда, удивляясь миниатюрности, и не отпуская добавил:
— Очень приятно!
— Да, — сказала Таня, не слыша, что он говорил по-английски, что она тоже говорила по-английски, пусть и впервые так односложно со времён поступления на языковой факультет.
Уже через два дня Таня знала о нём почти всё. Представитель американской стороны на теплоходе, двадцать семь лет, не женат, без вредных привычек, сама учтивость, высшее образование. Ни одного вопроса Тане не пришлось задать, чтобы узнать это. На воде досье составляется само собой, а Том был предметом обсуждения всей женской половины — бортпроводниц, которые тут же пожалели, что почти не говорили по-английски, девочек с рецепции — которые и поведали Тане, что вся американская «свита» сопровождающих назвала его Tomsky (Томский) на русский манер. Да и сам Том в первый же день такого прозвища попросил рецепцию оформить ему новый бейджик с таким «именем» — то, что Таня не сделала за шесть рейсов работы на теплоходе.
— Sky… Небо… — произнесла Таня вслух.
Ольга прыснула от смеха.
— О! Вот и Танечка оттаяла! У Эсмеральды «солнце жизни — светлый Феб», а у нашей Танечки — небесный Томский. Тогда уже ски — лыжи, — Таня улыбнулась беззлобному каламбуру. — Гляди, идёт!
Продолжение и финал читайте здесь! Спасибо за то, что подписались!