Предыдущая глава (начало) смотри:
Детство Иллариона прошло в имении под Петербургом, недалеко от Павловска, среди упирающихся верхушками в небо исполинских сосен и аккуратно подстриженных газонов усадьбы. Отрадным образом жила в его воспоминаниях ласковая, нежная мать. Она была болезненна, часто прибывала в рассеянном, удручённом расположении духа, но сына любила, баловала и уступала ему во всём. Отец Иллариона служил в столице, и бывал у них с матушкой наездами. Он занимал ключевую должность в одном из министерств и очень гордился своими заслугами перед Отечеством.
Илларион ясно помнил моменты ожидания отца. Всё вокруг мылось, убиралось и приводилось в идеальный порядок. Размеренная, можно сказать, разнеженная усадебная жизнь вдруг распадалась на осколки под натиском надвигающихся отцовских шагов. В доме как будто становилось меньше воздуха, и противный колкий страх забирался под одежду.
Мать переживала больше всех. Она сетовала на свою лень и неорганизованность, бранила прислугу и сама хваталась то за одно, то за другое дело. От этого в доме поднимался переполох, и дела продвигались ещё медленнее. Когда отец, наконец, приезжал, он неспешно проходил по всем комнатам. Заглядывал даже на кухню и, как правило, находил какую-то оплошность. То новая обивка кресел была подобрана не в цвет стен, то мясо на кухне оказалось несвежим. Или, вдруг, он поднимал крышку фортепьяно, за которое маменька уже полгода как ни разу не садилась, проводил пальцем по клавишам, и, о, ужас, там была пыль!
- Вы, сударыня, совсем запустили дом! - сурово произносил отец. - Впрочем, как всегда.
Далее отец демонстративно вздыхал, откидывал полу сюртука и брезгливо осматривал сидение кресла, которое перед его приездом трижды вычищали под личным контролем матушки. Наконец он царственно погружался в его бархатные объятия и закидывал ногу за ногу.
Отец обладал военной выправкой - прямая спина, чёткие размеренные движения, высоко поднятая голова. Даже в домашнем кресле он выглядел как римский патриций на заседании сената.
Мать садилась рядом на стул и начинала заискивающим тоном оправдываться своим нездоровьем, изобилием домашних хлопот и нерадением прислуги. Отец слушал, не поворачивая головы в сторону жены, и внимательно рассматривал носок одного из своих начищенных до блеска сапог.
После торжественного ужина, за которым глава семейства оповещал собравшихся о продвижении по карьерной лестнице и значимости своих занятий для Отечества, следовала экзекуция общения с сыном. В гостиной собирались преподаватели маленького Лари, так ласково называла мальчика мать. Гувернантка и два вызванных из столицы преподавателя спешили продемонстрировать хозяину плоды своих трудов в обучении отпрыска фамилии. Но отец останавливал учителей и брал дело в свои руки.
Следовал обстоятельный опрос по программе преподаваемых предметов. Из раза в раз отец задавал одни и те же вопросы, что вызывало у Иллариона сначала недоумение, а потом раздражение и обиду.
- Неужели он совсем не помнит о нас там, в своей столице! Он и в прошлый раз меня об этом спрашивал! Почему он обо мне не помнит, меня совсем не любит?! - волновался мальчик. Мать уверяла Лари, что это совсем не так, что отец любит его и заботится, но по-другому, «по-мужски». Но шестилетний ребёнок не понимал, как можно любить «по- другому» .
Однажды, в ходе подобного экзамена, в ответ на какой-то из вопросов, задаваемый отцом уже третий или четвёртый, раз мальчик с вызовом сказал:
- Не знаю!
Отец удивился, приподнял бровь и глянул на него так, будто впервые увидел.
- Не знаю! - прокричал Илларион, еле сдерживая слёзы досады. - Не знаю и знать не хочу!
Он выбежал из гостиной в сад и спрятался в кустах возле беседки. Через час перепуганного и заплаканного бунтаря отыскала мать. Она долго успокаивала сына и с трудом уговорила его вернуться в дом. Мать оставила его в своей комнате, приголубила, укутала в тёплый плед и напоила ароматным чаем с хрустящим шоколадным печеньем.
Однако выходка сына не лишила отца самообладания, на что, сам того не осознавая, надеялся маленький Илларион. Отец продолжал оставаться в отрешённом оцепенении высокомерия. Вечером перед всеми домочадцами было объявлено об отвратительной выходке Иллариона и назначено наказание. Само наказание не страшило мальчика - он принял его с мстительной послушливостью. Отбывая положенный срок стояния на коленях, он плакал не от неудобства и боли, а от чувства несправедливости и невозможности достучаться до сердца дорогого ему человека. Капля за каплей, как катившиеся по щекам слёзы, он терял драгоценные крохи доверия и уважения к отцу.
…На следующий год мальчик был отправлен на обучение в гимназию, чтобы, по выражению отца, приучаться к наукам и дисциплине.