На могиле Виктора стоял чёрный обелиск. Его похоронили в имперской лавре – в небольшом некрополе за главным собором. Сам собор – здание монументальное, мрачное, словно высеченное из песчаника, надевало на свои тонкие шпили пенистые, кучные облака, угрожающе давило и внушало трепет. Это был один из немногих уцелевших соборов, построенных во славу Бога-Созерцателя.
После явления Слепого эти устрашающие соборы, будто пропитанные кровью и золотом, сменили небольшие, менее затратные часовни для бесед со Слепым Спасителем.
История циклична.
Тысячелетия назад Быки служили жрецами, молящими о прощении Бога–Созерцателя, но жрец – не вождь, не король, не император. Признание Слепого спасителя посланником Созерцателя, его голосом, мессией – всё это дало Быкам шанс возвыситься, скинуть старую веру и укрепить новую, милосердную, с надеждой на воскрешение Эдема.
Быки получили своё царство, а спустя пятьсот лет чуть не утратили его вновь, столкнувшись с врагом внутри собственной Империи. Орден Красного монаха, богатый и властный, едва не обратил против Саргуса народ, но молодой Император не только удержал поводья, но и провёл церковную реформу, раз и навсегда подчинив Бога Императору.
Империя шагнула вперед. Гербера называют отцом просвещения – обязательные пять классов образования, школы при каждой церквушке, храмовые земли, как и пожертвования, надлежало использовать для обеспечения приютов. У Гербера были далеко идущие планы, он укреплял в своих людях веру – вера укрепляла в людях любовь к своему Императору.
Советник Риарт всегда считал, что Бог – это насилие над душой, а для политики – бомба замедленного действия. Это кандалы. Кандалы люди всегда стремятся сбросить. Виктор же настаивал на том, чтобы обратить политику вспять. Чтобы сделать церковь богаче, а веру – дороже. В его понимании, это способствовало укреплению патриотизма.
Сельер окинул обелиск Лемана небрежным взглядом, хмыкнул, в очередной раз глянув на надпись – отец отечества. Отвернулся. Рядом стоял второй памятник. Невысокая белая колона, увенчанная мраморной голубкой. Сальер смахнул снег с её крыльев. У Виктора на могиле всегда был свежий венок из остролиста. Веронике ставили склеенные модельки бипланов, выкрашенные алой краской, бутылки красного рома. Здесь же лежали треснутые пилотные очки.
Надпись на её надгробье гласила: «Среди равных я первая».
Риарт выпрямился. Она прошла среди заснеженных могил, чуть склонила голову к нему. Она всегда напоминала ему цыплёнка. Такие поразительные у неё были волосы, ещё и вились в неподатливые кудри. Она походила на белокурого ангелочка, если б не отстригла их. Прямая как лучина, тощая, будто бездомная кошка. Неприкаянная Ника Леман.
Сальер снял с локтя букет подсолнухов, положил рядом с очками.
Она всегда бродит среди могил и никогда на него не смотрит. Он искренне считал, что «среди равных я первая», это не про неё. Он бы сказал о ней: «Я колос под серпом войны, я лишь трава на корм скоту».
Он закрыл глаза. В горящем самолете, за секунду до взрыва она выкрикнула его имя.
– Ива чем-то на неё похожа, – Виктор стал за его спиной. Он был не в парадном кителе, в котором его хоронили, хотя гроб, как водится после пожаров, был закрытым, но Сальер сам выбирал перевязь и ботинки, а потом не мог отделаться от этой картины… Обгоревшее тело в отпаренном мундире.
– Не кривись, тебе меня не жалко, – хмыкнул Виктор.
Рукава белой рубахи закатаны по локоть. Руки в ожогах – получил он их, когда вытаскивал из огня наследного императора. Жилет с расстегнутой пуговицей. Он здоровый, как бык. Кажется, даже, немного моложе, чем ушёл. Лет на пять точно. Сальер понимает, что всегда видит Виктора в том моменте, когда тот приговорил его.
– Мне тебя не жалко, – согласился Сальер, не оборачиваясь. – Я лишь сочувствую твоей дочери.
– Как думаешь, я знал, что Леон её насилует? – Виктор поглядел на него, в глазах черти.
Призраки знают больше живых. Виктор, конечно, даже призраком – тот ещё кусок помёта, но Сальер до сих пор не понимает, что именно ведёт с ним эти беседы? Его подсознание? Или смерть, холодная, как последняя ночь зимы?
Виктор привалился плечом к собственному обелиску.
– Конечно, я знал, – он небрежно взмахнул рукой. – Как я мог не знать? Я просто наплевал на дочь так же, как наплевал на сестру, а сыну всё простил, потому что сын – это единственное, что имеет смысл. Ты же знаешь.
Сальер закрыл глаза. Долгие годы он мечтал только об одном – отделаться от Виктора, и вот тебе – свершилось, но не тут-то было.
– Нет же, – Виктор показался с другой стороны обелиска. – Я дал им свободу. Своим женщинам. Как бы иначе Никки попала в авиацию? Я помог ей исполнить мечту. А Ива? Да она могла получить лучшее в Империи образование, если б, конечно, я не умер, а Никки не отдала её в балет. Я и представить не мог, что мой сын на такое способен, пока не схлопотал пулю в селезенку.
– Не озвучивай мои мысли, Виктор, – попросил Сальер. – Говори за себя.
Над кладбищем повисло глубокое молчание. Виктор развёл руками.
– Я не могу говорить за себя, потому что ты не знаешь, чтобы я на это сказал, – Виктор потёр ладоши, словно мёртвые могли мёрзнуть. – У иных закрытая дверь, что гробовая доска. Брат насилует сестру, жена сбегает с вражеским атташе… Женщины так любят чесать языками, но о главном всегда молчат. В чьих руках кривая игла, что сшивает их губы, друг? Кто опускает на глаза монеты?
Сальер прищурился, глядя на могилу Никки. Снег усиливался. При жизни Виктор таким разговорчивым не был.
– Она живёт с чувством страшной вины, – заключил Сальер, глянув на Виктора. – Твоя дочь. Наверняка считает, что расскажи она тебе обо всём, ты остался бы жив. Она винит себя не только в смерти отца. Она винит себя в сиротстве Империи.
Виктор рассмеялся бархатно.
– Снимите кто–нибудь корону с головы этой девочки, – он покачал головой.
Сальер помолчал задумчиво.
– Ива не похожа на Никки, – сказал он, поднимая глаза. Полупрозрачная фигура в белом – вечная невеста, бродила среди могильных плит. – Никки хотела только сбежать. Подальше, в самое небо. Ива воин.
– С Ивой лучше дружить, да? – Виктор прищурился. – Хорошо иметь такого союзника при дворе. Подумай, настолько ли плохо иметь такого врага? Новая фигура на доске… Нужна ли она, или лучше вывести её сразу?
– Маркус уже всё решил, – ответил Сальер. – Если я выступлю против Ивы, это расстроит наши отношения. Они и так…
– Не такие доверительные, как у нас с ним, – кивнул Виктор. – Не такие доверительные, как у меня и его отца.
Сальер кивнул. Виктор неожиданно оказался рядом, заглянув ему в лицо.
– Жаль, что Цезарио не стало, – вдруг произнёс он то, что крутилось у Сальера в голове, а теперь, когда эти слова стали звуком, отозвалось острой болью в сердце.
– Да, лучше бы он донимал меня своими бредовыми идеями с того света, чем ты этой бесполезной болтовней, – улыбнулся Сальер.
– Цезарь молчит.
Хорошо знакомый женский голос грянул, как набат. Она стояла перед ним. Волосы как шапка одуванчика. Белое платье сидит на ней нелепо. Туфли жмут.
Туфли жмут. Когда Никки умерла, она ему снилась. Снилась и стучала этими проклятыми босоножками по спинке кровати, и кричала, и ругалась, и плакала. Никки говорила, что не хочет быть мёртвой. И умоляла снять с неё туфли.
Вероника глядит на него, белоглазая, а потом, стоит ему моргнуть, растворяется среди могильных камней.
Только слова эти остаются в воздухе с гулом порывистого ветра.
Цезарь молчит.