С Мариной довелось познакомиться двенадцать лет назад. Не самое лучшее время в жизни выдалось, но, в сравнении с этой несчастной (а именно несчастной ее считала), моя жизнь казалась раем земным.
Красные руки в цыпках, торчащие из рукавов потрёпанной древней куртки. Джинсы моего детства — «Мальвинами» их называли. Шапка-капор, когда-то бывшая ангоровой. И, последний штрих, кокетливые фиолетовые ботинки на шпильках, давно ободранных до металлических штырей. Материал на ботиночках звали искусственной замшей, но он больше напоминал бархатную бумагу для детских поделок.
На вид Марине можно было дать лет сорок. Оказалось — тридцать, моя ровесница.
Нет, она не пила. И вроде как даже не побиралась. Самостоятельно, по крайней мере.
Судьба мне подкинула Марину хитрым вывертом. Бабуля, одна из подписчиц нашей газетенки, бомбардировала редакцию письмами, назойливо и настойчиво требуя спасти несчастную соседку.
Бабули, они такие, они верят в газетное всемогущество и легкий шантаж. Главред, по совместительству владелец, требовал — придумайте что-то! Она же нас на всю область ославит! Делегировал меня спасать, как имеющую не модный тогда еще опыт волонтёрства
А Марина… она такая интересная. Принимала все как должное. Считала, что заслужила любую помощь праведной своей жизнью.
После смерти матери взяла на себя заботу о младших — о брате и о сестре, так в этой заботе утонула, что «потеряла себя».
Она так и говорила:
— Себя не вижу! Мне бы детей вырастить.
Дети выросли, почти заканчивали школу и, собственно, не так уж бедственно положение этой ячейки общества было. Маринина зарплата, пенсии по потере кормильца, еще какие-то пособия… В квартирке было уютно, тепло, сытно пахло, и даже гаджеты у всех (кроме нее) имелись. А Марина… Она вросла в тряпье и образ жертвенной праведницы.
Мы искали ей работу «поприличнее». Устраивали кассиром. Нам казалось — это повышение, если ты всю жизнь на должности уборщицы по разным организациям мыкаешься. Но куда там, повышение… Не проходило двух недель, как Марина вновь мыла полы. Без перчаток.
У меня это в голове не укладывалось.
— Неужели вы не хотите выбраться из этой ямы? — Патетично вопрошала правильная я. — Нормальная работа, заочное обучение хотя бы в торговом техникуме, на товароведа, а дальше — вы же не глупая женщина! — можно хоть не блестящую, но карьеру сделать! Вы же заживете по-человечески!
— Ай, — отмахивалась она. Вздыхала, подпускала в глаза слезу, говорила — мне то что, мне уже ничего не нужно.
Я пыталась ее к психологу отвести. Я ей приводила психолога домой, думая, что Марина просто стесняется идти к «дорогому врачу» в своих обносках. Я думала — ей надо объяснить, ей надо помочь, и она будет счастлива!
А потом поняла: Марина уже счастлива. Тем, как она живет. Да, мне ее счастье казалось диким, нереальным, неправильным. Человек не может жить так, как она! Человек должен стремиться к лучшему, к большему! А так — нездОрово и нездорОво. Ущербное счастье.
Вот только жаловалась психологу в результате не она, я. На неблагодарность черную, как мне казалось. Ведь я ее тащу! Я время на нее трачу! Из сил выбиваюсь, хотя у самой проблем куча, и мне бы их решать.
— Так решай! — ответила мне любимая моя психологиня. И добавила, что каждый счастлив по своему. Не надо свое видение счастья навязывать другим.
Так же как нельзя изменить или вылечить человека насильно. Даже если ты считаешь, что у него с головой и принятием себя «что-то не в порядке».
Много лет спустя и без участия психолога понимаю: на тот момент Марина и возня с нею больше была нужна мне самой, чем ей. Занимаясь «несчастненькой» я чувствовала себя лучше.