Работал я себе тихо-мирно журналистом в Омске. Лет семь назад погнался за длинным рублем, поехал в Читу заработать на выборах.
Город меньше нашего и люди как-то проще – не в смысле, что примитивнее, а как-то приветливее, открытее. Всё-таки эта скученность на одном квадратном километре дурно влияет на нравы. Чем крупнее город, тем стервознее его житель. Апофеоз этого извращения – Москва.
Но не будем о грустном. Столице Забайкальского края это пока не грозит. Тогдашний спикер местного парламента Степан Михайлович Жиряков, например, жил в убитой «панельке» на окраине города и отнюдь этим не заморачивался. Здесь снобизм как-то не в чести.
Собственно, Михалыч и втравил меня в эту историю. Пока я ковал свой удлиненный рубль, в город приехал Иосиф Кобзон. Он довольно давно уже представлял интересы Забайкалья в Госдуме, и личностью здесь был легендарной. По авторитету - сопоставим с Путиным.
По моей просьбе председатель Законодательного собрания Забайкальского края договорился с народным артистом СССР о том, что тот меня примет. Мне был нужен небольшой комментарий – буквально минут на десять. Мы в эти десять минут и уложились – к обоюдному удовольствию. С чистой совестью выхожу на крыльцо, и вдруг на город обрушивается ливень. Тут это в порядке вещей: жуткая жара внезапно сменяется холоднющим дождем, и в той рубашке, в которой ты только что потел, ты начинаешь мерзнуть. Ныряю в ближайшее кафе и цежу чашку кофе в ожидании, пока кончится этот водяной кошмар.
Звонок на мобильный:
- Вернитесь. Вы нужны Иосифу Давыдовичу.
Я дяденька вежливый. Нужен – так приду. Не каждый день меня вызывают к патриарху российской эстрады.
Оказывается, мэтр захотел слегка расширить свой комментарий. Почтительно внимаю. Меж тем в кабинете начинается некоторая суета: наливание, нарезание, закусывание. Свита отмечает окончание рабочего дня. Как справедливо заметила Алла Борисовна, там - где Ёся, там всегда - праздник.
Но маэстро это как-то не греет. Нет, он ритуально поднимает рюмку, но ее содержимое не пустеет. Похоже, что вся эта депутатская суета ему поднадоела.
По инерции наливают и мне. Рюмка, другая. Виски был приличным, и мне захорошело.
Как у меня язык повернулся – сам не понимаю. Но, тем не менее, я ляпнул:
- Иосиф Давыдович, у меня настроение какое-то читинское. Можно я про это спою?
Спеть для Иосифа Кобзона – это всё равно, что станцевать для Майи Плисецкой (хотя это получается у меня чуть-чуть лучше). Столь бредовая идея никогда не пришла бы мне в голову в Омске. Но коктейль из ледяного ливня, приличного виски и забайкальского экстрима сделал свое дело. Нет, ну может же человек раз в жизни спеть для Кобзона?
А он, меж тем, оживился. Похоже, вся эта политика ему, действительно, поднадоела, и маэстро захотелось заняться привычным делом – кастингом. И он так опрометчиво мне разрешил, не закобзонился:
- Давай, родной!
Я обмер. В голове замелькали голливудские сюжеты про Золушек, в одночасье ставших звездами. Меня согласился послушать папа российской эстрады! Фото на обложках, букеты и овации, облавы фанаток и папарацци, сольник в «Олимпии», Евровидение, холодильник, забитый евриками… Я уже задрал ножку на первую ступеньку эскалатора, везущего к триумфу.
Но всё же заменжевался:
- Иосиф Давыдович, вы извините, но ни слуха, ни голоса у меня нету.
- Эка, удивил! Милок, да у нас вся эстрада такая: безголосые и в ноты не попадают. Но ничего, работают ребята. Стадионы собирают. Валяй!
И я запел. На мотив «Подмосковных вечеров». Ну, может, не совсем подмосковных (слуха-то нету). В общем, про Читу.
Зачитинилось мне, зачитилось,
Не омскуется, мама, всурьез.
То ль судьба от меня защитилась…
То ль иначе поставлен вопрос…
Мэтр оценил.
- Ну, насчет слуха и голоса ты был прав. Меня другое удивляет: почему при понимании этой своей инвалидности и при седой уже бороде, ты всё же продолжаешь издавать какие-то звуки? Как человек порядочный, ты давно должен был перейти на язык жестов и азбуку Морзе. Забайкалью и так не просто, а тут ещё ты со своим вокалом. Ты больше этим не балуйся. Не порть экологию.
А вот насчет текста… Тут ты мне на нерв наступил. Есть в тебе какая-то чертовщинка. Слушай, а напиши мне песню про Забайкалье, а? Не обижу. Ой, не обижу. Мне тут совсем петь нечего. Мурлычу какой-то нафталин.
При прощании тронул меня за рукав и так просительно посмотрел в глаза:
- Андрюш, ну ведь не подведешь? Сделаешь?
Я вылетел от него окрыленный. Суперзвезда заказала мне шлягер! Мог ли я, простой омский мальчонка, подумать о том, что Кобзон попросит у меня песню?
Дождь хлестал по-прежнему. Но мне на это было уже наплевать. Я креативил вдребезги и пополам. А моя мелкая душонка при этом калькулировала: интересно, а почем здесь строчка? Хватит этого, чтобы отдохнуть с семьей в Ницце? Или так, только в Анталии?
Сочинилось основное. Это в интервью главное – гонорар. А в песне главное – припев. Всё остальное – соус. Вышло так:
За Забайкал, за Забайкал
Мы поднимаем свой бокал!
Наш флаг и бел, и синь, и ал.
Вставай, пацан и аксакал!
За Забайкал, за Забайкал!
И вот я уже представляю, с каким накалом и как трепетно исполнит это мой заказчик своим проникновенным баритоном. Край обрыдается.
Бред, конечно. Ну, какой из меня песенник? А, собственно, чем это хуже того, что льется на нас из динамиков?
Но в этом сюжете меня заинтересовало другое. Почему за полвека жизни в Омске ничего такого у меня не написалось? А вот за три недели в Чите – торкнуло.
Может, воздух у нас иной.
Андрей Федоров