Начало зимы хорошо встречать в большом загородном доме. Сидишь, бывало, в кресле перед камином, слушаешь, как мерно потрескивают дрова, видишь, как плачут запотевшие окна, как медленно опускается на землю снег...Хорошо, спокойно, сказочно...А рядом, в ногах, непременно что-нибудь теплое и мужское...Кот, ковер...муж...
Помню, как глядя в окно на заснеженные елки, я вдруг подумала, что было бы здорово пожить пару недель в деревне! Походить в тулупе и валенках к колодцу, поносить теплые рукавицы и пуховую шаль, поваляться на печи! Попариться в бане. Покататься на лошади. Помечтать о шумном городе. Сойти с ума. От счастья. От покоя и тишины. От «помечтать».
Вспомнилось, и как мы с девчонками, лет этак в 15-16, погадали в Святки на женихов. Собрались у леса. Разулись на морозе, кинули каждая свой башмачок. У всех - как у людей - носом к дороге упал или к дому, а у меня одной - к елкам!
- Ну, и что там есть, за лесом? - спросила я с ехидцей. - Откуда мне жениха ждать?
Все молчат, переглядываются. И тут одна говорит:
- Ой, погодите, я вспомнила! Там же новое кладбище!
Вот поэтому до сих пор и жду.
Сижу на остановке автобуса. Рядом - молодая мамаша с годовалым ребенком. Ребенок куксится, бросает машинку на асфальт, мамаша поднимает ее и сует ему в руки. Так повторяется раз 5-6.
- Ой, ну, погоди, сейчас наш папа придет, он тебе задаст! - беззлобно ругается женщина. Младенец визжит. Вдруг из-за угла дома показывается изрядно пропитая мужская физиономия. Младенец оживляется и радостно машет мужчине рукой. Женщина оборачивается и говорит:
- Нет, Коля, это не наш папа. Наш - красивый. Это - чужой дядя.
Через минуту с другого угла начинает двигаться по направлению к остановке низкорослая мужская фигура. Младенец машет. Женщина удовлетворенно вздыхает, вот, наш папа пришел, сынок. Мужчина улыбается семье «засвеченными» фингалами и щербатым ртом, поднимает сына на руки, достает из кармана засаленной куртки горсть кукурузных палочек, и вся троица медленно удаляется домой. В покой и счастье.
Лето в российских деревнях – роскошное! Пахнет травами, молоком, медом и придорожной пылью. В разгар трудового дня в деревне Мостовое в Удмуртии, куда мы с семьей приехали как-то искупаться в пруду, народу было немного. И около пруда в обеденный перерыв нарисовалось всего пять человек: трое мальчишек с навороченными великами и две бедненько одетые женщины, лет 55. Мальчишки бесстрашно бросились с мостика в воду, вздрогнули от перепада температуры, завизжали. А женщины расположились рядом с нами и стали раздеваться.
- Что ж ты, Галя, купальник-то не НАДЕЛА? - спросила одна другую, расстегивая кричащего вида кофту.
- Так кто ж знал, что так раскочегарит, - отозвалась Галя, закатывая спортивные штаны выше колена. - Знала бы - НАДЕЛА. Вот досада!
Я слушала и блаженно улыбалась: НАДЕЛА, спасибо вам, тетеньки! И культура речи - прямо на глазах! - ручейком потекла из культурных и просто столиц в российскую деревню. Вернее, не так. Культура речи в нее еще при царе-батюшке утекла. И так и осталась там. На ПМЖ.
А еще вспомнилось, как во время прохождения фольклорной практики в университете, я жила под Ижевском у тети Симы, родственницы моей подруги Ленки, а та не только угощала меня нецензурными частушками, но и поила «мухоморовкой» - настоянными на спирте мухоморами. Через пару «мухоморовок» я слегла с желудочными коликами. Тетя Сима же, которая в свои 67 выглядела на 50 с «хвостиком», пожаловалась фельдшеру «скорой», что «городские больно уж нежные, слабые здоровьем», не то, что деревенские девки - кровь с молоком! Мол, и мама ее покойная настаивала мухоморы, и бабушка. И даже прабабушка пила это чертово зелье за «будь здоров». Кстати, прожила 104 года.
Когда все так плохо, что хочется кричать...надо найти в уголке сердца какое-нибудь теплое воспоминание. Например, когда родители впервые привезли тебя, пятилетнюю, в деревню, и ты так боялась коров, что при их приближении...закрывала глаза.
- Что это ваша девчонка от Мушки-то жмурится, - спрашивала в таких случаях уже другая тетя Сима, разминая руки перед вечерней дойкой. - Нашим-то коровам бесполезно подмигивать, они вас, городских, за своих не считают. У вас запах другой. Квартирный.
А здешние люди природой пахнут, волей. Мужики-работяги, вот, пОтом пахнут. А вы - «хрущевками», «деколоном» и крепдешином. А для меня все вокруг пахло навозом. Парным молоком. И прелой травой.
А еще пахло чем-то волшебным, таким, чего в городе просто быть не может. Например, солнцем, которое, едва продрав глаза, выкатывалось из-за забора и по-хозяйски ложилось на подоконник - досыпать. Или брусом, который целую неделю мог хранить в себе запах обильного летнего дождя. До одури пахло птичьими гнездами. Мятой. Васильками.
Упавшими на землю яблоками. Дикой земляникой. Новенькой собачьей конурой. И собакой тоже пахло - огромной, рыжей, предельно коммуникабельной, предлагавшей в качестве любого лекарства свой шершавый собачий язык.
А еще пахло детством. Но, тогда, пятилетняя, я и думать не могла, что через несколько десятков лет этот запах будет меня преследовать.
И по-своему, по-детски, оберегать.
От меня самой.