Вы стали членом союза художников в 41 год?
Да.
Почему так поздно?
Ну, во-первых, я имел прежде другую специальность. Дело в том, что я в прошлом, ну, как часто бывает, наверно, не знал, на что надо учиться, какой специальностью надо овладеть. Какая-то тяга к рисованию у меня была, но в силу тех условий, которые были, я не мог получить образование раньше. И поэтому, значит, я поступил в инженерно-мелиоративный институт. Вот. Приобрел специальность инженера-гидротехника, которая мне сразу же почти разонравилась. Я понимал, что это такое и зачем это нужно. Вот. Но проработал 12 лет в этой специальности. Участвовал даже в строительстве разных сооружений.
А как появилась у вас… Как вы в себе… Когда вы в себе?
Я все время чувствовал, что мне нравится. Я рисовал немножко всегда. Но потом, как-то, я понял, что не могу дальше. Я поступил на вечернее отделение Московского Высшего художественно-промышленного училища.
У вас сейчас выставка в Москве была, выставка в Нью-Йорке. Как вы переносите нынешнюю свою популярность?
Я не могу сказать, что я очень популярен. Вообще я никогда об этом не думал. Я, честно говоря, всегда смотрел на любовь к рисованию, к живописи, просто как на удовольствие. И когда мне кто-то говорил, что это стоит денег, я всегда удивлялся. Почему? Я получаю удовольствие. Да. А еще, якобы, кто-то за это деньги может платить. Поэтому я немножко чудаком даже слыл таким. Вот. Я в какой-то мере и сейчас так считаю. И тем не менее, я понимаю, что если действительно человек любит свой труд, то он получает удовольствие.
Вы сейчас работаете левой рукой. Вам пришлось переучиваться?
Нет. Мне не пришлось переучиваться. Просто сама жизнь заставляет переучиваться.
Но это же совершенно другая… Даже писать невозможно письмо друг другу другой рукой.
Да. Вы знаете, интересно, что я иногда пишу короткие такие письма-записочки. Бывает. Во всяком случае, допустим, наброски… Ведь все мои работы сделаны в мастерской. А перед этим я ищу мотивы. И в наброске, которые сделаны в маленьком блокнотике, они… Эти наброски сделаны правой рукой. Т.е. я рисую и пишу не правой рукой не потому, что я не могу ей писать, а потому, что мне просто тяжело держать кисть. Трение о холст довольно большое. И я не могу. Но я знаю, что многие, допустим, у которых была болезнь, кто перенесли инсульт, мне кажется, даже Репин тоже там страдал. Но ничего как-то.
А вот как... Когда вы взяли… Попытайтесь вспомнить, когда вы взяли первый раз кисть в левую руку. Вот какое у вас было состояние?
Да нет. Я просто не могу сказать, что это было очень отличное состояние от того. Я просто радовался, что я вообще могу взять кисть. Вот это была радость. Что я могу взять кисть. Я могу мыслить цветом.
–––––––
...Очень сложна и часто действуют вне художественные обстоятельства на жизнь художника.
А как вы относитесь к соображениям внехудожественным?
Вы знаете, я отношусь плохо к соображениям внехудожественным. Хотя я считаю, что я своей выставки был достоин. Но вообще я сейчас недавно был в центральном доме художника. И я увидел несколько работ. Я не хочу их… Это очень деликатный вопрос, потому что можно кого-то обидеть. Но я просто хочу сказать, что многие художники не понимают пластики, но занимают достойное место в залах центрального дома художников. Вот художник. Я посмотрел на художника и вижу, написано — Государственная Третьяковская галерея. А вот художественного начала, пластического начала у художника нет. Поэтому здесь играют роль какие-то другие факторы. И вот это, конечно, ужасно.
Юрий Николаевич, а вы верите в судьбу?
Вы, знаете, вопрос сложный. И я просто, будучи человеком искренним, не могу на него ответить. Ну вообще какие-то моменты размышления над этим у меня есть.
Очень интересно. Ну если можно, немножко, вот чуть-чуть.
Вы знаете, поскольку они касаются очень личных каких-то моментов, мне не хотелось бы…
Хорошо. Тогда я по-другому сформулирую.
Да.
Ну вот, как бы, ну вам пришлось очень многое испытать в жизни.
Ну, вы знаете, я так не считаю, кроме последней операции жуткой по удалению опухоли, это действительно так. А остальное — я не считаю, что я много испытал. Я считаю, что те, кто сидели в лагерях или были на фронте, они испытали больше моего.
Тем не менее, когда вы стали профессиональным художником, нашли в себе какие-то силы, открыли в себе художнический дар. Вы… Я не думаю, что та известность, которая к вам пришла, пришла только по внехудожественным каналам.
Здесь произошли какие-то вещи интересные. Значит, первый, кто меня, может быть, заметил из людей, которые любили искусство, был такой известный коллекционер — Яков Евсеевич Рубинштейн. Кто-то ему про меня сказал. Ну, про меня сказал Юрий Азинлайт, сын одного из учеников Николая Ивановича и внук известного литературного критика. Они пришли как-то вместе ко мне и стали смотреть работы. И он стал вздыхать и говорить: «Вы можете мне что-нибудь продать?» И сказал, что именно ему больше нравится. И так вот, какая-то цепочка поползла и узнавали другие люди. Вот так все произошло.
Мне, наверно, будет интересно рассказать о своем творческом методе, потому что мне кажется, что художник настраивается к тому моменту, когда у него появляется творческий метод. До этого момента он просто рисует или пишет, срисовывает. А когда, наконец-то, появляется творческий метод, значит, появляется замысел, идея. Так вот, я хочу сказать вот о чем. В первый момент, когда я был учеником, моя цель была очень простая. Я просто видел какие-то состояния в природе, и думал как бы точнее их передать. Поэтому, когда мне, например, удавалось передать дождливое или пасмурное состояние (почему-то я такие люблю больше), то я считал, что это удача. Но вот с годами — прошло много лет, — когда я уже, так сказать, изучал работы художников в музеях, историю искусств, я понял, что вот это состояние природы — это еще не все. Что за этим должно быть нечто большее, иначе художник просто повторяет природу и все, как бы он точно ни передал. Поэтому я стал писать, и я заметил, что работы мои, вдруг, приобретают новый для меня смысл, для самого. Ну, например, вдруг я увидел, что простой пейзаж неожиданно где-то трансформируется плавно на нем — не потому, что я этого хотел, а просто сам по себе. Оказывается, что дело было просто. Оказывается, дело было просто, что я ощущал недостаток в гармонии, в том мотиве, который был задан натурой, и поэтому я понял, что гармония — нужно добиваться гармонии. И тогда я стал размышлять. И, размышляя, пришел вот к чему. Я подумал, что вот живопись — что это такое? Что это за вид искусства? Например, из каких частей она состоит? Я понял, что в живописи есть изобразительные моменты, т.е. литературные и сюжетные. Это один момент. И момент музыкальный.
Юрий Николаевич, скажите, пожалуйста, вот работы вашего отца как художника — они вот, вам как кажется, ближе к какой теме? К литературной или музыкальной?
Ну, вы знаете, я боюсь даже рассуждать на эту тему, потому что, чтобы рассуждать на эту тему, нужно, прежде всего, быть профессионалом в этой области, т.е. художником. Поэтому я не хочу.
Ну, и все-таки…
Не хочу. Понимаете, когда художник — профессионал… Николай Иванович был профессионалом в экономике. И когда человек — профессионал в каком-то деле, он находит какие-то средства для преодоления непреодолимого. Вот, наверно, так получался………., например. Я так думаю. Так получалась теория построения……. Ведь, понимаете, там через некоторое время там шло преодоление рынка посредством уничтожения рынка. Т.е. преодоление рынка путем рыночных отношений преодоление, в конце концов. Так же, как получилось социалистическое государство. Рынка мало, все отхватывает государство. Это процесс преодоления. А когда Николай Иванович рисовал, то он ничего не преодолевал. Это было другое отношение к предмету самому. Понимаете. Поэтому я не могу сказать, я не хочу обидеть. Он был просто любитель. Он просто любил рисовать.
Интервью