Обратимся теперь к столь часто цитируемому случаю тюремного эксперимента Зимбардо, который прошел в 1971 году. После своего эксперимента он рассказал яркую и шокирующую историю о том, как люди легко включаются в предложенные обстоятельства и в считанные дни постигают все нюансы социального устройства тюремных сообществ.
Коротко суть эксперимента: группа добровольцев была случайно поделена на «охранников» и «заключенных», живущих в условной тюрьме (всё происходило в подвале факультета психологии Стэнфордского университета). Обе группы быстро приспособились к ролям,и стали бороться за власть, словно это всё происходит по-настоящему. Вскоре стали возникать опасные ситуации: «охранники» проявляли сильно рвение и садистские наклонности, а «заключенные» испытывали серьезный психологический стресс (один объявил голодовку, у другого началась психосоматическая сыпь). В итоге двое участников были досрочно исключены из эксперимента, а на шестой день и он сам был закончен (вместо 2-х недель по плану).
Как и Милгрэм, Зимбардо приправил свои выводы ссылками на тюрьмы и концлагеря, по сути, утверждая нечто, больше похожее на веру. По его мнению, эксперимент доказал, что поведение людей в группе очень пластично и фактически подвластно внешним факторам (особенно ролям и усредненным представлениям о них). Однако некоторые усомнились в подобных результатах. Среди них был Тибо Лё Тексье, который детально разоблачил эксперимент, показав, что он был скорее инсценировкой.
Первое, что несложно было выяснить – это историю Дугласа Корпи, которого сняли с проекта на второй день из-за истерики (которую Зимбардо описал как острый психоз и затем много раз использовал это видео в подтверждение своих выводов). Он действительно кричал странные фразы вроде «Я горю изнутри» и «Всё прогнило с ног до головы», которые кто-то мог принять всерьез. Но поскольку Корпи всё еще жив-здоров, то почему бы не узнать его мнение?
Корпи рассказал о том, что согласился на эксперимент, так как собирался посидеть в тишине, чтобы готовиться к экзаменам. Однако в первый же день «охранники» отказались выдать ему учебники, из-за чего он захотел выйти. И тут выяснилось, что способа прекратить свое участие он, как и другие, не знал. Впоследствии Зимбардо оправдывался, будто все знали кодовую фразу «Я покидаю эксперимент», но этот момент нигде не был зафиксирован (в официальном согласии подписанным 24 участниками ничего об этом нет). Стало быть, мы либо верим ему на слово, либо нет.
В итоге Корпи симулировал истерику, о которой потом скажет: «…ситуация была безопасной. Это была всего лишь работа. Если вы послушаете [запись моей истерики], то услышите, что работа мне нравится. Можно кричать, орать, биться в истерике. Можно поиграть в заключенного. Я хорошо справлялся с задачей. Мне понравилось». Причем сам симулянт был удивлен тому, что у него всё получилось – по его мнению, любой врач запросто распознал бы притворство. Но возможно, у проводивших эксперимент и не было такой задачи.
Помощник Люцифера
На самом деле в осмыслении Стэнфордского эксперимента часто забывают о том, что в начале в инсценировке участвовала полиция. То, что для одних началось как игра с погружением, для других – скорее как работа (все добровольцы получали определенную сумму за участие). «Заключенных» арестовали среди бела дня и провели через все процедуры – осмотр, отпечатки, фотографирование, зачитывание прав. Затем их привезли в условную тюрьму, где раздели догола для осмотра, провели отчистку от вшей и присвоили номера.
«Охранники» же получили только инструктаж от Зимбардо, который уже выглядит как программирование будущих действий. Им было сказано: «Создайте у заключенных чувство тоски, чувство страха, ощущение произвола, что их жизнь полностью контролируется нами, системой, вами, мной, и у них нет никакого личного пространства… Мы будем разными способами отнимать их индивидуальность. Всё это в совокупности создаст у них чувство бессилия. Значит, в этой ситуации у нас будет вся власть, а у них – никакой». Стоит ли удивляться потом и говорить – мол, никто ведь ни слова не сказал про насилие? Видимо, лишать человека индивидуальности – это такая общепринятая форма поощрения.
Но даже здесь Лё Тексье обнаружил важный факт: по сведениям бывших «охранников», почти все идеи – правила и способы наказания для неподчиняющихся – придумал один человек. Именно он убеждал других, что нужно выйти на сверхурочные и заботиться (ради пользы эксперимента) о выполнении «заключенными» любых, даже абсурдных требований «охранников». Этим человеком бы студент Зимбардо – Дэвид Джаффе. Соответственно, мы здесь имеем дело либо с заранее запрограммированным сценарием, либо с эксцессом исполнителя. В любом случае суждения о том, что люди сами, спонтанно проявили жестокость, в данном случае неуместны.
Я бы поставил на то, что находившийся под авторитетом учителя Джаффе сам додумал, что от него требуется (и вероятно, это было очень близко к тому, на что рассчитывал Зимбардо, судя по его же цитате выше). Возможно, Джаффе был знаком и с приемами, которые используют в тюрьмах и других закрытых сообществах, и значит, что никакой «магии», согласно которой за пару дней обычные люди изобрели идентичные средства подавления – просто не было. И атаки с огнетушителями, и слухи про информаторов, и создание внутренних противоречий между «заключенными» могли оказаться подброшенными идеями.
В своей книге 2007 года с названием «Эффект Люцифера: Почему хорошие люди превращаются в злодеев» Зимбардо выглядит как человек, который пытается всеми силами отвести от себя подозрения. Вместо качественного анализа он опирается на аналогии с реальностью (например, пытки в Абу-Грейб) и регулярно включает пафосную риторику героизма.
Оказывается, что групповой конформизм и авторитет не просто подавляют личную инициативу (а кто-то сомневался?), но также выступают в роли вызова в адрес пассивных свидетелей, творящих «зло бездействия». Иными словами, виноваты в том числе и те, кто не бросился героически преодолевать обстоятельства, а не только те, кто создает условия для подавления других. Как-то требование героизма не очень вяжется с ранней гипотезой, где обстоятельства безраздельно рулят.
Интересно, что по легенде Зимбардо в Стэнфордском эксперименте героем выступила его невеста, которая, увидев происходившее, потребовала прекратить опыт (сам он хотел продолжать и был взбешен отказом полиции содействовать эксперименту). Но лично у меня к Зимбардо другой вопрос: творят ли зло безответственные «ученые», не удосужившиеся даже перепроверить условия и результаты своих экспериментов и сразу же отправляющиеся вещать в массы свои «истины» (которые больше тянут на подозрительный кейс, но никак не на закономерность)?
Кстати, попытки повторить результаты эксперимента не были успешны. Например, Райхер и Хаслэм последовали всем пунктам классического опыта за исключением прозрачых намеков на наказания и чувство бессилия – и в итоге получили обычный санаторий, в котором ни один «охранник» не проявил чего-то похожего на садизм, а «заключенные» образовали сплоченные группы, поддерживавшие друг друга.
Серьезной критике подвергают и выборку Зимбардо: он отобрал 24 человека, среди которых были только студенты колледжа 20-25 лет. Что важно: в объявлении было прямо сказано, что добровольцы нужны для «психологического исследования о тюремной жизни». Вероятно, что само указание на тюрьму могло привлекать людей с повышенной агрессией. Как минимум доподлинно известно, что никаких входных тестов по этим параметрам Зимбардо не проводил.
Эксперимент Зимбардо уместно сравнить со стихийным экспериментом под названием «Третья волна». В 1967 году учитель истории Рон Джонс продемонстрировал старшеклассникам, насколько соблазнительными могут показаться строгая дисциплина и ритуалы, когда они завязаны на чувстве сопричастности чему-то большому и влиятельному (выдуманное Джонсом «Движение Третья волна»). Подростки запросто забывают о желании быть неповторимой личностью, становятся нетерпимы к отличающимся и салютуют друг другу особыми жестами, как только у этих действий появляется психологическая прагматика (ощущение избранности и доверия решениям авторитета).
Не стремившийся к научности опыт Джонса показал не только неспособность детей и взрослых оценить последствия таких объединений, но и значимость идентификации. Перенос на авторитет учителя, за которым стоит кто-то покрупнее (кандидат в президенты) – вот что действительно способно неявно, но быстро поменять поведение. Я вообще думаю, именно этот эксперимент стоит внимательно изучать каждому, кто интересуется групповой психологией.
В этом, собственно, и проблема Зимбардо – он искал корни проблем в условиях (дезориентирующие помещения, номера вместо имен) и в устройстве общества (распределение власти одних над другими), но просмотрел самое очевидное. И это слова – слова, которые тоже имеют силу, так как некоторые из них выстраиваются в единую логику идентификацией (те самые «охранники», «заключенные»). Скорее всего в данном случае сыграли свою роль как теоретические установки автора, так и его отчетливое желание подтвердить свою веру в ситуативность проступка.
Резюме
Как же так вышло, что халтура и инсценировка не просто оказались в ряду серьезных открытий психологии ХХ века, но и повлияли на целые поколения теоретиков и практиков? Неужели в 60-70-е гг. не было специалистов, и в итоге критики прозрели только к 2000-м?
Конечно же нет. Причины этого стоит искать не в науке, а в обществе и самой психологии людей. Один из критиков Зимбардо, Бен Блум, считает, что проблема в том, что многие из нас хотят инфантильно верить в то, что существует оправдание для многих наших постыдных поступков. Ответственность взывает к справедливости, но несправедливость позволяет более комфортно жить и мириться со своими провалами, несовершенствами. Поэтому Милгрэм и Зимбардо попросту в наукообразной манере рассказывают сказку, в которой личными оказываются только удобные мне поступки, тогда как во всех прочих оказываются виноваты обстоятельства.
Но вероятно, есть и второе объяснение, не противоречащее первому. Наука никогда не свободна от идеологии, увы. Поэтому порой в ней есть и «мальчики для битья», и «священные коровы». Так совпало, что опусы Милгрэма и Зимбардо оказались среди вторых. Кроме того, если внимательно почитать, какие нешуточные страсти тогда бушевали в США вокруг психологов (вплоть до травли молодежными движениями сторонников «неправильных» взглядов), то легко понять почему не нашлось и серьезных критиков в то время. Общество сделало выбор в пользу оправдания многих человеческих недостатков, что, возможно, имело смысл, но со временем превратилось в непозволительную роскошь.
В итоге искушение воспользоваться этими идеями оказалось столь велико, что общество просмотрело куда более серьезные системные эффекты. Например, тот факт, что риторика самооправдания въедается в культуру настолько, что саботирует любые попытки что-то реформировать к лучшему или воспитывать других без принуждения. Да, именно в таких благих намерениях, искушениях и деталях впору вспоминать Люцифера. И сегодня – на фоне развития информационных и цифровых технологий, способных предсказывать ваши действия и манипулировать массами – нам вновь приходится задаваться вопросом: «За что я в ответе и какова цена, которую мы платим за наши идентификации?».