(Экскурсия с Айяуаской)
Золотой Сад инков
Я окунулся в туристическую толчею, как в желанную пенистую морскую воду. Течение понесло по улицам древней столицы империи инков, мимо зданий времён конкистадоров, с оборочками фундаментов и фасадами древней доколумбовой кладки, мимо зазывно открытых магазинов и турбюро, мимо шелестящих зелёным листопадом пунктов обмена валюты.
Что придаёт Куско особую живописную привлекательность – перуанские женщины. В красочных юбках, с обязательным платком-узлом за спиной и шляпой они особенно неотразимы, когда ещё нянчат на руках младенца ламы. За небольшую плату они не прочь сфотографироваться. Повсюду шла бойкая торговля индейскими безделушками, шерстяными вязаными шапочками, кофтами, свитерками, пончо и т.д. Кипел и кружился пёстрый туристической карнавал. О беспорядках, что случились в департаменте Мадре-де-Дьос, никто не поминал. Гремучие пампасы, из которых я только что вынырнул, никоим образом не соединялись с этим благополучным и открытым миром.
Меня прибило к Кориканче, откуда начинаются все экскурсии. Именно здесь по преданию обосновались Сапа Инка Манко Капак и его сестра-супруга Мама Окльо, построив первую хижину. В центре города на фундаментах разрушенного конкистадорами храмового комплекса был построен собор Святого Доминика. Туристы щупают безукоризненную древнюю кладку, удивляются мастерству, повторить которое никто теперь не сможет, перетирают легенды о былом великолепии Золотого Сада. Кориканча (Золотой двор) был центром древнего мира, сравнить его можно лишь с храмом Соломона в Иерусалиме, от которого также остались лишь часть фундаментов и стена. Чтобы увидеть это великое чудо и умереть счастливым, люди преодолевали огромные расстояния.
Вот я здесь, в самом центре Куско, в самом сердце пумы (доколумбовый Куско очертаниями напоминал пуму). Я вышел на террасу храма и попытался представить, где у этой пумы голова, а где хвост. Головой была крепость Саксауаман, сохранились ещё её руины, хвостом – река Вилькамайо. Вокруг храмового комплекса когда-то теснились дворцы вельмож, дома горожан, а если оглянуться назад, то ближе к хвосту можно было увидеть императорские склады, тюрьму… Испанцы неузнаваемо изменили облик Куско, он и дальше в течение последних 500 лет внешне менялся, но что-то в нём, в его древних камнях, всё же осталось – загадочное и притягательное. Видимо, где-то в душе он по-прежнему оставался пумой с сердцем Кориканчей.
Я вернулся в хостел, присел на кухне, попросив хлопотавшую у газовой плиты приветливую женщину заварить мате де кока. Вскоре я получил чашку, затем вторую и третью.
Ко мне подсел с чашкой мате хозяин хостела словоохотливый Григорио.
– Как тебе Куско?
– По правде сказать, впечатляет… Но представляю, каким он был!.. Приходится только сожалеть, что Колумб открыл Америку!
– Уж не хочешь ли ты её закрыть? – хитро сощурился он.
– Я о том, что если бы Америку открыли в наше время, разрушать храмы и дворцы никто бы не стал, тем более переплавлять бесценные художественные произведения в тупые слитки золота и серебра, и я бы увидел Храм Солнца во всём его блистательном великолепии.
– Думаешь, человечество умнеет? Вся штука в том, что во времена конкисов не был развит туристический бизнес. Я в этом бизнесе уже 20 лет, и замечу: именно туризм спасает мир от разрушения. Сохранять культурные ценности выгодно. Это приносит стабильный доход. И сегодня победил бы трезвый расчёт: золото не тратится оттого, что на него смотрят зеваки. Показывай за деньги хоть тысячи лет… Хочешь в экскурсию? – И он выложил передо мной кучу проспектов. – Выбирай! Рекомендую Мачу Пикчу, город открыли только в 1911 году, отлично сохранился.
– Мачу Пикчу у меня в плане, но для начала я бы хотел выяснить: можно ли здесь найти настоящего курандеро, чтобы поучаствовать в церемонии Айяуаски. Есть у тебя связи, Григорио? Организуй для меня экскурсию.
– М-м... такую экскурсию у меня никто не спрашивал. Дай время – я наведу справки.
– О’кей, я пошёл спать. – Пока добирался в Перу, у меня произошла путаница со временем. Надо было иметь в виду, что разница с аргентинским временем в Боливии 2 часа, а здесь, в Перу, – 3. Часы в мобильнике я не переводил – получалось, что всю дорогу торопился жить.
Рано утром перед дверями хостела остановилась старенькая «японка», я погрузился в неё, и, громыхая по узким улочкам Куско, мы помчались через весь город, чтобы забрать ещё поджидавшую на перекрестке женщину.
– Онкологическая, – пояснил Антонио, так звали водителя. – Она, как и ты, нуждается в лечении.
– С чего ты взял? Я здоров, как Маугли.
– Только за лечение может быть не жалко платить такие деньги?
– Не только, – возразил я.
Всю дорогу мы философствовали на эту тему, и в итоге пришли к замечательному открытию: есть две вещи, за которые не жалко денег – лечение и выпивка. В этом и состоит диалектика жизни – гробить здоровье и восстанавливать его.
Деньги были не очень большие, даже с комиссионными, полагавшимися всей цепочке посредников – от Григорио до курандеро. Выехав из Куско, мы поднялись на гору, с которой открывался панорамный вид на город, на грозовое небо, набухшее чёрными тучами. Я попросил Антонио остановиться на минуту, сделать снимок.
Дальше ехали горной долиной, петляя вдоль речки. Часа через два мы въехали в небольшую деревеньку и остановились у крайнего дома, как и все остальные, сложенного из адобы (сырцового кирпича) и крытого тростником. Усадьбу курандеро отличала живописная зелёная лужайка с тропинкой к подвесному мостику через речку.
– Это Пома, с языка кечуа – пума, – потомственный курандеро. – Навстречу нам вышел немолодой худощавый индеец.
– А, Катари! – приветствовал он меня.
– Вообще-то я...
– Катари-Змей, – потрепал он меня за плечо.
Я не стал спорить, догадываясь, что новое имя на время экскурсии – надо воспринимать как часть церемонии. Поговорив с онкологической, шаман приступил ко мне:
– Что болит?
– Не поверишь, но я чувствую себя превосходно.
– Еl helminto (глисты), – заглядывая мне в глаза, определил курандеро.
– Нет у меня глистов.
– У всех есть, а у тебя нет?! – настаивал шаман. – Даже у Сапа Инки Атауальпы был один.
– Откуда тебе известно?
– Иначе бы он не проиграл битву при Кахамарке.
– Пусть глисты, мы не гордые, – согласился я, – только не о том разговор. Видишь ли, Пома, я – путешественник, охотник за новыми впечатлениями, и у тебя я только потому, что слышал, будто Лоза Мёртвых может быть гидом в труднодоступных местах, куда и самолётом не долететь.
– Она может, – кивнул Пома и, помыслив, добавил: – Посоветоваться надо с дедушкой Вильяком Уму.
Он сходил в дом, вынес чичу в бутылочке из-под пепси и удалился в ветхий дощатый сарайчик.
Шамана не было довольно долго, и я, любопытствуя, заглянул в щель сарайчика – на стуле сидела мумия. Глаза, сделанные из раковины и цветного камня, жутко посверкивали в полумраке. Разглядел потрескавшееся красной глиной лицо с отколотым кончиком носа, безгубый рот с янтарными зубами… Из-под мантии, расшитой в чёрную и жёлтую клетку, торчали терракотовые руки. Пома советовался с дедушкой на языке кечуа, подливая чичу на плоский камень алтаря перед ним. Послышались скрежещущие звуки, меня, как ветром, отнесло от сарайчика – дедушка явно что-то вещал, отвечая на вопросы Помы.
Я ещё подумал: подобает ли мне, христианину, участвовать в столь сомнительных церемониях? Но любопытство всё же взяло верх над религиозными условностями, я вернулся на своё место и сел в позу лотоса, готовый к путешествию.
Онкологическая зря времени не теряла, достала веретено, наладилась прясть шерсть. Чем перуанские женщины выгодно отличаются от прочих, так это тем, что руки у них всегда заняты – и не мобильником! Либо прядут, либо вяжут, либо ткнут. Порядочная перуанка даже в магазин не выйдет без портативного ткацкого станочка за плечами. Семейка ламы, пощипывавшая травку на лужайке, подтянулась к ней. Лама-мама прилегла рядом, а кроха-лама забралась на колени.
Между тем до отправления в экскурсию было ещё далеко. Пома взял две корзины, в одну положил кривой бронзовый нож туми, бутылочку с чичей и направился в сельву.
– Пома, я с тобой.
Пома критически окинул меня взглядом, покачал головой. Вернулся домой, вынес ворох индейской одежды.
– Переодевайся.
Я снял джинсы и рубашку, надел тунику, поверх неё плащ, на ноги усуту – сандалии из белой шерсти.
Из дома вышла жена Помы – Коори (Солнце), придирчиво осмотрела меня, водрузила ещё на голову шапочку чулью, повесила через плечо вязаный мешочек shuspas, плотно набитый листьями коки. Макнула палец в глиняную миску с киноварью, намазала мне краской лоб и щёки. Отступила на шаг, руки в бока, глянула, поцокала языком, довольная моим преображением.
– Сойдёшь, Катари-Змей, за пайана (второстепенные, но не самые последние родственники Сапа Инки).
Переправившись на другой берег по зыбкому подвесному мостику, мы оказались в сельве.
Пома негромко напевал, приветствуя духов. Их было столько, сколько деревьев, травок, животных и букашек – и даже больше того, потому и песня была нескончаема. Ходить по сельве одному, без такого провожатого, опасно – можно с кем-то не поздороваться, обидеть ненароком, за что и прилетит симметричный ответ.
– Будь осторожен, – предупредил Пома, когда мы проходили рядом с ямой, края которой маскировались травой.
Почему-то вспомнились древние охотники, которые загоняли животное в яму и потом забивали камнями, но Пома пояснил, что здесь черпали золото. Копали землю, накладывали её в мешок, сшитый из шкуры ламы, тащили к ручью, высыпали на плоский камень, направляли на него воду, которая вымывала землю, оставляя на камне крупицы солнечного металла. Сегодня технология не изменилась – всё то же самое. Кстати, у нас на Урале по лесам и горам немало подобных ям-закопушек, выбитых кайлушками старателей.
Мы остановились перед мощным деревом, его ствол и ветви были опутаны коричневой узловатой лианой с гроздьями водянисто-красных ягод.
– Приветствую тебя, Мать Растений, Лоза Мёртвых, Учитель и Наставница народа кечуа. – Пома поклонился, и прежде, чем обратиться с просьбой дать лозы, задобрил Айяуаску чичей, плеснув под корень из бутылочки. Единым взмахом ножа туми отполосовал побег, разрезал его на две неравные части, положил в корзины.
– Без чакруны нельзя – они дружат с Матерью, – сказал Пома, и мы ещё час блуждали по сельве, пока не нашли высокую кустистую траву с метёлкой белых, похожих на белену, цветочков.
– Для крепости духа и силы сердца, которые тебе наверняка понадобятся, дедушка советовал камалонгу, пояснил Шаман.
Наконец мы нашли и камалонгу, корзинки наполнились нужными растениями, и мы поспешили к дому.
Вернулись к обеду, в животе урчало, и я бы не отказался хотя бы от скромного английского завтрака, но Пома почему-то не приглашал к столу.
– Уж не собираешься ли ты уморить меня голодом? – высказал я ему.
– Сильно далеко собрался, путешественник, – посмеялся Пома, – хочешь вернуться обратно – постись. Такое условие.
Ладно, я сел в аджрасану (позу ученика), показывая, что готов к путешествию. Куда там, ещё потребовалось часа четыре, чтобы приготовить зелье. Онкологическая крутила веретено, пряла и никуда не торопилась. Наконец, Пома разлил травяной отвар в калебаски (сосуд из тыквы-горлянки). Мне из одного котла, онкологической – из другого. Коори-Солнце вынесла два пластмассовых тазика.
– Для глистов, – пояснил Пома.
Раскурив зелёную сигару мапачо, запел икарос, налаживая канал с духом Айяуаски. Я отпил несколько глотков, это было довольно терпкое и горькое пойло. Шаман окурил дымом онкологическую и меня, затем по кругу весь двор.
Через полчаса я почувствовал приятное тепло у самого копчика, в муладхаре (чакре жизни). Горячая волна поднялась вверх по позвоночнику, дошла до анахаты (сердечного центра) и разлилась всепоглощающей Любовью ко всему и вся, даже к глистам, которые могли прижиться и у меня (дай бог им здоровья!) – чем я хуже других?! Я уже не слышал камлания, был в ладу со всем миром и, самое главное, с самим собой.
Из сизого кокона дыма ослепительно – как молния из чёрной грозовой тучи – стрельнула искорка. Зажмурился от боли в глазах – два изумрудных глаза смотрели на меня. Прояснилась головка стрекозы цветного камня, крылышки – витражные узоры серебра со слюдяными вставочками. Стрекоза сидела на початке кукурузы, зрелые зёрна и волокна которого были сделаны из золота, а стебель и листочки – серебряные. Передо мной открылось целое поле такой кукурузы, за полем росли деревья из золота и серебра, и паслось 20 золотых лам с юным пастухом, тоже из золота. Золотые девы собирали с золотых яблонь золотые плоды. Я смотрел на дивные цветы, на бабочек, жучков, ящериц и змей. Передо мной предстали во всем своем великолепии Сад Солнца, солнечно сияли золотом стены храма Кориканча… Ласкал слух мелодичный перезвон золотых лепестков и серебряных листьев, соединялся в божественную мелодию, неудержимо влекущую в небесные пределы Гармонии и Творчества… Не в тему, сбивчиво, разрушительно грубо вдруг зазвучала ария Риголетто, как выразилась бы моя культурно образованная бабушка, – дым мапачо рассеялся – и мне представилась совсем иная картина: онкологическая рыгала в пластмассовый тазик. Пома, склонившись над ней, увещевал рыгать больше, от души, чтобы вышли все глисты до одного. Но она сказала, что с неё хватит рыгать и блевать, и потребовала туалетной бумаги. Пома пошёл в дом за туалетной бумагой.
Э-э, какой мультик испортили! Я подумал, что маловато выпил, поэтому картинка оказалась не стойкой, – и выцедил, что оставалось в котелках, всё до последней капли. Картинка мгновенно появилась снова, но другая…
Небесная пума
Сквозь брешь в дымовой завесе виднелась речка, над ней покачивался мостик, тот самый, по которому мы переправлялись, идя в сельву, и не совсем тот – этот реял над водой без всяких видимых опор, если не считать опорами разбросанные по траве и по воде клочья табачного дыма мапучо. Огромная чёрная собака смотрела на меня, шумно дыша; красный язык подрагивал, с кончика скапывала слюна. С собаками у меня хорошие отношения, в доме всегда живут две-три, и я без опаски ступил на хлипкие доски. Они пружинили подо мной и качались, готовые от лёгкого ветерка сорваться и отлететь куда-нибудь в Тридевятое царство. Шагалось трудно, преодолевал плотное сопротивление воздуха. Ещё слышал, как ругается Пома: «Чёртов путешественник! До чего, сука, жадный! Выпил, капли не оставил, и ушёл!.. Где искать, одна Айяуаска знает!» Слова печатались в сознании как-то ватно, будто сквозь стену, и меня не задевали. Было тревожно на душе, и вместе с тем неудержимо тянуло на другой берег, в слепящий, залитый солнцем мир. Когда глаза немного привыкли к яркому свету, я увидел себя не в сельве, как ожидал, а на склоне пологого, лысого холма. По косогору рядами стояли палатки, у которых копошились индейцы. Когда я приглядывался к ним, они тоже оборачивались и смотрели на меня.
– Аllin punchaw! – поздоровался я.
– Allillachu! – (Привет) поприветствовали меня два индейца, сидевшие на корточках у очага; языки огня вылизывали установленный на треноге порядком закопчённый медный котелок.
– Imaynalla kashanki? (Как жизнь)?
– Allinmi, yusulpayki (Спасибо, хорошо). Благодарение Сапа Инке Атауальпе – о лучшем мечтать не приходится. Императорские склады полны продовольствия, и мы ни в чём не испытываем недостатка. Присаживайся, путник, к нашему очагу – каша как раз упрела.
Пахнуло вкусным дымком, я сглотнул слюнку…
– Хороша еда киноа, – сказал первый индеец, раскладывая кашу деревянным черпаком по глиняным мискам.
Ещё бы! Дома я выписывал киноа за большие деньги по интернету, а тут она ничего не стоит. Я присел на корточки, они же сели спина к спине, опираясь друг на друга, миски поставили перед собой на землю и ели руками. Ничего особенного, индусы и многие африканцы тоже обходятся без ложек и вилок. Заметив мою нерешительность, они предложили помыть руки. Тёпленькая, лучистая от солнца водичка полилась из глиняного макаса. Вместо мыла взял от костра золы. Умываясь, думал о чистоте воды, сам каплей пролился с нею, в мгновение пробежал от ледника по сьеррам, с замиранием духа прыгая по каменным уступам и разбиваясь на тысячи струй, ухнул обморочным водопадом и успокоился, мирно бултыхаясь в глиняном сосуде за спиной индейца. Потрогал кувшин – и он отозвался во мне, пропёкшейся в огне звонкой керамикой. В верхней части, ближе к горловине макас был горячий и сухой от солнца, ниже – холодный и влажный от тесной дружбы с землей. Коническое дно и специально вырытая под него ямка делали его устойчивым, а две ручки удобны для того, чтобы продернуть в них ремень и таскать в походе. Сосуд был расписан ромбиками и треугольниками и поперёк, ровно посредине, пояском, шла полоска с летящими кондорами. Им, кондорам, летающим по границе миров, между небом и землёй, одним известны и Uka Pacha – мир внизу, где обитают голодные, проклятые души, и Hanaq Pacha – высший, небесный, божественный мир.
Мир, куда меня привела Айяуаска, казался на ощупь даже более вещным и материальным, чем наш – KayPacha. Не берусь определить его координаты и где вообще он находился – только ли в моей голове или ещё где-то. В конечном счёте, сеньоры, это не имеет ровно никакого значения. Индусы, к примеру, уверены, что наш материальный мир – майя, кажимость. А чтобы отчалить в по-настоящему реальный, садятся в позу лотоса и медитируют. Я же, как неисправимый материалист, примериваю на этот счёт квантовую теорию: реальность существует постольку, поскольку существует наше направленное внимание. Вселенная – чистый холст. Но стоит нам направить на него своё творческое внимание, как тотчас, ответно, исключительно по нашей воле возникает ожидаемый нашим сознанием объект. И тотчас исчезает, когда наше внимание покидает его. Думаю о тебе – значит, ты существуешь. Перестал думать – будто тебя и не было. Из чего следует, сеньоры: пока вы читаете эти строки, мир описанный мной существует, но стоит вам захлопнуть книгу и… Теперь понимаете, в какую историю я вас втравил, и какая ответственность лежит на вас?..
Я прихватил пальцами каши – и одернул руку. Горяча, реально горяча!.. Гурманствуя, я различил в каше особо тонкий, чуть припущенный маслицем, ореховый привкус.
– Хороша киноа, если в неё добавишь жира морских свинок, – поделился кулинарным секретом второй индеец.
– Ничего не хочу сказать против киноа, но замечу, лучше всего сами по себе свинки, каша же киноа – лишь дополнение, которого может и не быть, – рассуждал первый индеец. – Ешь, друг. – Он выудил из котелка морскую свинку и плюхнул мне в миску.
Этих славных лохматых зверьков в Перу и сейчас разводят повсеместно, причём единственно с кулинарной целью. В детстве у меня был питомец морской свин по имени Борька. Помню, как я был безутешен, когда он умер, съев, видимо, от избытка безусловной любви свою игрушку – пластмассового ёжика. Он лежал, скрестив на груди лапки-ручки, смотрел застывшим взглядом в потолок. И сейчас вареная свинка мне живо напомнила его. Должен также заметить, что я не отношусь к туристам, которые ради любопытства едят всякую басурманскую мерзость – организм против. Вот и сейчас прежде рассудка возмутился желудок – и замечательная, столь необходимая и полезная моему организму каша, поперла из него вон. Я быстро распрощался с индейцами и побежал к речке выполоскаться изнутри. Рвало до зеленой пены. А ведь Пумо предупреждал: ни в коем случае ничего не есть – иначе… Я огляделся по сторонам: палаточному городу ни конца, ни краю. Охватила паника – нет мобильника. Не взял. В свой флагманский HTC я забил кучу навигаторов. Один из них – IGO отлично заточен под Южную Америку… Что-то я совсем ослабел. Раньше бродил по тайге, как лось, без всякой электронной выручалки – в башке навигатор. А тут… Я же не один в лесу; и люди, между прочим, приветливые, доброжелательные. Чего, спрашивается, запаниковал?
Я заглядывал в палатки, заговаривал с индейцами. Палатки сшиты из плотной хлопковой ткани – примерно такие, только меньших размеров, мы таскали в детстве в походах, потом на смену пришли лёгкие из современных материалов. Рюкзаки заметно полегчали, но в тех, старых палатках, мне помнится, жилось как-то уютнее. Сравните, сеньоры, панельную секцию и деревянный дом. Понимаете разницу?
Ещё издали я увидел большой шатёр в центре широкой поляны, мне захотелось пройти ближе. Я хорошо готовился к путешествию, читал хронистов, и начинал догадываться, куда привела меня Айяуаска.
В хостеле перед поездкой я перевёл часы, но особого смысла в том не было. На земле инков по-своему понимают время. Слово Рacha на языке кечуа означает пространство-время, у индейцев нет отдельно слов, обозначающих время и пространство. И время бывает настоящее и прошедше-будущее. Оно циклично, идёт по кругу – как вперёд, так и назад. Обычно я безоговорочно принимаю образ жизни и законы, по которым живёт народ той страны, куда меня занесло, пусть даже что-то мне кажется абсурдным, но тут всё же удивился: надо же, как круто заворачиваются тропинки и насколько непредсказуема Айяуаска. Я узнал лагерь Атауальпы близ Кахамарки. Это довольно далеко от Куско, на севере Перу. В меньшей степени меня удивило, что на дворе 16 ноября 1532 года. А что удивляться? – всё по закону соответствий, как сказано Гермесом Трисмегистом: что было – то и есть.
По кругу стояли индейцы с копьями. Один из охранников преградил дорогу.
– Кто ты, что считаешь возможным лицезреть всемогущего Сапа Инку Атауальпу?
– Я тот, кого называют Катари-Змей.
– Мне твоё имя ни о чём не говорит.
– Я – друг курандеро Помы.
– Это из тех, кто гадает на внутренностях ламы?.. Нет, не знаю.
– Пома – ученик дедушки Вильяка Уму.
– Так бы сразу и сказал. – Он покосился на мой мешочек shuspas с листьями коки.
– Угощайся, друг! – И я достал несколько листиков.
Индеец торопливо засунул листочки в рот – теперь он не возражал, чтобы я продвинулся несколько ближе к шатру. А еще говорят, инки обходились без денег и не знали коррупции. Да, денег не было, но разменной монетой, как я убедился, служили листики коки и чича. Оказать любезность нужному человеку, подкупить духов – всё как у людей.
Атауальпа сидел на низком золотом табурете боро. На вид он был не старше тридцати. Внушительный, крючковатый нос, крупные губы и слегка заостренный подбородок, широкие монголоидные скулы. На голове льяута – многоцветная тесьма несколько раз обмотанная вокруг головы, она придерживала бахрому из шерсти викуньи, выкрашенной киноварью. Пучки шерсти вставлены в крохотные золотые трубочки; когда Инка поворачивал голову, они звенели. Уши оттягивали тяжеёые золотые цилиндрические подвески. Над головой возвышался султан, также укреплённый тесьмой, с пером исключительно редкой птицы corequenque. Вокруг него находилось немало индейцев, и все – с мешочком shuspas, на руках золотые и серебряные браслеты, подвески на ушах, расшитые орнаментами одежды. Эти знаки отличия говорили о том, что они принадлежат к кольяне, правящей элите.
После удачной кампании в междоусобной войне с братом Атауальпа расположился на отдых с 30-тысячной армией в термах близ Кахамарки. Уаскара был в плену, ему оставалось жить не более суток, вскоре должен быть послан гонец с соответствующим приказом. Из прежних врагов ещё несколько касиков (вождей) не признавали Атауальпу, укротить их не составляло большой проблемы, и он уже не возражал против того, чтобы его называли Всемогущим Сапа Инкой, императором Тауантинсуйу, и мог позволить себе отдых на так полюбившихся ему термах. Бассейн был хорошо обустроен, выложен диким камнем. Камни разных размеров и конфигурации настолько тщательно были подогнаны друг к другу, что даже вода не просачивалась между ними. Две медные трубы подавали горячую и холодную воду, которая по желобам стекала сверху и падала в бассейн.
Атауальпа купался по нескольку раз на дню. Младшие жёны прислуживали ему после омовения. Расчесывали, выдергивали золотыми щипчиками волоски, что росли отдельными куртинами на его по-женски гладком, тем не менее, мужественном лице. Врачеватель накладывал травы, менял повязку на ноге. Рана была неглубокой – стрела уже на излете вонзилась в тело.
Вокруг императрицы-койи Кусимарай Окльо суетились приближенные дамы. На костре кипятился золотой котёл с травами, с риском ошпариться она время от времени опускала в него голову. От природы она была немного рыжевата, а это для благородной матери-койи считалось недопустимым, волосы могли быть только чёрными. Затем дамы расчесывали её на прямой пробор, стригли обсидиановым ножом. В воздухе вместе с дымами от костров носились ароматы трав.
Я уже оценил Айяуаску как гида, она предоставляла возможность неторопливо наблюдать за подробностями быта и этнографии диковинного народа, обобщать и даже делать для себя открытия. Глядя на Маманчик, как ещё называли подданные императрицу, я окончательно пересмотрел своё отношение к пышным бедрам и толстым икрам, осознав, что наконец-то нашёл эталон женской красоты. Надо отдать должное инкам, они не ждали милости от природы, а сами культивировали идеальные формы, перевязывая ляжки у колен и икры у щиколотки верёвкой.
Кружком на земле сидели женщины, жевали кукурузу и выплевывали в золотой тазик с тёплой водой; я приметил: в воде плавали ягоды молли. Понятно, добавили для крепости и особого вкуса. Хулио, раскрывший секрет приготовления настоящей чичи, про ягоды молли не упоминал. Очевидно, существует не один рецепт, и говорить о том, какая чича настоящая, а какая – нет, неправомерно… Что-то меня повело на этнографию, после обычной выпивки сознание не поднималось столь высоко – пробуждались более естественные желания. Я ещё хотел поговорить с женщинами и окончательно прояснить казавшийся мне немаловажным вопрос, но послышался стук копыт…
Резкий порыв ветра поднял плотное облако пыли. Когда оно улеглось, я увидел верховых, человек двадцать в полном вооружении, несколько аркебузеров, остальные с мечами. Капитана Эрнандо Писсаро я сразу узнал, как будто раньше мы с ним встречались. Индейцы высыпали из палаток, воткнули перед собой копья. Капитан натянул удила, гнедая кобыла привстала на дыбы, ударила копытами оземь, громко фыркнула, пена упала на край расшитой золотом туники императора. Остро пахнуло лошадиным потом и золотистыми каштанами, что щедро, как дорогие дары, покатились к ногам Сапа Инки. Атауальпа впервые видел лошадь, но не выказал ни страха, ни удивления. Эрнандо ловко спешился, снял шапку, тряхнул кудрями. Его дублет и сапоги были забрызганы грязью. Без особых церемоний он обратился к Сапа Инке через прибывшего с ним толмача Фелипильо.
– Губернатор послал меня, чтобы сообщить, сколь ему будет радостно видеть тебя.
Верховный Инка смотрел перед собой, будто не слыша сказанного. Тогда стоявший рядом касик сказал:
– Это брат губернатора, прими его.
Только тогда Атауальпа поднял глаза.
– Мой капитан Маисабилика, который стоит на реке Сурикара, известил меня о том, как вы жестоко обращаетесь с касиками, убиваете и заковываете в цепи. Он прислал мне железные кандалы и сообщил также, что в ответ на злодеяния убил трёх христиан и лошадь. Тем не менее, я намерен повидаться с губернатором, потому что верю в доброту христиан и хотел бы быть их другом.
– Маисабилика лжёт. Куда ему, немощному цыпленку, убивать христиан и лошадей! И губернатор, и христиане хорошо обращаются с касиками. Ко всем, кто ищёт дружбы – хорошее отношение, кто ищет войны – её получают.
– Есть один касик, который не хочет мне подчиниться, – сказал Атауальпа. – Что если мои люди вместе с вами укротят его?
– Твои люди даже и не потребуются – достаточно и десяти испанцев на лошадях.
Атауальпа засмеялся, появились женщины с золотыми стаканами полными чичи. Капитан сказал, что они постятся. Женщины исчезли, но вскоре появились со стаканами ещё большего размера. Испанцам пришлось выпить чичу, условились, что Атауальпа прибудет во дворец для переговоров с губернатором.
Что будет дальше, я уже знал. События разыгрывались так, как описывал хронист Франциско Херес. Очевидно, всё и дальше пойдёт по его сценарию, но я надеялся, что не совсем так. Иначе для чего я здесь? Ход истории мне не изменить, рано или поздно завоевание Нового Света произойдёт, но мне вполне по силам хотя бы предотвратить кровавую бойню в Кахамарке. Думая так, я направился к Атауальпе, чтобы предупредить его о коварных замыслах губернатора Франциско Писсаро. Меня остановил охранник с боевым топором.
– Я с важным сообщением для Сапа Инки, – подкупать охранника листиками коки я не решился, потому что у него самого, в соответствии с его статусом на боку висел мешочек shuspas, а кроме того и золотая бутылочка с известью – приправа к листочкам коки.
– Выслушай его, Аймара-Йамки, – обратился индеец к стоявшему неподалеку вельможе. Судя по тяжёлым золотым украшениям, достававшим до плеч, он занимал высокий пост в императорской администрации.
Я рассказал то, что мне было известно: произойдет сражение, армия инков будет разбита, Атауальпа попадёт в плен, назначит выкуп…
– Откуда ты это знаешь? – перебил меня Аймара-Йамки.
– Из хроник. Кое-что читал…
– Каких ещё хроник? Мне ничего не известно об этом способе гаданья. Однако ни для кого не секрет, что самое точное пророчество читается по внутренностям лам, но это высокое искусство доступно курандеро, да и то не каждому. А ты кто, собственно, такой? Я тебя вижу в первый раз.
– Меня называют Катари-Змей, я – ученик дедушки Вильяка Умы.
– Катари-Змей? – переспросил Аймара-Йамки, – Нет, не знаю. Вайна-Друг, приведи-ка сюда дедушку Вильяка Уму, – приказал вельможа охраннику.
Вскоре Вайна вернулся в сопровождении крепкого телосложения мужчины и довольно моложавого на вид. В нём трудно было узнать того дедушку, что я видел в сарае Помы. Довольно внушительный и, главное, неповрежденный нос, толстые губы.
– Ты знаешь этого человека?
– Где-то видел… Нет, не знаю.
Может, следовало ему напомнить о нашем мимолетном знакомстве в сарае Помы, но я постеснялся.
– Скажи, тот, кого называют Катари-Змеем, умеешь ли ты гадать на внутренностях ламы? – спросил Аймара Йамки.
– Почему бы и нет?.. Надо попробовать.
– А дедушке и пробовать не надо – умеет. Выходит, Змей, ты распространяешь слухи, порочащие Сапа Инку и его империю.
– Подвешу за волосы! – Вайна-Друг больно схватил меня за волосы. – Да что мудрить, просто отрублю голову!.. Нет, всё же сначала отрежу язык, чтобы и потом не болтал лишнего.
– Это не он, – заглядывая мне в глаза, сказал дедушка Вильяка Уму. – В нём говорит Айяуаска. Надо же столько выпить!
– Ну, перебрал малость – эка важность, – взмолился я, – с кем не бывает?!
– С кем не бывает?! – глубокомысленно повторил вельможа. – Посмотрите на этого мудреца! Так и быть, не будем покамест разлучать эту глупую голову с этим не менее умным телом.
– И то сказать, столько лет вместе.
В этой замечательной психоделической реальности ничего не стоило лишиться головы. Но я не подумал о том, чтобы повернуть назад, а наблюдал за тем, что происходит, полагая, что мои показания очевидца кому-то нужны и чего-то стоят.
Небо сделалось совсем чёрным, похожая очертаниями на пуму чёрная туча когтистой лапой сжала сердце, наполняя его зябким предчувствием беды. Небесная пума раскололось молнией на тысячи осколков, хлынул ливень, сыпанул на землю град – все попрятались по палаткам, а я продолжал сидеть на земле, и в считанные секунды промок до нитки.
С окончанием дождя в лагере началось брожение, индейцы строились в колонны, чтобы отправиться в Кахамарку на переговоры. В лагере губернатора тоже были готовы к встрече с индейцами. Мне, знающему всё наперёд, оставалось только наблюдать, как неумолимо движется колесо истории, слушать, как скрипят её жернова, перемалывающие человеческие судьбы.
– Эй, Катари-Змей, – меня поманил охранник Вайна-Друг, – чего болтаешься без дела? Как раз для тебя освободилось место. Шавар оступился – и носилки с Аймара-Йамки упали на землю. С разбитой головой и сломанной шеей, он вряд ли сможет в ближайшее время приступить к работе, так что занимай его должность.
– Надо же так оступиться!
– Да, оступиться может каждый. Но только не носильщик. Носильщику за такой проступок полагается наказание. И Шавар получил ровно то, что заслужил, не больше и не меньше: камень на голову с высоты 3 sikya (3 м 24 см). Надеюсь, ты будешь внимательно смотреть себе под ноги.
Вытесанный из чёрной пальмы паланкин сам по себе весил немало, к тому же Аймара-Йамки был мужчиной довольно упитанным, добавить к тому украшения из золота и серебра, а носильщиков, включая меня, всего четыре. Паланкин Сапа Инки Атауальпы и императрицы-койи Кусимарай Окльо несли 16 человек. И паланкин царствующих особ был ещё роскошнее. На одной его стороне красовался золотой диск Инти-Солнца и серебряная Луна, на другой – золотой коротышка, плодовитый творец вселенной Виракоча и серебряная змея, оплетающая жезл. Две золотые дуги, украшенные драгоценными камнями, поддерживали полог из перьев попугаев. Императорская чета восседала, окруженная подушками, закрытая занавесями.
Колонна тронулась, впереди бежали глашатаи, возвещая народ о счастливой возможности лицезреть императорский кортеж, за ними подметалы в плащах в чёрную и красную клетку, они быстро и ловко убирали с дороги камни, мусор, или даже травку, что росла не по делу. Затем танцевали на ходу, притопывая и крутя задницами, пестро одетые аниматоры с султанами из птичьих перьев на головах. Грохотали барабаны, и это были самые свирепые барабаны, который только я слышал, поскольку делали их из кожи врагов. Визжали, мяукали, елозили по нервам свирели, и это были самые жестокие свирели, какие только возможны, потому что они были сделаны из берцовых костей врагов. Мы шли за паланкином Атауальпы, позади нас ещё двое носилок, несколько гамаков с вельможами, высокопоставленные царедворцы, а сзади разбитые на отряды индейцы с золотыми и серебряными венками на голове. И шли также отряды копейщиков, отряды лучников, многие воины несли мешки с камнями и пращи. Вне всяких сомнений такая армия должна была повергнуть в трепет любого противника. А конкистадоров было всего-то чуть больше сотни. Но Атауальпа драться не собирался. Он шёл на переговоры с оружием только потому, что Эрнандо Писсаро, брат губернатора, приезжал к нему на переговоры вооружённым.
Не доходя до Кахамарки, колонна остановилась. Прибыл посланец от Франциско Писсаро и заверил, что чувства у губернатора исключительно дружеские, и потому не дело приходить на переговоры с оружием. Хронист Херес писал о коварстве индейцев, утверждая, что под камзолами они прятали пращи и мешки с камнями. Свидетельствую: Атауальпа поверил Писсаро и дал команду, чтобы воины повернули назад. И дальше шли только безоружные.
– Не верь ему, Атауальпа! – крикнул я, – Писсаро тебя обманет!
Но император не услышал моих слов. Он слышал то, что хотел слышать, и этим не отличался ни от какого другого тирана: стоило ему приподнять занавеси, как выстроившийся вдоль дороги кайао (народ) взрывался ликованием:
– О величайший и могущественный Владыка, Сын Солнца, лишь ты один наш Повелитель, и весь мир внимает тебе!
– Вайна-Друг! – крикнул я охраннику. – Не делайте этого!.. Погубите империю!..
– Знай свое место! – оборвал он меня.
– Слышь ты, Змей, иди в ногу, – одёрнул меня идущий впереди носильщик. – И так тяжело, а ты скачешь, как гуанако.
– Да, времена! Я, прежде чем занять это место, целый год учился в школе носильщиков, вырабатывал плавную походку, а теперь каждый неуч может поступить на должность, – сказал другой носильщик.
Может, я напрасно беспокоюсь: сюжет повернулся иначе, не так, как описывал Херес, и надо ожидать другой развязки. Мыслимо ли такое, чтобы благородные рыцари, христиане, убивали безоружных людей?!..
Передние уже подступили к селению, а задние всё ёще выходили на дорогу. Оказавшись в центре площади, перед императорским дворцом у крепостной стены, палантин с Атауальпой был поднят повыше, хвост колонны подтянулся, вся площадь заполнилась народом.
– А где же белые пришельцы? – удивился такому приёму Атауальпа.
Держа в одной руке крест, а в другой Библию, сопровождаемый толмачом Фелипильо, сквозь толпу протиснулся патер Висенте де Вальверде.
Доминиканский монах обратился с отеческими наставлениями к заблудшей душе язычника. И голос его звучал по-отечески мягко и наставительно. Он поведал библейскую историю о сотворении мира, Святой Троице, распятии и воскрешении Господа Иисуса Христа.
– Наш Бог в отличие от вашего никогда не умирал, – прервал его красноречие Атауальпа, подняв глаза на солнце. Надо сказать, что Инти-Солнце появившись лишь на минуту, снова скользнуло за тучу, и потому слова его не прозвучали столь убедительно, как если бы это был жаркий безоблачный полдень. Разумеется, оно не исчезло вовсе, а только на время передало свои полномочия Ильяпе, богу грома, молнии и дождя. В небе опять начало потрескивать и погромыхивать, Небесная Река (так инки называли Млечный Путь) брызнула дождём.
Священник как бы не заметил ни замечания Атауальпы, ни дождя и продолжал свою наставительную речь, только голос его окреп, обрёл стальные нотки, возвысился. Ветер крылил чёрное рубище, теребил длинные чёрные пряди мокрых слипшихся волос.
– Друг наш и брат Сапа Атауальпа! Возрадуйся, ибо для тебя настал счастливый день. Верховный суверенный понтифик папа Бонифаций II обратил свой взор к землям Новой Индии и поручил всемогущему императору Карлу V – единому пастырю, объединившему весь мир, – подчинить жителей здешних земель. Эта миссия по высочайшему распоряжению монарха возложена на губернатора Франциско Писсаро. Тебя же мы призываем признать вассальскую зависимость и принять единую веру на основании Христа, Апостолов и Пророков.
Фелипильо переводил, опуская деликатные моменты, и получался по существу довольно оскорбительный для повелителя огромной империи текст. Этого индейца Писсаро вывез в Испанию из Тумбеса в первой своей экспедиции вместе с кучей золота, драгоценностями, ламой, картошкой, киноа и разными занятными вещицами – всё это он демонстрировал в Толедо королю. Фелипильо обучился испанскому и теперь был незаменим как толмач.
– Я не знаю, кто такой папа, но судя по всему, он – сумасшедший. Здравомыслящий не стал бы распоряжаться землями, которые ему не принадлежат. О вашей вере мне ничего не известно, возможно, она и хороша, но у меня есть своя вера, вера моих отцов и моего народа, отказываться от неё я не намерен, – ответил Атауальпа.
– Отрекись от идолов, разрушь их алтари – иначе гореть тебе в геенне огненной! – Висенте де Вальверде раскрыл Библию и протянул Инке.
Печатные буквы Библии обычно производили на индейцев сильное впечатление, но это был не тот случай – Атауальпа отшвырнул протянутое священником Писание.
– Убивайте их! – вскричал священник. – Уничтожайте язычников! Убивайте! Убивайте! Даю отпущение!.. Всем отпущение!..
Губернатор Франциско Писсаро, наблюдавший эту сцену с крепости, махнул платком, крикнул: «Сантьяго!» То был условный сигнал к атаке. Из крепости пальнула пушка фальконас, выкосив дорожку в толпе индейцев, ядро разбило паланкин, что был позади меня. Хлопнули выстрелы аркебуз, поразив значительную часть придворной знати. Ураганом налетела конница, хоронившаяся в здании на площади, мечи испанцев безжалостно крошили бежавших в панике инков. Впрочем, часть из них бросилась на защиту Атауальпы. Аймара-Йамки, проворно переметнул пузцо через палантин, схватил за сапог всадника, пытаясь свалить его с лошади, но меч испанца оказался проворнее. Вздернулись в удивлении брови Йамки, голова мячиком скакнула на мостовую, попала под копыта лошади. Кровь брызнула мне в лицо, в глаза. Я упал, опрокинутый крупом разгорячённого коня, сверху на меня свалилось тело несчастного Аймара-Йамки. И ещё одно тело вельможного инки упало сверху.
Я лежал, объятый ужасом, прикрытый убитыми, как щитом. Грохотали конские копыта, хлопали пушки и аркебузы, истошно, будто в них вселился дьявол, вопили испанцы, крики раненых индейцев были слышны куда слабее. Кровь лилась по мостовой, тёплой липкой жижей подтекала под лопатку, просачивалась сквозь одежду, меня трясло мертвецким, леденящим ознобом. Рядом, утопая в красной дымящейся луже, впитывала кровь раскрытая Библия.
Гадание на хрониках
Наконец всё стихло, я освободился от мёртвых тел и огляделся: площадь была завалена трупами, индейцы складывали их на носилки, освобождали площадь.
Во сне проще: всегда есть возможность проснуться, прекратить бредовый сон. Мне вовсе не хотелось видеть кровавую вакханалию, однако Лоза-Учитель навязывала свой маршрут, сама выбирала, какие достопримечательности психонавту следует смотреть и в каких событиях принимать участие. С меня хватит – найду тропу и поверну назад: я почему-то был уверен, что надо добраться до мостика переправиться через него… Но где этот чёртов мостик? В какую сторону идти?..
Надо мной стоял Вайна-Друг. Он был одет уже иначе, в тунику-кумпи, сплошь покрытую яркими перышками птиц, на груди золотые пластины, уши оттягивали золотые подвески. Серебряные и золотые браслеты украшали его могучие руки. По всему видно, получил повышение по службе.
– Жив, Катари-Змей?
– Вряд ли. Похоже, я в аду.
– Вставай, тебя ждёт новое назначение. Убедил, сукин сын, умеешь гадать. Будешь служить императору… Если он тебя утвердит в должности прорицателя. Ступай за мной, во дворце тебя ждет Сапа Инка, покажешь ему своё умение.
– Устал, домой охота…
– Домой – это куда?
Я с ужасом осознал, что не помню, откуда я. Помню только мостик, Пому, лужайку у его дома. Смутно рисовался ещё печально розовый, линяющий штукатуркой дом в М-горске, в котором я прожил детство и юность. Я даже не помнил своего настоящего имени. Вся моя сознательная жизнь, будто ластиком стёрлась. Давило низкое свинцовое небо, обращая в сатурническое ничтожество. Пома говорил, что Айяуаска открывает потайную дверку в сознании – на языке племени Гуике – nierika – и позволяет пройти в неё, чтобы набраться впечатлений необычной реальности… Хватит, набрался. Домой…
Вытащить меня отсюда мог только Пома. Но я не оставил для него такой возможности, потому что выхлебал его калебаску. Чтобы войти в ту же дверцу, идти той же тропой, следует и пить ровно то же самое… К тому же я нарушил табу, нажрался халявной каши, что отвратительно, приготовленной на жиру морских свинок.
– Ты что, отказываешься служить Верховному Инке? – Вайна-Друг схватил меня за волосы. – У меня разговор короткий!..
– Что за манера, чуть что – сразу за скальп?!.. Я просто хотел кое-что уточнить… Насколько я понимаю, Сапа Инка в плену у губернатора?
– Именно так, но это ему ничуть не мешает руководить империей.
– А как же дедушка Вильяка Уму – он же у вас штатный оракул?
– Дедушка уже в пути, – поднял глаза к небу Вайна-Друг, – проводили в Hanaq Pacha (мир наверху).
– Он что-нибудь неправильно предсказал?
– Предсказал, так будь добр отвечай за предсказанное. Никто дедушку не винит, наоборот, ему воздано должное: в знак выдающихся заслуг он удостоен высокой чести – быть торжественно задушенным и мумифицированным с сохранением должности главного императорского оракула.
Я подумал о том, как быстро, прямо на глазах, раскручиваются события. Всё быстрее и быстрее. Наверно, потому что не в первый раз. Налицо, как ни крути, сингулярность истории.
– Айн момент... – Я отошёл к кустам, сунул два пальца в рот, как учили в школе старшаки, и ещё раз основательно поблёвал. Очистившись, я ощутил невероятно мощный прилив энергии. Вместе с ней ко мне вернулась уверенность в себе.
Губернатор великодушно разместил пленённого Атауальпу во дворце, разрешил взять с собой всю прислугу, жён и наложниц, кого пожелает, чтобы он ни в чём не испытывал стеснения. Одна лишь досадная мелочь: императора заковали в железные цепи. В остальном будто бы и ничего не изменилось, империя жила надеждами и упованиями на волю императора.
Мы ждали, пока Сапа Инка закончит трапезу. Что меня поразило, он был в прекрасном расположении духа. Чему радуется? На что надеется? Неужели верит договору, который они подписали с губернатором? Атауальпа в обмен на свободу обязывался заплатить выкуп: наполнить золотом залу длиной в двадцать две пяди, шириной в семнадцать (37 кв. метров), а в высоту до белой полосы на уровне в полтора человеческих роста. Писсаро сам прочертил эту полосу. И ещё две таких залы наполнить серебром. Согласно кастильскому праву, нотариус скрепил договор печатью. История не знает более богатой военной добычи. Но для Атауальпы это была лишь малая толика того, чем он владел, – одно лишь зернышко маиса из мешка. В каждом храме имелось принесённое в качестве подношений золото и серебро, а храмы стояли не только в городах, но и в каждом селе. Несметные сокровища хранились у касиков (вождей). А сколько драгоценного металла таили ещё недра! Что золото? Пот Солнца. Такая жаркая работа у Светила. Потеет… Всего-то пот. Но пот Верховного Божества!
Видимо, Атауальпа полагал, что легко отделался. Чем дольше я на него смотрел, тем больше копилось глухое раздражение к нему. Обидно за империю. Ему не обидно, а мне обидно, хотя я-то тут кто?
Он ел так же, как и его народ, руками. Золотую тарелку держала одна из младших жен. Жуя морскую свинку, император подавился, закашлялся – женщина подставила руку, он сплюнул ей в ладонь. Другая из жен, разглядев упавший с его головы на край тарелки волос, схватила и съела его. И правильно сделала – в местах, где распространено колдовство, надо быть начеку. Заполучив волос, ничего не стоит навести порчу на человека. Однако я заподозрил паранойю – что делать, кто из узурпаторов ею не страдал?! – профессиональная болезнь.
– Кланяйся, – сказал Вайна-Друг, подводя меня к Верховному Инке.
Какая-то пародия – кланяться человеку, закованному в цепи, пусть он даже на троне и называет себя императором. Да и непривычно как-то, и вообще, может, у меня радикулит?! Я, как полагается, согнулся пополам, вытянул руки, коснулся кончиками пальцев губ. В ответ он даже не кивнул, тупо смотрел куда-то сквозь меня, может быть, ожидая, что я повторю свой поклон. Щас!..
– Предсказывай, – ткнул кулаком меня в бок Вайна-Друг.
– Что предсказывать?
– Ты оракул, тебе виднее.
– И предскажу, мне что, у вас проблемы – не у меня… Глядя на тебя, уважаемый Сапа Инка, никто не усомниться, что дела в империи обстоят самым лучшим образом. Так и есть, если исключить вероятность того, что через три месяца тебе отрубят голову… Но об этом как раз не стоит беспокоиться, потому что перед тем, как палач взмахнет топором, тебя предварительно задушат. Ты спросишь, а что станет с твоим верным полководцем Чалькучимой? Испанцы его будут долго и добросовестно истязать, потом, отчаявшись вырвать из него хотя бы стон, ещё живого сожгут на костре… Что станет с твоей супругой, прекрасной императрицей-койей Кусимарай Окльо? Она удостоится чести быть наложницей упыря-губернатора. А весь твой гарем будет отдан в утеху этим замечательным диким животным, которые называют себя христианами. Однако всё по порядку. Поначалу у тебя сохраниться иллюзия, что ты по-прежнему властвуешь над империей. Писсаро всячески будет тому способствовать, ублажая твоё самолюбие по мелочам, между тем потихоньку прибирая твою империю к рукам. За месяц ты научишься говорить, читать и писать по-испански. Освоишь шахматы и будешь обыгрывать испанцев. В течение двух месяцев твои подданные наполнят золотом и серебром залы. Ещё через месяц его переплавят в слитки, погрузят на корабли и отправят в Испанию. Сначала Писсаро расправится с твоими сторонниками, потом – с тобой. Короче говоря, губернатор тебя обманет.
Они слушали с величайшим вниманием, только один раз Вайна-Друг перебил меня, попросив:
– Выражайся яснее, Змей. Что значит, «обманет»? У кечуа нет такого слова.
Я находил синонимы, объяснял так и сяк, всё равно не понимали. Наивные Дети Солнца не ведали лжи, случаев обмана не знали. На что они рассчитывали, столкнувшись с цивилизацией, в которой ложь являлась оружием, куда страшнее конницы и аркебузы?! С помощью лжи всего лишь горсткой конкистов-отморозков невежественный, совершенно неграмотный и далеко не умный человек покорил огромную процветающую империю. Есть чему у него поучиться даже и нашим кремлевским ребятам.
– Не поняли? Ладно, зайдём, с другой стороны. Не знаете, что такое ложь – открою правду: Писсаро с радостью убил бы тебя, Сапа Инка, прямо сейчас. Но пока ему выгодно держать тебя в качестве заложника. Твои войска парализованы. Стоит им прийти в движение, как с тобой тотчас расправятся. Зато у губернатора полная свобода действий. Верный тебе полководец Чалькучима не окажет ему сопротивления, хотя имеет 35-тысячную армию. Очнись, империя на краю гибели! А ведь какая империя! Как мудро её устроил Манко Капак, твой великий предшественник, собиратель земель американских. – И я начал объяснять ему, верховному правителю, чем хороша его империя.
И он слушал, и не мог не согласиться со мной. Нет денег, нет банков и ростовщичества, нет торговли. Нет капитала, нет прибыли, а стало быть, нет и несправедливого ее распределения. И потому нет почвы для майданных настроений. Все при деле, налоги платятся митой (отработкой). Нет голодных, нет нищих, инвалиды выполняют посильную работу, старики получают пенсионное довольствие с императорских складов. Науки и ремесла процветают. Медицина на высочайшем уровне. Только подумать, операции на головном мозге, анестезия травами, а какие инструменты?! – обсидиановый скальпель, золотые щипцы, серебряный зажим…
– Так вот, я решил дать исторический шанс цивилизации инков как альтернативу нашей, явно зашедшей в тупик. Твоё дело – швах, но если будешь слушать меня, не всё потеряно. Известно, исход боя решает вооружение армии. У испанцев конница, пушки и аркебузы. Для вас – грозная сила, но, поверь, – это сиюминутное преимущество. Пройдёт немного времени, и вы тоже будете лихо скакать на лошадях и постреливать из ружей. И врать, между прочим, научитесь. Прогресс не стоит на месте: человек взял в руки палку, потом, копьё, калаш, ЗРК «Бук»… И в итоге наизобретал и произвёл столько такого оружия, какого испанцам и не снилось. – Всё более воодушевляясь, я позволил себе небольшой экскурс в область современного вооружения, хотя, признаться, и сам в этом вопросе не отличаюсь эрудицией.
В тот момент меня осенила блестящая идея: с помощью Айяуаски и прапорщика Дорофеева (друга приятеля моего шурина, с которым мы однажды пили пиво, и он показывал мне ключи от ангара войсковой части) перетащить сюда кое-какое оружие, – и я уже слышал фанфары, представляя баталии, которые решительно изменят ход истории.
– Представь, Сапа Инка: впереди, сотрясая землю, сметая всё на своём пути, выдвигаются наши легендарные уралвагоновские Т-90. Ты, в расшитой золотом тунике, на голове султан с перьями, сидишь на башне самого большого танка, «Армата» называется (прямо с выставки, опытный, из картона, образец), и по рации руководишь боем. В воздух поднимаются истребители (списанные, но ещё с хорошими лётными качествами Су-27), поддержанные огнём артиллерии и молитвами Всеблаженнейшего патриарха Кирилла; у копейщиков в руках калаши, камнеметатели побросали пращи и камни в кусты чапарали – херачат направо и налево из гранатометов. Барабаны, с натянутой на них кожей испанцев, выбивают новые ритмы, созвучные прогрессу и современной тактике ведения боя, сокрушающе бравурно выводят наступательную тему свирели, скоропостижно изготовленные из берцовых костей конкистадоров. В победоносно-красных туниках крутят задницами танцоры. И так крутят, что ни у кого не вызывает сомнения: враг будет разбит. Противник ничего подобного не видавший, даже не бежит, а падает от страха замертво.
Свою историческую речь я заключил такими словами:
– По правде сказать, Атауальпа, не всё мне нравится в твоей империи. Вряд ли её красят человеческие жертвоприношения. К сожалению, они, сколько я знаю историю, никогда и не прекращались, каким бы справедливым ни афишировалось устройство общества. Всё же у вас жертвоприношения не имеют столь массового и иезуитского характера, как, например, у нас при Сапа Иосифе Виссарионовиче. Ладно, жертвоприношения на твоей совести, но я категорически возражаю против употребления в пищу морских свинок. Немедленно запрети!.. И я готов тебе помогать. Таково моё единственное условие.
Моя речь произвела сильное впечатление. Вайна-Друг смотрел на меня с отвисшей челюстью, выпучив глаза; стукнуть его легонько по затылку – выкатились бы на каменный пол. Атауальпа же долго пребывал в неподвижности, будто бог Ильяпа поразил его молнией.
– Должен сказать, занятный сон приснился этому человеку, – наконец, сказал он, – и я не скучал, слушая его. Однако, Вайна-Друг, я тебя не просил найти мне учителя и наставника, каким он хочет себя представить, – речь шла о прорицателе.
– Ну а чем я, извиняюсь, занимался целый час?
– Ты рассказывал свой сон, который не имеет ничего общего с предсказанием. Мне, например, тоже вчера приснилось, что я живу в каменном улье на 18 этаже, но это не значит, что когда-нибудь мой сон сбудется. Присниться может всякое, я тебя за это не виню.
– Всё, что я говорил, – реальность, как и то, что ты видишь меня и разговариваешь со мной. Не можешь ведь ты сказать, что я тебе приснился?!
– Почему это не могу? Сказать – мне никто не посмеет запретить. Но говорить я не буду, потому что не это важно, приснился мне ты или нет, а важно то, что ты разговариваешь со мной на равных. И сверх того, диктуешь, как мне поступать в делах государственной важности. И что уж совсем выходит за рамки разумного, пытаешься ограничить наши исконные потребности, лишив меня и моих подданных вкусного и полезного продукта, каким являются морские свинки.
– Оскорбление императора! – вскричал Вайна-Друг, хватая меня за волосы. – Прикажу забить дубинками!.. Пожалуй, нет, камнями!.. Морскими свинками!..
– Я бы попросил соблюдать законность, Вайна-Друг, – осадил его Атауальпа.
Он резко встал со своего деревянного, бутафорского трона, громыхнули железные цепи на ногах, золотые трубочки с бахромой на голове мелодично зазвенели, гневно посмотрел на своего глуповатого вельможу. Тот кивнул двум охранникам, подпиравшим стенку, они схватили меня под микитки и поволокли вон из дворца.
А я ведь не успел предсказать самого главного, я бы мог утешить Атауальпу.
Так и стоит перед глазами картина: в день Святого Хуана на площадь Кахамарки выйдут с факелами в руках конкисы, встанут по периметру. Уже громоздится куча хвороста, и всё готово для сожжения Атауальпы, к чему скорый суд Писсаро приговорит его «за многие преступления». Свидетелей этого печального события будет всего около сотни, в основном испанцы, убеждённые, что заживо сжечь человека – дело святое, необходимое для укрепления христианской веры и прогресса. Доминиканский монах Висенте де Вальверде как никогда торжественный и строгий, обратившись к язычнику, напомнит, что Господь милостив, и он готов ходатайствовать перед Богом и высокими судьями за смягчение приговора, если тот сподобится и примет обряд крещения. День кончался, Атауальпа глянул на багряное закатное солнце. Верховный бог Инти-Солнце, послав ещё холодный прощальный луч, отвернулся и ушёл за горизонт. Инка принял обряд крещения, и судьи были настолько гуманны, что отменили сожжение, заменив его удушением. Неизвестно, что стало с Сапа Инкой Атауальпой, ведь умирал уже не он, а кто-то другой. Хуан де Атауальпа – такое имя получил новообращенный христианин при крещении.
Это значит – самкауси, дом ужасов
– Что значит, по-вашему, соблюдать законность? – спросил я.
– Это значит – самкауаси, дом ужасов.
Тюрьма находилась на самой окраине Кахамарки. Я волочился, едва переставляя ноги, оттягивая момент казни, за что периодически получал под зад коленкой. И сам не мог понять, как это я, мирный штатский человек, вляпался в эту кровавую историю. Какое мне дело до инков и конкистадоров?! У меня что, нет своих проблем? Забор повалился на даче, крыша потекла, в ботинке гвоздь, надо бы… Интересно, какую мне приготовили казнь: останусь инвалидом или моему проступку соответствует высшая мера? Срок заключения не грозил. У инков было не принято лишать человека свободы, наказание приводилось в исполнение немедленно. И стало дурно, когда вдруг осенило, что меня как оракула отправят вслед за дедушкой Вильякой Уму. Представил, как моё бездыханное тело набивают травой, пропитывают смолами и волокут высоко в сьерры, чтобы там, на холодном воздухе и под палящим солнцем, оно закаменело.
– Сеньоры, умоляю, войдите в моё положение, ну не готов я к мумификации, не христианское это дело. Да и вам к чему сложности, дорогостоящие технологии?.. Камнем по башке – просто и мило!
– Ишь, что о себе возомнил! – засмеялись они. – Муми-ха-ха-фикация! И не мечтай, получишь то, что полагается по закону за оскорбление императора, не больше и не меньше. – И они ввели меня в тюрьму, устроенную в старой каменоломне. Свирепо дохнуло запахом гниющей человеческой плоти. Я разглядел во мраке полусгнившие трупы, скелеты на медных, позеленевших от сырости и времени цепях, груды человеческих черепов, по которым сновали крысы и ползали гигантские белые черви.
– Что хорошо, погода наладилась, – сказал один из них, – в такой денёк и умереть не грех.
Он не шутил, умереть для инка, что раз чихнуть. И умирали, не беря особенно в голову, им было невдомек, что кто-то может и слегка взгрустнуть по поводу своей предстоящей безвременной кончины.
– Отпустите! – взмолился я, и достал из мешочка последние листики коки в отчаянной надежде подкупить индейцев, – заблудился в Pacha (времени-пространстве), с кем не бывает?!
– Нельзя сказать, друг, что ты блещешь умом, но сердце у тебя доброе, – разделив листочки, они тотчас принялись их жевать. – Мы не останемся в долгу и тоже проявим к тебе милосердие.
– Спасибо, друзья. Даже не знаю, как вас благодарить…
– Вот две ямы: в одной – сытые змеи, в другой – голодные пумы. Предоставляем тебе за это право выбора.
Заглянул в одну – яма густо кишела змеями – гады наползали друг на друга, сплетались в клубки, тянули сатанинские головки, шипели, пытаясь дотянуться до меня вибрирующими раздвоенными лезвиями язычков. Заглянул в другую – в чёрной яме таилась чёрная хищная тать, вспыхнули зелёные фары глаз; грозное, предупреждающее рычание разрешилось душераздирающим голодным воплем.
– Долго думаешь, друг! Всем пора обедать, и нам тоже – картошка стынет
Тычок в спину – и я полетел в яму к голодным пумам.
– Пома! – заорал я, – Пома! Пома!..
Я ударился головой о собственные колени. «Господи, помоги!» – успело вспыхнуть искоркой погружённое во мрак сознание. Погасло и снова вспыхнуло, мерцало ещё сумеречным свечением. Я себя мутно увидел на дне ямы – надо мной полоскали ветви могучие деревья перуанской сельвы.
– Кахори-Змей, supaypa wawanka qamqa kanqi! (сын дьявола!) Что ты тут делаешь? Я тебя по всей сельве!.. – У края ямы орал идиотски-радостный Пома-Пума.
Ноги не подчинялись, и стоило больших трудов с помощью курандеро выбраться на поверхность. Была глухая ночь, когда мы добрались до дома; я рухнул на подстилку и забылся до утра.
Проснулся оттого, что почувствовал на лбу и щеках влажные и тёплые прикосновения. Умываться было ни к чему – лицо вылизала большая чёрная собака. Пома напоил меня и онкологическую мате де кока и повёл во двор.
– Хотите посмотреть на результаты? – Пома указал на тазик, полный зелёной рвоты. – А говорил, нет глистов. – У онкологической блевотина была горчичного цвета, и было её гораздо меньше.
Я сообразил, что под глистами Пома разумел нечто большее, чем паразитов, – это и болезнетворные микробы, вирусы и вообще всякая ментальная грязь. Церемония Айяуаски предполагала полное очищение.
– Поясни, Пома, как это я разговаривал на кечуа – я же не знаю языка.
– А ты и не разговаривал. Это Айяуаска в тебе разговаривала.
Снимая с себя в клочья изорванную индейскую одежду, я обнаружил, что во многих местах она испачкана кровью, а в мешочке-shuspas не было ни одного листика коки.
Ещё какое-то время я оплакивал цивилизацию инков. Признаюсь, я до сих пор у неё в плену. На Атауальпу я зла не держу – что было ожидать от узурпатора?! Но для меня осталось загадкой, почему находясь на краю пропасти, он оставался таким невозмутимым. Умение владеть собой или недальновидность? Могу ещё предположить, что у него были свои представления о Рacha (пространстве-времени), он знал наверняка, что иллюзия, которую мы называем реальностью, не исчезает, а только меняет пространственно-временные координаты. В каком-то из миров проявится Рachaсuti (циклически возвращаемая эпоха), повторится неисчислимо и его краткое царствование. Чем больше я смотрю на женщин Южной Америки, тем больше в том убеждаюсь. Гляньте-ка, шуршат подружки по бульварам – кузовок книзу, животик вперёд, носки в стороны, а ляжки так и трутся, так и трутся друг о дружку…
Цивилизация инков не исчезла вовсе – новая Тауантинсуйу набухает, вынашивается для будущего рождения. Залог тому эти бедра – надёжная опора свода мечты, манящей войти обратно и забыться в жутковато-сладком младенческом сне Золотой Империи.
Оригинал статьи размещен в ноябрьском номере журнала Уральский следопыт за 2020 год
здесь https://uralstalker.ru/2020/11/zakrytie-ameriki/
автор Юрий Бриль
✅ Подписывайтесь на материалы, подготовленные уральскими следопытами. Жмите " 👍 " и делитесь ссылкой с друзьями в соцсетях