Исторические перипетии развития медиации во многом опосредованы изначальной конкуренцией нескольких моделей разрешения споров, ярко выраженной со времен Древней Греции и Древнего Рима.
Для Древней Греции традиционно был характерен триализм возможных путей решения конфликтов: одностороннее правосудие (сила), судебный поединок (право) и медиация (консенсуальность). При этом приоритет отдавался все же внесудебной форме. Так, еще Платон отмечал, что тяжущиеся стороны должны сперва обращаться за решением спора к соседям, друзьям, и лишь при недостижении согласия – к суду. Пожалуй, первым известным медиатором в истории может быть назван Солон, в момент политического кризиса избранный гражданами посредником между партиями (как отмечает Плутарх, «примирителем и законодателем») и, параллельно, архонтом Афин, успешно совмещавший эти должности в дальнейшем. Несмотря на постепенное вытеснение, в свете социокультурных изменений и законодательных реформ, одностороннего правосудия («правосудие Эриний» – богинь мщения) и развитие судебного поединка («правосудие равновесия», связанное с богиней Афиной), упомянутые формы решения споров оставались взаимодополняемыми.
В свою очередь, в Древнем Риме, по мере развития правовой системы, одна из перечисленных форм решения споров – судебный поединок – получила явный приоритет (несмотря на то, что римское право, в сравнении с греческим, оставило для истории значительно больше терминологии, связанной с медиацией). Во многом это обусловлено воспроизведением в модели судебного решения конфликта военной риторики – не случайно, богиня Фемида в Риме изображалась с олицетворяющим власть пучком розог с входившими в него секирами, а ее меч символически «рассекал» спор. Результатом исторического влияния римской правовой традиции стал «бинарный» подход к спору, выражаемый противоположными категориями: справедливо / несправедливо, истинно / ложно, хорошо / плохо, прав / виноват. Но, разумеется, при всех достоинствах правосудия, его состязательная форма, ставшая классической, во многих случаях не позволяет разрешить конфликт, выступаю лишь формальным механизмом, а в действительности – только обостряя отношения сторон.
Законодатели столь различных между собой стран континентальной Европы, в том числе (и в особенности) российские, по-прежнему обращают значительно большее внимание на реформы процессуального законодательства и судебной системы, нежели на развитие медиации. Не уподобляют ли они себя, тем самым, Фемиде, выполняющей свою миссию с завязанными глазами?
