25
Предыдущее ЗДЕСЬ
Кафе «Тарталетка» на улице Мармонтель, неподалёку от Монмартра, ничем особенным не выделялось среди сотен других парижских забегаловок. Всё та же оцинкованная стойка, те же грязные опилки на полу, потёртые кожаные диваны вдоль стен, мраморные столики, и надо всем – низкий закопчённый потолок. Типичное место, если бы не одно «но». Мемориальная доска при входе гласила, что именно здесь был убит 31июля 1914 года вождь и властитель дум французской, да и всей европейской социал-демократии Жан Жорес. Единственный человек, бывший в силах предотвратить мировую войну. Добившийся почти невозможного – договора между французскими и немецкими социалистами начать всеобщую стачку в случае объявления мобилизации. Но ненависть французских шовинистов, буржуа и клерикалов, мечтавших о реванше за 1870 год, материализовалась самым неожиданным образом. Ничтожество Рауль Виен, сын писаря из Реймса, неспособен был заработать на кусок хлеба, но мечтал то ли умереть за Францию, то ли убить кого-нибудь за Францию, и ставил свечи в Нотр-Дам святой Жанне Д’Арк. Начитавшись правых газет, переполненных руганью по адресу Жана Жореса, Виен выстрелил ему в затылок через раскрытое по случаю жары окно кафе. Без неистового Жореса стачка не состоялась…
Ольгин приземлился за одним из столиков «Тарталетки», хорошо помотавшись по городу ради отсечения возможных «хвостов». Мобилизованная на поиски Строгалова резидентура Грума вот уже несколько дней прочёсывала город и сегодня наконец забрезжила надежда поставить точку в деле Трианона.
Он заказал чашку кофе, рюмку коньяку, попросил принести газету. За стойкой сам хозяин – дородный, багроволицый провансалец, перекупивший заведение лет через пять после войны, – перетирал посуду и бурчал что-то традиционное о проклятых социалистах, житья не дающих добрым буржуа, о большевиках, окончательно похоронивших надежды честных французов хоть что-то получить за приобретённые ими русские облигации… Слушателей не было, за исключением сидевшего поблизости Ольгина – все столики поодаль были заняты. Он мог бы рассказать представителю околпаченных мелких и средних хозяев, что их денежки в массе своей вовсе и не уходили из Франции в Россию, оседая в карманах банкиров из числа тех самых пресловутых «двухсот семейств». Но он не стал этого делать. Молча развернул принесённую гарсоном газету.
Хозяин кафе выписывал в двух десятках экземпляров бульварную «Шарантон», видимо, считая своих посетителей одноклеточными существами. Франция, Европа, весь мир стояли на пороге грандиозных трагических событий, а пресса, в первую очередь, разумеется, «жёлтая», преспокойно обсасывала очередной уголовно-эротический скандал. Париж неисправим. Осенью 1934 года в Марселе были убиты король Александр и министр Луи Барту, уже тогда запахло новой мировой войной, но легальные и нелегальные источники доносили, что парижане больше интересуются начавшимся в это же время процессом над «француженкой года» – несовершеннолетней шлюхой Виолеттой Нозье, отравившей своих родителей. Сразу после ареста она заявила, что родной отец якобы насиловал её с двенадцати лет, и Париж раскололся надвое. Одни считали Виолетту «иконой протеста», другие – «ведьмой разврата». Толпы людей бегали за тюремным фургоном, доставлявшим её на заседания суда. Сегодня же Париж смаковал (снова и снова!) продолжение истории тридцатидвухлетней светской львицы, скандальной журналистки Магды Фонтарже, известной также как Мадлен Корбёф и Мадлен Лаферье, дочери художника-портретиста Жака Корбёфа и бывшей супруги мелкого чиновника, некоего Лаферье. Газеты заливались. «Шарантон» посвятила Магде целый разворот. Поверху шёл сенсационный заголовок: «Граф Шарль де Шамбрен легко ранен двумя выстрелами в упор». Жирным крупным шрифтом под заголовком излагались подробности: де Шамбрен, действительно граф, бывший французский посол в Италии, действительно получил от прекрасной Магды-Мадлен две пули на Северном вокзале Парижа, откуда собирался отбыть в Бельгию. Ниже под другими разнокалиберными заголовками вперемешку с коллажами и портретами главных действующих лиц излагалась для забывчивых предыстория происшествия.
Мадлен Лаферье представляла в Италии швейцарскую газету «Ля Либерте», в которой и публиковалась под псевдонимом Фонтарже. Когда газета поручила ей взять интервью у Муссолини, добросовестная журналистка, желая придать будущим материалам характер неоспоримого эксклюзива, постаралась влезть к дуче в постель. И порывистый романтичный Муссолини действительно имел глупость с ней переспать. Статья Магды Фонтарже «Дуче был моим любовником» обошла многие издания Европы, в том числе весьма солидные. Опус изобиловал интимными подробностями. В частности, приводилась цитата из дневника Муссолини: «Ночь, проведённая с Мадлен, заставила меня забыть даже об эфиопских проблемах». Причём скорее всего глупая нахальная баба просто выдумала её, а не подсмотрела тайком, как утверждала в статье.
Понятное дело, дуче впал в бешенство. Все просьбы журналистки об очередной аудиенции остались без ответа. Проблем действительно было выше крыши. Италия воевала в Эфиопии с тамошними партизанами, в Испании помогала франкистам бороться с республиканцами, а тут какая-то шлюха выставляет вождя на посмешище… Да ещё, искренне не понимая всей непотребности своего поступка, напрашивается продолжать отношения!
Магда-Мадлен изливала душу французскому послу графу де Шамбрену, и когда наконец итальянские власти от имени дуче настоятельно посоветовали ей покинуть страну (утешительным призом был чек на пятнадцать тысяч лир), она почему-то решила, что во всём виноват несчастный граф. И теперь на допросе Мадлен утверждала, что пыталась отомстить графу за то, что он лишил её величайшей любви её жизни.
Ольгину уже приходилось читать и слышать намёки на якобы политическую подоплёку всего скандального дела. Атмосфера в Париже была достаточно накалена, в том числе и по причине отвратительных отношений правительства Народного фронта с Италией. Французская столица была переполнена итальянскими политэмигрантами, за ними охотились агенты дуче, они же подпитывали правую французскую оппозицию. Но всё это сейчас мало интересовало чрезвычайного эмиссара советской разведки.
В кафе быстро вошёл тот, кого Ольгин ждал. Человек лет сорока в кожаной шофёрской куртке и вельветовом кепи, ничем не выделяющийся среди обычных посетителей этого заведения. Окинув зал взглядом и найдя Ольгина, он торопливо подошёл к его столику, плюхнулся на соседний стул и возбуждённо заговорил:
– Он согласен встретиться! Через полчаса в…
– Да тише вы, товарищ поручик... – поморщился Ольгин.
Человек, Виталий Семенцов, в прошлом поручик врангелевской армии, вот уже года три работал на Грума, надеясь заслужить прощение и право репатриироваться на родину. Таких среди русской эмиграции было немало, изнывавших от тоски и согласных сменить парижскую нищету на скромную жизнь в стране социализма.
– Простите… – взял он тоном ниже, подавшись вперёд. – Он придёт в кабаре «Весёлый кролик». Это рядом с площадью Клиши. Минут пятнадцать отсюда идти.
– Понял, идёмте.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: ПРАВ ЛИ БУШКОВ, ИЛИ ТАЮЩИЙ ЛЕДЯНОЙ ТРОН
Ольгин подозвал гарсона, расплатился, и они вышли в сумерки тёплого весеннего вечера. Очередной напряжённый рабочий день закончился, парижан и гостей столицы неудержимо тянуло развлечься и расслабиться. Поезда линии Норд-Зюйд парижского метрополитена уже вываливали на станции Монмартр толпы жаждущих. Бульвар Клиши, серый и скучный днём, уже преобразился. Гремела музыка, вся пронизанная треском барабанов и звоном тарелок. Крутились освобождённые от дневных парусиновых чехлов карусели (Ольгин вспомнил двадцатые годы, когда они работали ещё на паровой тяге и пронзительно свистели). Суетилась прислуга кафе и ресторанов, вылезающих своими столиками на тротуары под полосатые тенты-маркизы. Вращались, сияя огнями, мельничные крылья «Мулен Руж». Мельтешили огромные электрические рекламы прочих всемирно известных притонов для состоятельных клиентов. Заведения подешевле прятались в глубине кварталов южнее Клиши, в улочках, то полого, то круто взбирающихся по склонам холма. Самые дешёвые женщины выстраивались шпалерами на площадях Бланш, Клиши, Пигаль. Они тащили снятых мужчин в гостиницы для перепиха, расположенные ещё выше, вперемешку с домами, в которых сдавались на длительный срок дешёвые квартиры и меблированные комнаты.
В нервически весёлой наэлектризованной толпе легко было затеряться, как впрочем и не заметить слежку, и Ольгин не заметил сопровождающего, молодого парня в прикиде апаша и соответствующими прикиду развязными манерами, которого привёл за собой к «Тарталетке» бывший поручик Семенцов.
Не доходя до пляс Пигаль, они свернули с бульвара и углубились в раскинувшийся на склоне лабиринт улиц и улочек. Быстро сгущавшаяся темнота скрадывала уродство высоких старых домов, но тем ярче светились, блистали дешёвым шиком их первые этажи, сплошь занятые кафешками, стриптиз-барами, сувенирными лавками и лавчонками с галантерей, бижутерией, косметикой и шмотками для уличных девиц. И в лавках, и в разнос – под видом фиалок – продавали кокаин и только входящий в моду героин. За распахнутыми дверями борделей лестницы, освещённые красным светом, вели вверх на этажи или вниз в подвалы. Они обошли с тыла «бал-мюзетт дю Пти-Пале» – огромный танцевальный зал, выходивший фасадом на пляс Клиши, – остаток «деревенского Парижа», где наяривали на аккордеонах полнокровные оркестранты в жилетах и кепках, с закрученными усами и засученными по локоть рукавами, и тусовались со своими подругами представители местной уголовной фауны – все эти скокари, домушники, шмаровозы, щипачи (порядочных людей пускали только по пятницам и выходным, нехрен фраерам гулеванить на неделе, пусть поспят перед работой). Расположенное неподалёку кабаре «Весёлый кролик» занимало два нижних этажа и часть двора перестроенного под него углового дома и имело выход на обе улицы.
Входы в заведение были устроены с боков дугообразно выступавшей сцены. Посетители, раздевшись в одном из двух гардеробов, через мотающиеся двери попадали в обширный треугольный зал, над которым нависали шатром пологи синего бархата. Столики окружали выдававшуюся далеко вперёд авансцену или подиум с чем-то вроде круглой эстрады на конце. Блестящий отполированный шест торчал из середины эстрады, упираясь в потолок на высоте двух этажей, где сходились бархатные полотнища. Прикрытые абажурами лампы на столиках ярко освещали салфетки и приборы, бросая вбок приглушённый красноватый свет. Зал был на две трети полон. На сцене шеренга трубачей в смокингах яростно напрягалась, выдувая бравурную мелодию, на заднем плане лиловый негр азартно лупил по барабанам и медным тарелкам, рядом с ним некто бренчал на струнах банджо, а пожилой пианист, сидевший у края сцены боком к залу, вколачивал клавиши в фортепьяно.
– Он сказал занять столик и ждать… – сказал поручик на ухо Ольгину. – Он сам подойдёт.
Они заняли свободный столик и раскрыли поданные подлетевшим официантом папки с меню.
Ольгин уловил немецкую речь поблизости и осторожно повернул голову. За соседним столиком сидели четверо плечистых молодых людей в строгих тёмных костюмах, с холёными лицами и идеальными проборами. У двоих на лацканах были значки со свастикой. Арийцы разговаривали громко и самоуверенно.
– …Так что придётся здесь задержаться ещё на сутки.
– Это не страшно, Отто! Теперь можно не торопиться. Итальянцы получили хорошего пинка на Гвадалахаре, так что война опять затягивается.
– В точку, Ганс! Мы ещё успеем набраться опыта.
– Лишние сутки в Париже можно считать подарком. Предлагаю завтра посетить Лувр.
– Опять ты со своими культурными запросами!
– Ну не всё же шляться по вертепам…
Немецкие лётчики, военные советники прочих родов войск и штабные офицеры проезжали транзитом через Францию в Испанию, даже не пытаясь соблюсти инкогнито, разве что не в форме. Счёт личного состава сводного легиона «Кондор» под командованием Хьюго Шперле и его начштаба лётчика-асса Вольфрама фон Рихтхофена перевалил уже за десяток тысяч. Набираться опыта перед новой мировой войной им всем действительно предстояло ещё долго – противник попался достойный, «легионарии» несли чувствительные потери. Но молодые офицеры в штатском, как видно, не думали о возможной гибели и беззаботно веселились.
Музыка резко оборвалась, оркестранты покинули сцену. Вместо них появился хлыщеватый конферансье.
– Бон суар, мадмазель, медам, мсье, я счастлив приветствовать вас в этом весёлом уголке! Наступил вечер, с парижских улиц исчезли монахини, на их место заступили прелестные женщины. И вы не пожалеете о том, что решили провести этот вечер с нами. Как обычно, в нашем зале много иностранцев, и мы постараемся сделать всё, что в наших силах, чтобы наши гости унесли с собой самые яркие впечатления и посоветовали друзьям и знакомым посетить весёлый Париж…
Внезапно из полумрака возник среднего роста плотный человек с кривоватыми ногами и подсел за столик к Ольгину и Семенцову.
– Добрый вечер, господа-товарищи… – он испытующе поглядел на Ольгина. – Я так понял, это вы хотите видеть Строгалова?
– Да, – ответил Ольгин. – А с кем имею честь?
– Я его друг. Моя фамилия Волохов. Бывший штаб-ротмистр бывшего Павлоградского гусарского полка. Впрочем, в Гражданскую получил от донского правительства чин есаула. Граф Строгалов командовал двенадцатым казачьим полком Всевеликого войска донского, я служил в его полку эскадронным… пардон – сотенным, конечно, командиром. Ныне он зарабатывает на хлеб насущный официантом, я – шофёром грузовика. Раньше тоже был официантом, да ушёл с этой работы, хоть она и денежная.
– Отчего же?
– Оттого, что довелось стать свидетелем известного паскудного случая с поэтом Есениным в ресторане «Парижский Яр», – отчеканил Волохов. – Кажется, в двадцать четвёртом году…
Ольгин удивлённо приподнял бровь.
– Не слыхал... Хотя и был в то время в Париже.
– Ну, был такой кабак, где я и работал. Русская кухня, цены запредельные, официанты все из бывших офицеров. И вот как-то заявляются к нам гости из Советской России – Есенин и Айседора Дункан. Наш метрдотель решил самолично их обслужить, ну и я у него на подхвате. Наливает он Есенину шампанское и говорит с грустью что-то вроде – вот, мол, господин Есенин, я, бывший флигель-адъютант свиты его величества, а теперь наливаю вам шампанское... А тот ему в ответ: «Ты бы, холуй, поменьше разговаривал!» Ну, наш мэтр поэту ведёрко со льдом на голову, тот ему в морду, и пошло-поехало… Мэтра уволили, я сам уволился, тошно знаете ли было оставаться…
– Тошно и унизительно? Знакомая песня, есаул. Так ведь это ваш личный выбор – воевать против своего народа и в результате эмигрировать и терпеть унижения на чужбине.
Есаул Волохов дёрнул щекой.
– Между прочим, унижений мне и на родине хватило… от собственного народа. Солдатня в семнадцатом погоны срывала и плевала в лицо!
– Сочувствую. Сам служил прапорщиком и такое тоже повидал. Правда, лично у меня отношения с солдатами складывались вполне по товарищески. И ещё, сознаюсь вам по секрету, не устаю благодарить судьбу, за то, что не довелось сражаться с соотечественниками. Воевал на западном фронте, сначала против немцев, потом против поляков… Ваших, кстати, союзников, которые вас предали. Но оставим это. Что пить будете? Водку, шампанское?
– Ну, ради такого случая можно и шампанского, – осклабился есаул.
Ольгин подозвал официанта.
– Бутылку Ирруа, экстра брют. И фрукты.
В ожидании заказа все некоторое время молчали. Волохов, видимо, погрузился в воспоминания о бурных временах. Ольгин не мешал ему думать.
Тем временем болтливый конферансье исчез со сцены. Своё место занял пианист и заиграл что-то медленно-приглушённое. Из-за кулис появилась девица в бикини, на шпильках, с плюмажем на голове. Вихляя бёдрами, прошлась по подиуму, на круглой эстраде как-бы случайно зацепила рукой блестящий шест, крутнулась вокруг.
Вспыхнули закреплённые на шесте у самого верха прожекторы, направленные вертикально вниз…
– Так что же вам нужно от Строгалова? – спросил Волохов после длительной паузы.
– Неужели он даже не намекнул вам о сути дела?
– Ну, в общих чертах. Теперь вы скажите, в чём там дело.
– Он написал анонимное письмо с сообщением о предательстве одного из наших, – сказал Ольгин и, помолчав, добавил:
– Он знает его в лицо. Мы предъявим фотографии. Строгалову достаточно уделить нам совсем немного своего времени…
Официант принёс вазу с фруктами и шампанское в серебристом ведёрке. Откупорил бутылку, выдернул её из ледяного крошева, разлил вино по бокалам, умело останавливая вскипающую пену у самых краёв. Осведомился, не нужно ли ещё чего-нибудь и удалился с поклоном. Солистка на эстраде, уже сдёрнув с себя трусики и лифчик – здесь, видимо, не принято было томить посетителей долгими раздеваниями – выделывала на шесте гимнастические упражнения, временами срывая аплодисменты. Мужчины вставали с мест и, подойдя поближе, бросали на эстраду скомканные купюры. По кругу вертелся наряженный клоуном кривоногий карлик, веником ловко сметая деньги в переносной мусорный короб. Вышедший на сцену одинокий трубач протяжно подыгрывал пианисту.
– Понятно, господин чекист, – Волохов криво усмехнулся. – И чем вы готовы заплатить бывшему офицеру и дворянину Строгалову за его общение с вами?.. За потерю чести? Имейте в виду, честь – единственное, что у нас ещё осталось, и дёшево не продаётся!
– Хватит юродствовать, Волохов! – резко сказал Ольгин. – Никто не принуждал графа нам писать. А раз так, сказавши «а», пусть скажет и «б». Враг России – наш общий враг. Судя по тексту письма, он с этим согласен. За опознание предателя советское правительство гарантирует белоэмигранту Строгалову возможность возвращения на родину. С прощением всех грехов… Ну а если его интересуют деньги или прочие блага, что ж, готовы заплатить. Господин Строгалов сможет оставить поприще официанта и открыть собственное дельце. Или пожить барином… Не скрою, предатель, возможно, причастен к утечкам важнейшей информации.
– Как вы понимаете, у нас масса оснований не доверять вам… Что если вы, скажем, пообещаете заплатить, а потом решите похитить человека, вывезти к себе в совдепию и получить информацию бесплатно? Прецеденты были…
Ольгин усмехнулся.
– Вы полагаете, похищение с последующим вывозом обойдётся дёшево?
Волохов залпом осушил свой бокал. Взял из вазы персик, надкусил его, брызнув соком, и положил на тарелку.
– Ладно. Скажите, только честно… Есть ли смысл возвращаться? Мы здесь наслышаны о том, что творится сейчас в совдепии. Из огня да в полымя?
Конкретнее нельзя было спросить. Под взглядом собеседника Ольгин опустил глаза и тихо ответил:
– Вопрос о смысле возвращения каждый опять-таки решает сам. Я вот, например, выполню задание и вернусь.
Волохов помолчал, вертя пустой бокал в пальцах.
– Хорошо, ждите. Надеюсь, никто не будет пытаться проследить за мной? Имейте в виду, если я что-нибудь заподозрю, свидание не состоится! – с этими словами бывший есаул поднялся и направился к выходу.
Зал кабаре был уже полон, все столики и диваны вдоль стен были заняты. В воздухе в лучах прожекторов витал табачный дым. Девица в плюмаже и туфельках оставила эстраду и вернулась на сцену. Из-за кулис вновь вышли оркестранты, негр занял своё место за барабанами, банджист стал рядом, саксофонист, флейтист и прочие трубачи спустились со сцены в зал и вскинули инструменты. Обнажённая солистка распростёрла руки. Оркестр вновь грянул бравурный марш. Из-за кулис выбежали совершенно голые девицы, выстроились шеренгой и под предводительством солистки как бы двинулись в наступление на публику. Та ответила громом аплодисментов и овациями. На сцену вновь полетели смятые купюры. Оркестр прервал марш и заиграл канкан. Девицы приняли солистку в свой строй, после чего, взявшись за руки, все вместе они принялись отплясывать, потряхивая бюстами.
Немцы за соседним столиком, изрядно подогретые вином, громко хохотали и переговаривались:
– Хороши девочки! Всё же у наших, берлинских, поступь тяжеловата…
– Кстати, Гюнтер, ты можешь заказать любую из них. Наверху есть номера…
– Но имей в виду, здесь это стоит бешеных денег!
Так прошло десять или пятнадцать минут. Девиц на сцене сменил иллюзионист, затем снова вылез конферансье. Ольгин и поручик Семенцов маленькими глотками попивали шампанское, следя за обеими входами в зал. Наконец в дверях вновь появился Волохов в сопровождении высокого обритого наголо человека с гвардейской выправкой. Ольгин словно почувствовал во внутреннем кармане пиджака пачку фотокарточек… Может быть, сегодня всё и закончится?
Волохов и Строгалов уже огибали соседний столик, за которым сидели какие-то господа, чиновники или буржуа с виду, в компании двух разодетых женщин, как вдруг невесть откуда возникший тип в полугалифе и крагах бросился перед идущими и ни с того ни с сего ударил по уху одного из господ за столиком, так что тот слетел со стула. Произошедшее было настолько нелепо и дико, что все присутствующие на мгновение окаменели. А тип тем временем сотворил уж вовсе нечто невероятное – схватился за столик и опрокинул его. Зазвенела посуда, пронзительно завизжали женщины. Все вокруг повскакали с мест. В поднявшейся мгновенно суматохе никто не заметил, как другой тип, мгновенно оказавшийся поблизости от эпицентра скандала, выхватил из-за борта пиджака не то нож, не то плоский укороченный армейский штык…
Вновь раздавшийся спустя секунду женский вопль был полон звериного ужаса, от него холодело внутри и кожа покрывалась пупырышками.
Ольгин, расталкивая публику, ринулся вперёд. Посредине внезапно образовавшегося пустого пространства он увидел ничком лежащего на полу человека с обритой головой, другой – это был Волохов – переворачивал его на спину. Кровь толчком выплеснулась изо рта лежащего. Память помимо воли зафиксировала стекленеющие глаза и шрам на лбу, над левой бровью.
– Дерьмо!! – стиснув кулаки в бессильной ярости, по-французски крикнул Ольгин. Волохов вскинул голову, увидал Ольгина, лицо его исказилось.
– Ты! Это ты, сволочь! – прохрипел он, вскакивая с колен и бросился на Ольгина, норовя вцепиться ему в горло.
– С ума сошли! – отшвырнул есаула Ольгин. Все вокруг уже спешили к выходу, толкая друг друга, опрокидывая столики и оскользаясь на закусках. Подоспевший поручик дёрнул Ольгина за рукав:
– Уходим! Сейчас набежит полиция!
У входа в гардероб возникла давка, но Семенцов быстро сориентировался и толкнул неприметную дверь с круглым застеклённым оконцем и надписью на трёх языках «только для прислуги». За ней был узкий коридор, которым пользовались официанты. Он проходил между гардеробной и левым «карманом» сцены и вёл на кухню. Вслед за ними кинулось ещё несколько человек. Позади в зале бухнуло и зазвенело – кто-то высадил окно… Мимо остолбеневших поваров в белых колпаках, разделочных столов, газовых плит с шипящими сковородками, потом по коридору с какими-то распахнутыми кладовками, мимо ящиков с пустыми бутылками они добежали до двери чёрного хода и вырвались во двор. Через арку выбежали на улицу и, не сговариваясь, повернули вверх, потом направо, к пляс Клиши, где смешались с весёлой толпой. Разносортные гуляки и проститутки с недоумением поглядывали на двух спешащих куда-то мужчин без верхней одежды и с непокрытыми головами.
– Уф-ф… Надеюсь, у вас в карманах плаща не было ничего ценного? – спросил поручик, переводя дух.
– Не было, – коротко ответил Ольгин. Они направлялись к стоянке такси.
– А вот мне куртку безумно жаль, говоря откровенно…
– О чём вы думаете! – Ольгин сморщился, как от зубной боли. – Нас крупно переиграли, всё дело насмарку, а вы…
Они уселись в такси. Ольгин назвал адрес, потом достал бумажник и отсчитал несколько купюр.
– Вот, возьмите, – сказал он, протягивая деньги своему спутнику. – Тут на две куртки хватит. И на туфли в придачу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ
Чем больше лайков, тем длиннее оно будет!