И.Седова "Золотое руно материнства", "Дружок".
1. Золотое руно материнства
В послеродовом отделении на утренний укол выстраивается очередь из казённых бесформенных ситцев. Они измяты и окровавлены в неравной битве природы и медицины.
Напротив сестринского кабинета открыта дверь в палату. С ближней кровати свисает толстая чёрная коса Айнуры. Она смотрит в окно. После тяжёлой ночи в родильном зале шевелиться совсем нет сил. Всё, что ниже талии, ощущается как одна огромная рана. Губы засохли и потрескались от того, что рот несколько часов подряд был открыт для крика.
Соседки по палате, разродившиеся днём раньше, до сих пор щедро рассказывают интимные подробности подругам и родственникам по телефону. Всё, что может вспомнить Айнура - как ей показывают синюшного орущего младенца, и тут же забирают.
Айнура просыпается от громкого голоса нянечки, развозящей детей на кормление.
Соседки по палате тянут руки к одинаковым свёрткам. Айнура пытается подняться, но сидеть очень больно, она поворачивается на бок. Взволнованно подглядывает, как женщины прилаживают к открытым грудям маленькие сморщенные мордочки, подслушивает, какие слова используют русские в таких случаях. В коридоре слышны шаги, сердце Айнуры замирает, но напрасно. Ей ребёнка не приносят... Вдруг становится так же страшно, как когда муж увозил её в Москву. Не решился оставить одну после всего, что с ними тогда произошло.
Главврач отделения приходит к Айнуре на второй день и говорит с ней, не стесняясь соседок. Он старается быть одновременно беспристрастным и убедительным, поэтому разговаривает, как учитель первых классов.
- Ты хорошо понимаешь по-русски? - Айнура испуганно кивает. - У ребёнка инфекция. Возможно, у тебя тоже. Нужно сдать дополнительные анализы. Ребёнку нужны редкие препараты. Муж сможет купить? - Она трясёт головой. - Тебя мы обязаны выписать завтра, а ребёнка - не можем, его переведут в специальный детский корпус и будут лечить. Ты согласна? - Она согласна. Потому что привыкла быть согласной, не умеет спорить с мужчинами и понятия не имеет, куда идти в этой огромной Москве, если её завтра выпишут с больной дочкой. - Скажи, что случилось с твоим первым ребёнком?
- Он умер через двадцать дней.
- Ты знаешь почему?
- Нет, мне никто не говорил.
- Но в роддоме тебя и ребёнка обследовали? На какой день выписали?
- У нас там нет роддома, это была простая сельская больница. Я родила и ушла домой через два часа.
- Ясно. Сколько времени прошло с первых родов?
- Год.
- Как год? Ты потеряла ребёнка год назад и забеременела через месяц?
- Через три. Муж сказал, надо пробовать ещё.
Доктор разводит руками, порывисто встаёт со стула и оборачивается к соседкам,заглядывая в их карты.
- Тааак, у вас сегодня третий день, по УЗИ всё в порядке, так что обеих выпишем после обеда, через час подойдёт детская сестра.
Соседки улыбаются и сжимают в руках телефоны, готовые к срочной рассылке новости.
- У меня молоко пришло, что делать? - робко спрашивает Айнура у доктора, уже выходящего в коридор.
- Придётся сцеживать руками и выливать. Кормить тебе пока нельзя. Я попрошу нянечек, чтобы подошли и помогли.
Дальше в палате начинается радостная суета, соседки без конца звонят родственникам, объясняя, где лежит атласный конверт для ребёнка и бумажные конверты для врачей. Айнура сквозь навалившиеся сны и отчаяние чувствует, как тяжелеет её грудь, наполняясь чем-то таким, чему невозможно противостоять.
Когда счастливых соседок с их здоровыми детьми забирают их радостные мужья, Айнура остаётся в палате одна. Вчера, когда её позвали в детское отделение, она видела дочь. Маленькую, с густыми чёрными волосами, оплетённую трубочками внутри прозрачного кювеза. Рядом лежали и другие дети, но лишь увидев эту девочку, Айнура почувствовала, как внутри живота сжалось то место, что вынашивало эту малышку из кювеза восемь беспокойных месяцев.
Утром третьего дня дежурная сестра заглядывает по очереди во все двери, напоминая молодым матерям о необходимости забора крови и получения уколов. Последняя дверь, ровно напротив сестринского кабинета, уже открыта.
В утренних сумерках на заправленной кровати сидит, готовая к выписке и одетая в своё, Айнура. Толстая чёрная коса аккуратно закручена на затылке. Одной рукой девушка достаёт из разреза блузки тугую грудь в голубых прожилках, другой пытается нажимать на неё так, как показали вчера грубые бесцеремонные нянечки. Прямо под грудью, на её коленке, стоит пустая баночка из-под йогурта, в которую неравномерно то стекает, то брызгает материнское молоко. Туда же капают и слёзы, которые нечем утереть.
2. Дружок
- Мам, я обувь снимать не буду, у тебя все тапки и пол в кошачьей шерсти. В прошлый раз даже носки выбросила.
Алёна недовольно поджимает губы, глядя в зеркало, и идёт в ванную комнату. На раковине лежит такой жалкий обмылок, что она просто ополаскивает руки под тёплой струёй. Затем стряхивает воду с рук, избегая несвежего полотенца. На кухне охает Анна Ивановна, разбирая привезенный дочерью пакет с продуктами.
- Ну зачем же всё такое дорогое? И маслины - разве я буду их есть? Забери, а? - Анна Ивановна раскладывает по полкам старого маленького ЗИЛа деликатесы, и начинает шаркать между плитой и столом. - Картошечка сварилась, из селёдки выбирала косточки целый час!
- Тут даже сесть негде, мам. Всё в шерсти. Брысь! - Алёна машет ухоженной рукой на серую кошку, и та недовольно спрыгивает со стула. Анна Ивановна расстилает на стул кухонное полотенце - на этот раз чистое, из шкафа. Выставляет перед дочерью свой обед, та морщась, присаживается. - Ладно, давай маслины откроем прямо сейчас!
Алёна оглядывает знакомую кухню. Вот эти занавески тут висят ещё с выпускного класса. Вот эта селёдочница с золотым ободком напоминает шумные семейные торжества. А ножка табуретки сохранила следы собачьих зубов.
- Как ты живёшь с этими кошками? Вонь, шерсть, и, наверняка, спят в твоей кровати. Дружку ты никогда такого не позволяла. Помнишь, он каждую ночь залезал к тебе в ноги, а ты ругалась и сталкивала его на пол?
- Зато потом он шёл к тебе, и уж ты-то его пускала прямо на подушку! Вонял, он, кстати, не меньше кошек, но его ты почему-то терпела.
- Помнишь, как я с ним вышла гулять зимой в той дурацкой шубке из искусственного советского меха? Стала кататься по ледяной дорожке. Дружок в восторге бегал за мной туда-сюда. И лаял, как будто требовал объяснений этого фокуса. А потом я упала и никак не могла подняться. Он хватал шубу зубами, чтобы поднять меня. – Взгляд Алёны, остановившийся на оконной раме, но предназначенный совсем не ей, становится нежнее. Но расслабляться нельзя. - Досталось же ему потом за оторванный воротник!
- Да, шубка была хорошая, на новогоднюю премию тебе купила. А теперь думаю, может зря я тогда его так налупила, надо было сдержаться, выждать, пока злость пройдёт, и пришить этот воротник молча…– Анна Ивановна, наконец, решается присесть рядом с дочерью. - Попробуй селёдку-то.
- Фу, я такую не могу есть, я люблю финскую в горчичном соусе. А Дружок, помнишь, всё мог съесть - и селедку, и макароны, и манную кашу. – Алёна снова даёт слабину, но тут же прячет улыбку. - А кофе есть у тебя?
- А как же! - Анна Ивановна, стараясь угодить, поскорее поднимается с табуретки. - Соседка угостила, очень хорошие пакетики «три в одном»!
Алёна презрительно фыркает.
- Не надо мне пакетики, я тебе в следующий раз привезу нормальный молотый и френч-пресс, будешь быстро заваривать.
- Да я кофе-то не пью, если только для тебя держать. - В кухню из коридора входит второй серый кот, потягивается, принюхивается и подходит к Алёниной ноге под столом.
- А ну пошёл отсюда! - Кот вероломно получает ногой в живот и отлетает обратно в коридор. - Не смей тереться о мои чёрные рабочие брюки! Мам, выгони их отсюда!
- Да куда ж я их выгоню, они тут хозяева. – Анна Ивановна ласково улыбается котам.
- Дружку ты объясняла по-другому, помнишь? Говорила, что хозяин здесь ты, а он всего лишь безродный пёс, подобранный во дворе.
- Помню, как не помнить. Он так жалобно смотрел, когда в кухне пахло котлетами. А я его вот так же ногой выгоняла, как ты сейчас котов. Этих я, конечно, больше балую. – Анна Ивановна замечает, что дочь достаёт из банки чёрные ягоды прямо наманикюренными пальцами. - Алён, ты брезгуешь моей посудой, что ли? Хочешь, я вилку другую дам?
- Да, вилочка, конечно, древняя, но есть я всё равно не буду, я на диете. И вообще, мне, наверное, пора. - Алёна на секунду задумывается. - А у тебя не осталось фотографий с Дружком?
- Что это ты сегодня его вспомнила? Хватит прошлое ворошить! У меня даже сердце прихватило. Надо принять что-нибудь.
- Ну ладно. - Направляясь в коридор, Алёна говорит: - Мне тоже очень больно было, когда я вернулась из лагеря, а ты сказала, что Дружка пришлось усыпить. Я рыдала неделю. Сколько ему лет-то было, что он так сильно сдал за месяц без меня?
- Ну лет восемь, может, я не помню - Анна Ивановна шаркает за дочерью, шумно выдыхает, вытягивая губы. - Шарф не забудь на крючке!
- Надеюсь, до крючка кошачья шерсть не долетает! - Алёна несколько раз встряхивает шёлковый шарф и завязывает его на шее каким-то особенным узлом. Не давая матери возможности обняться, быстро чмокает её в щёку. – Ты прям побледнела. Пойди, полежи сейчас. - Даже на секунду приблизившись, Алёна чувствует запах лекарств и немытых волос, снова морщится. Уже открыв дверь, оглядывается и говорит:
- Хоть сейчас ты можешь рассказать, чем он заболел, и каким ты его видела в последний раз?
Мать опускает глаза, упирается левой рукой в стену, правую прикладывает к сердцу.
- Ты только не ругайся. Я очень жалею, что так поступила…
Алёна замирает на пороге. Коты трутся о её брюки.
- Ты уехала, а я работала с утра до ночи, у меня там проблемы были. Однажды пришла вся на нервах, а он тут у дверей целую кучу навалил. Ну, теперь-то я понимаю, что пёс был старый, не дождался выгула. Но тогда я очень разозлилась. - Анна Ивановна вдыхает поглубже. - Я представила, что такое меня будет ждать каждый вечер. На следующее утро села с ним в трамвай, доехала до конечной, где ветеринарка, выпустила на газон, а сама, не оглядываясь, - на работу. Думаю, добрые люди его потом забрали...
На этих словах старушка отворачивается и очень медленно, по стеночке, уходит в свою комнату.
Алёна чувствует, как дрожат её губы, руки и даже колени. Перед глазами всё плывёт. К горлу подкатывает отвращение. Она резко поворачивается на каблуках, ударяется плечом о дверной косяк и бежит два пролёта вниз, хватаясь то за шершавые перила, то за облупившиеся стены. Вырвавшись из темноты, сырости и безысходности родного подъезда, она наклоняется над постаревшей клумбой и блюёт.