Гражданская война в России в сельской местности была конфликтом между бедняками-общинниками, ставшими инструментом в руках большевиков, и крестьянами, вышедшими из общины по Столыпинской реформе – хуторянами и отрубниками. Победа красных означала восстановление общины и ликвидацию хуторов и отрубов.
После отмены политики «военного коммунизма» и начала НЭПа с марта 1921 г. крестьянство начало вставать на ноги: свободная торговля и наполнение рынка товарами сделали своё дело. Однако село вернулось к достолыпинской ситуации (появившиеся после 1917 г. коммуны, колхозы и совхозы, малочисленные и нежизнеспособные, влачили жалкое существование за счёт господдержки). Это значит, что вновь в полный рост встали проблемы, которые пытался решить Столыпин: малоземелье, сельская безработица, низкая производительность труда, и, как следствие – неискоренимая бедность. За время Гражданской войны сельскохозяйственные орудия пришли в негодность, а слабая промышленность предлагала их в 1920-е гг. в крайне недостаточном количестве и по очень высоким ценам. В результате село вернулось к сохе – на плуги у крестьян просто не хватало денег, а трактора, производившиеся и закупавшиеся за границей в крайне незначительных количествах, крестьянам были недоступны. Особенно тяжёлая ситуация сложилась в нечернозёмных регионах – Белоруссии, Смоленской, Новгородской, Тверской и Псковской областях. Более того: ситуация была хуже, чем до «революции»: если в Смоленской области в 1916 г. на крестьянский двор приходилось 14 десятин, а на душу населения 2,5 десятины земли, то к 1928 г. на двор приходилось всего 8,9 десятины, а на душу – 1,6 десятины. Хотя крестьянам удавалось собирать примерно столько же хлеба, что в 1914 г., его качество ухудшилось, как и качество скота: в 1925 г. средние размеры крестьянской коровы в Нечерноземье не превышали крупную довоенную козу. Уже в 1923 г. вновь, как в 1900-е гг., из тамошних сёл в Поволжье, на Урал и в Сибирь отправлялись ходоки для поиска свободных земель.
Общинное землевладение, как и в начале ХХ века, тормозило развитие села. Но крестьяне, прошедшие Столыпинскую реформу (она успешно осуществлялась до 1915 г., когда была прервана из-за войны), не забыли о ней, и с началом НЭПа начали вновь, как в 1907-15 гг., уходить на хутора. По сути, Столыпинская реформа возобновилась, но уже не сверху, по решению правительства, а снизу, в виде крестьянской инициативы. В Белоруссии в 1925 г. на хутора «вышло» 30% крестьянских хозяйств, в Псковской губернии - 29,3%, в Тверской - 25,3%.
Советская власть относилась к новому хуторскому движению неоднозначно. На самом «верху», естественно, партократы тревожились: они помнили слова Ленина о том, что крестьянство ежедневно и ежечасно порождает капитализм. Но местные власти – люди менее зацикленные на марксистско-ленинских догмах, зато заинтересованные в развитии сельского хозяйства, кое-где относились к процессу положительно, хотя в Москве уже тогда в его отношении звучало словечко «неостолыпинщина».
Продолжение Столыпинской реформы, хотя и без ссылок на её родоначальника, было официально принято в Белоруссии. В народном комиссариате земледелия БССР, под руководством наркома Д.Ф.Прищепова, разработали «Пятилетний перспективный план развития лесного и сельского хозяйства БССР на 1925-1929 гг.», в соответствии с которым при поддержке государства должно было быть создано 130 тысяч хуторов.
Поскольку урожайность пшеницы на белорусской земле низкая, план предусматривал основной упор делать на животноводстве, в первую очередь на свиноводстве (Прищепову приписывают остроумный лозунг «На свинье – к социализму»). Белорусские аграрии опирались на идеи известного экономиста А.В.Чаянова, пропагандировавшего хуторизацию и мясо-молочную специализацию сельского хозяйства в нечернозёмных регионах. В разработке плана участвовал и другой видный экономист-аграрник - Н.Д.Кондратьев.
В Смоленской области «неостолыпинскую» политику проводил секретарь губкома ВКП(б) Д.С.Бейка - выходец из латышской деревни.
Эта политика получила название проекта «Красная Дания», поскольку в Дании силами мелких фермерских хозяйств, занимающихся в основном скотоводством, были достигнуты высокая эффективность и доходность сельского хозяйства. Прищепов сам ездил в Данию изучать её опыт.
И Прищепов, и Бейка утверждали, что новые хуторяне – не кулаки, а «интенсивники», способные увлечь крестьянство своим примером и вытащить сельское хозяйство из застоя. Они настаивали, что «интенсивники» - не враги социализма, а его опора. На первый взгляд, это было обоснованно: ведь именно они создавали кооперативы, кредитные и машинные товарищества. Разве не Ленин в начале НЭПа говорил, что социализм – это строй цивилизованных кооператоров?
Однако в верхах ВКП(б) считали иначе. В Белоруссии при Прищепове ликвидировались нежизнеспособные совхозы, а их земли передавались хуторянам – это было прямой констатацией провала большевистского эксперимента на селе. А ведь совхозы и колхозы должны были пропагандировать преимущества коллективного ведения хозяйства под руководством партии и правительства!
В апреле 1925 г. XIV партийная конференция ВКП(б) приняла решение о недопущении в кооперацию «явно кулацких элементов», что усложнило хуторизацию в Белоруссии и на Смоленщине. «Осенью 1925 г. из ЦК ВКП (б) и Наркомзема стали поступать требования формировать в крестьянской среде отрицательное отношение к хуторской системе» (Жуков А.Н. «Красная Дания»: Опыт аграрной модернизации в смоленской деревне 1920-х годов. Смоленский государственный университет). Но Белоруссия и Смоленская область не сразу «взяли под козырёк» перед ЦК, и это объясняется просто. Успехи «интенсивников»-хуторян были слишком явными, чтобы от них легко отказаться. Товарность на хуторах была вдвое выше, чем в общинах. У хуторян Смоленщины средний удой от коровы равнялся 81,6 пудов молока в год, против 58,4 пудов у общинников, убойный вес крупного рогатого скота у хуторян - 8,6 пудов против 6,7 пудов у общинников.
Одновременно колхозы и совхозы, нерентабельные и жившие за счёт господдержки, получили приказ в массовом порядке сеять лён – продукт дорогой и востребованный на зарубежном рынке. На развитие льноводства тратились большие средства, но результаты были плачевными. В колхозах и совхозах того времени обретались завзятые бездельники, а лён – продукт, требующий большого труда и хороших агротехнических знаний. И в Белоруссии, и на Смоленщине в конце 1920-х льна производили мало, а качество его было низким. Хутора с их коровами и свиньями вчистую выигрывали соревнование у колхозов и совхозов.
В 1926-27 г. советское руководство усиливает налоговое давление на крестьян, и частично возвращается к политике продразвёрстки. Это вызывает сопротивление крестьянства (т.н. «кризис хлебозаготовок», который на самом деле был кризисом заготовок всей сельхозпродукции).
В 1928 г. ВКП(б) разворачивает оголтелую кампанию против нэпманов и кулаков. Причём если первые – это, в общем-то понятная социальная группа (частные предприниматели), то юридическое определение «кулака» советская власть так и не удосужилась ниспослать своим подданным. С кулаками боролись, кулаков «уничтожили как класс», и потом десятилетиями проклинали в книгах, статьях, учебниках и кинофильмах, но что это за «класс» такой – так и не сообщили. Каждая республика, край и область сами рисовали портрет кулака. Где-то это мог быть «эксплуататор чужого труда» (т.е. человек, предоставлявший работу и заработок нищим односельчанам), где-то – владелец целых трёх (!) лошадей, а где-то просто хозяин избы, крытой не соломой, а железом.
В мае 1926 г. Д.С.Бейка был снят с поста секретаря смоленского губкома. Его заменил бывший рабочий катушечной фабрики Д.А.Павлюченко, перед которым партия поставила задачу прекратить движение по «датскому пути» и возобновить курс на поддержку убыточных колхозов и совхозов. Однако средств на это у губкома не было, да и управленческие способности катушечника оказались не на высоте. В результате хуторизация продолжалась до 1928 г., и количество крестьян, переселившихся на хутора, достигло 43%. Столыпинский курс при советской власти на Смоленщине проводился более эффективно, чем при Столыпине!
В мае 1928 г. Оргбюро ЦК ВКП (б) приняло резолюция «О положении в Смоленской губпарторганизации», в которой было приказано немедленно прекратить хуторизацию и наказать «виновных», т.е. чиновников, продолжавших работать по планам Бейки. Новый Смоленский губком во главе с С.В.Борисовым запретил хуторское и отрубное землеустройство и оптом объявил хуторян-«интенсивников» кулаками. Кулакам, т.е. хуторянам (напомним – это 43% смоленских крестьян) запрещалось давать кредиты и продавать сельскохозяйственные орудия.
В Белоруссии происходило ровно то же самое, но с некоторым опозданием. Прищепова, члена ЦК КПБ и ЦИК Белоруссии, никак не удавалось снять: борьба сталинской группировки за власть в партии ещё не завершилась. А белорусские коммунисты не торопились угробить «датскую» систему, демонстрирующую высокую эффективность. Но внутрипартийная борьба закончилась, и ноябрьский (1929) пленум ЦК ВКП(б) принял постановление «Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства», в котором объявлялось о переходе к сплошной коллективизации. И в декабре 1929 г. Прищепов был снят со всех постов.
«Красной Дании» пришёл конец. «Столыпинские» вагоны повезли десятки тысяч вчерашних «интенсивников» из Белоруссии и Смоленщины в сибирскую ссылку. Их имущество было разграблено, хутора – уничтожены. Сельское хозяйство Северо-Запада СССР, как и остальных регионов страны, погрузилось в хаос и нищету.
Снятый со всех постов и исключённый из партии Прищепов устраивается работать в Полесскую опытную станцию, но эта его работа продолжалась недолго. В 1930 г. Прищепова арестовали по сфабрикованному делу «Союза освобождения Беларуси» - организации, полностью выдуманной ОГПУ. Среди арестованных по этому делу были и почти все соратники Прищепова по проекту «Красная Дания» - заместитель Прищепова А.Адамович, премьер-министр Белоруссии В.Ластовский, член ЦИК Д.Жилунович и известный белорусский писатель М.Горецкий. Всего было арестовано 86 человек. Во время следствия они подвергались зверским избиениям и пыткам. Измученный пытками Прищепов пытался покончить с собой в камере, но этому помешали надзиратели.
Все арестованные по делу «Союза» были приговорены к длительным срокам заключения. Прищепов получил 10 лет, строил Беломорканал, потом отбывал срок на Колыме. В 1937 г. был досрочно освобождён за ударный труд, успел даже послать семье телеграмму – встречайте, мол, еду домой. Но домой он так и не приехал, хотя до Минска добрался. Там его повторно арестовали по обвинению в работе… на польскую разведку и приговорили к расстрелу. Когда и где чекисты убили Прищепова, неизвестно: расстрельные документы не сохранились, а сами чекисты говорили родным Прищепова, что он якобы умер от туберкулёза в январе 1940 г. Но какой нормальный человек верит чекистам?..
Бейка, смоленский строитель «Красной Дании», был переведён на работу в Архангельск, затем – в Коминтерн (он даже успел побывать по коминтерновской линии в США, но неосмотрительно вернулся в СССР). В 1938 г. он был арестован НКВД по обвинению в участии в антисоветской диверсионно-террористической организации и приговорён к 20 годам лагерей. В 1946 г. умер в Устьвымлаге Коми АССР.
Ликвидация проекта «Красная Дания» в Белоруссии и Смоленской области прервала поступательное развитие сельского хозяйства в этих регионах. Разумеется, в Москве знали, что в 1925-28 гг. эти территории были единственными в СССР, где сельское хозяйство развивалось не только вширь, но и активно внедряло технические и агрономические новации. Тем не менее с «Красной Данией» покончили. Это свидетельствует о том, что ВКП(б) в принципе не интересовалось увеличением сельхозпроизводства, обеспечением населения продуктами питания, а промышленности – сельхозсырьём. Потому, что, если бы она была в этом заинтересована, «Красная Дания» получила бы всемерную поддержку партии и государства, и была бы распространена на другие нечернозёмные регионы.
«Красная Дания» пала жертвой большевистской политики. Прищеповские и бейковские хутора, кооперативы и артели были самодостаточными хозяйствующими субъектами, ими было невозможно руководить сверху, мелочно регламентировать их жизнь, диктовать, что сеять и когда жать. Зачем им в этом случае партийная диктатура? Совершенно незачем, как и в целом для самостоятельных крестьян, частников-нэпманов и даже государственной промышленности, работавшей при НЭПе на принципах хозрасчёта и рентабельности.
Сталинской группировке было необходимо изничтожить самостоятельность всех хозяйствующих субъектов, и посредством этого покончить с остатками самостоятельности советских людей. Коллективизация вместо кооперации, индустриализация вместо развития промышленности должны были встроить всю экономику и всё население СССР в вертикаль власти, превратить директоров, председателей, а, следовательно, и их подчинённых в винтики единой машины. Насколько будут эффективны новые хозяйствующие субъекты и структуры, большевиков интересовало в последнюю очередь. Цена этого перелома – что в деньгах, что в человеческих жизнях – не интересовала вовсе. Белорусские и смоленские хутора стали жертвой этого грандиозного плана переустройства всей советской жизни, целью которого было превращение всех заводов, фабрик, колхозов и совхозов в казармы, а всего населения - в крепостных.
…После закрытия проекта «Красная Дания» в крепких и красивых домиках, построенных хуторянами, сразу же разместилось всяческое советское начальство. И ещё много лет в Белоруссии и на Смоленщине бросались в глаза аккуратные домики среди одичавших садов – то, что оставалось от «Красной Дании».