24
Предыдущее ЗДЕСЬ
Не замеченные никем, они оделись в прихожей и вышли на лестничную площадку. Садовникова, обернувшись, сказала Агранову с улыбкой:
– Поздно уже… Но с таким провожатым не страшно и ночью!
Вместо ответа он молча отпахнул полу, извлёк из кобуры комсоставский пистолет Коровина и сунул его в косой боковой карман. После этого застегнул пуговицы свободноватой двубортной кожанки. В результате социалистических преобразований в городах расплодилось неимоверное количество шпаны, так что выходить в тёмное время суток было действительно опасно. Впрочем, опасности поджидали и бандитов – в те времена власти ещё не додумались шить гражданам «превышение пределов самообороны».
– Никогда не подумал бы, что в Москве можно встретить такую женщину, как вы… – сказал Агранов, когда они стали спускаться по лестнице. Они шли пешком. Лифты возили пассажиров только вверх. Электроэнергия нужна была заводам – днём и ночью страна ковала оружие.
– Что же во мне такого особенного? – Анна рассмеялась и взяла его под руку.
– Вы словно какая-то нездешняя жар-птица. Откуда вы взялись?
– Нет, я здешняя. Москвичка родом. Просто долго жила за границей. С мужем…
Разумеется, он не подал виду, что многое о ней знает.
– За границей? Где же?
– Ну, во Франции. В Париже.
– Конечно, как я сразу не догадался по аромату ваших духов!
– Духи действительно французские. Но их аромат может ввести в заблуждение. Их мне передал на днях знакомый – достал через своих парижских знакомых.
Вот те на, подумал Агранов, уж не ради ли духов она встречалась с Глызиным? Только и всего? Как всё просто…
Они вышли из подъезда на улицу. Кое-кто из приглашённых на вечер жил в этом же доме, и вообще Бурнусов был буквально набит представителями столичной богемы. Они прошли по переулку до оживлённой Тверской. Здесь Агранов на мгновение задумался, куда повернуть – налево к Столешникову переулку, или направо к Камергерскому, и выбрал более длинный маршрут. Пересекли Тверскую, свернули в Камергерский и вышли на Кузнецкий мост, где, как известно, нет никакого моста, давным-давно скрытого под землёй вместе с речкой Неглинкой, через которую он был переброшен. Анна рассказывала о жизни в Париже, о разводе с мужем, которого назвала прекрасным человеком, и сказала, что вряд ли встретит другого такого же, который бы так понравился ей – как человек… При этом она ни словом не упомянула о Сергее Гурове. Агранов с интересом слушал, задавал вопросы, поддерживая разговор. Он никогда не бывал за границей, дома дел хватало. Контрразведка и разведка всегда были на периферии его деятельности, но вот – пришлось столкнуться вплотную.
– Кстати, мои знакомые рекомендуют не слишком распространяться о том, что я жила за кордоном. Говорят, теперь приезжие оттуда вызывают повышенное подозрение у… у вашей организации… – она смутилась.
– Это не распространяется на красивых дам, – галантно соврал Агранов.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: ПРАВ ЛИ БУШКОВ, ИЛИ ТАЮЩИЙ ЛЕДЯНОЙ ТРОН
Не доходя до дома по Кузнецкому, последовательно принадлежавшего знаменитой садистке помещице Салтыковой и знаменитому филантропу и гуманисту врачу Гаазу, у помпезного здания банка они свернули на Рождественку.
– Расскажите о себе, как о художнице, – попросил он. – Надо полагать, пребывание в Париже здорово помогает профессиональному совершенствованию?
– О да, сама атмосфера вдохновляет! Я столько бродила по городу с этюдником… А музеи, выставки! К тому же – масса знакомств среди уличных художников.
– Знаменитый Монмартр?
– Нет, после войны художники перекочевали в квартал Монпарнас. Монмартр теперь окончательно превратился в огромный бордель. Кафешантаны, кабаре с канканами и стриптизом… А между Пигалью и Бланш целый квартал красных фонарей.
– Интересный должно быть район.
– Разумеется. Для мужчин. Мужчины слетаются туда со всего света. Европейцы, американцы, даже японцы попадаются. Наших эмигрантов, кстати, полно. Жильё там дешёвое.
– «Красная мельница» – это там?
– Ну да. И Мулен Руж, и Мулен де ла Галет.
– Сплошные мельницы…
– На Монмартре, на холме и вокруг, когда-то добывали гипс и были ветряные мельницы для его помола. Оттуда и пошло. Кстати – площадь Бланш – Белая – тоже в память о гипсе.
– Не знал, любопытно… Французским владеете?
– Да, болтаю довольно бегло. Муж учил. А ещё он научил меня управлять автомобилем. Брал часто служебную машину в торгпредстве и мы ездили по городским окрестностям.
– Да вы молодец просто. Мне тоже шофера несколько раз давали уроки вождения, и в результате я освоил осторожную езду на малой скорости – и только по прямой. Но мы отвлеклись… Я всё же хотел узнать о вас побольше как о художнице. В каком стиле вы работаете?
– Увлеклась импрессионизмом. Видимо, сказалось французское влияние. Впрочем, я несколько старомодна. В Париже теперь властвуют декаданс, постимпрессионизм, сюрреализм, колоризм.
Агранов имел обо всём этом не слишком ясное представление, а потому спросил только:
– Импрессионизм – это такой цветовой хаос, из которого возникают формы?
Она вновь рассмеялась.
– Да, в чём-то вы правы, пожалуй! Для правильного восприятия живописи импрессионистов важно рассматривать их картины с некоторого расстояния. И постоянно помнить, что они изображают не реальный мир, а свои впечатления о нём.
Беседуя, они миновали тёмные переулки, круто сбегавшие к давно упрятанной в трубу речке – Варсонофьевский, Сандуновский, Звонарский, Нижний Кисельный – с их знаменитыми банями, грязными рюмочными, заколоченными и заброшенными со времён НЭПа трактирами и лавками, закрытыми церквями. В переулках шла рутинная ночная жизнь. Из темноты доносились то женские взвизги, то пьяная перебранка, то звон гитары и блатные песни.
Всё больше увлекаясь, Анна Садовникова продолжала:
– Плохо даётся мне их техника – этот знаменитый переливчатый дрожащий мазок… Трудно обойтись без чёткого контура. Рисовальщик так и прёт из меня. В этом смысле мне близок не Клод Моне, и даже не Ренуар, а Эдгар Дега. Вот кто умел сочетать прекрасный рисунок с игрой красок! Это, да ещё, пожалуй, стремление «уловить момент», позволило причислить его к импрессионистам. Те стремились писать на открытом воздухе, на пленэре, ловя изменчивую игру света и тени, они обожали пейзаж, а Дега был к этому равнодушен. Его интересовали движения людей, женщин в первую очередь – танцовщиц, прачек… И скачущие лошади тоже. У импрессионистов картины зачастую рождались на одном дыхании, а он как бы конструировал свои работы в студии из множества предварительных набросков, уловленный им момент всегда синтезирован из многочисленных наблюдений…
Что ж, девочка, подумал Агранов, если сегодня ты поймаешь момент, то возможно станешь знаменитой. В случае непричастности к делу «Трианона», разумеется. Ещё на перекрёстке Кузнецкого и Петровки можно было свернуть по направлению к Недлинной, где Анна жила с Зуровым, но она не вспомнила об этом. Свернув в Сандуновский, тоже можно было оказаться поблизости, но она опять промолчала. Шла туда, куда вёл её Агранов.
– Здесь, в Москве, вы собираетесь продолжать в духе импрессионистов? – спросил он.
– Ну… Не знаю даже. Ничего крамольного в этом нет, насколько мне известно, однако теперь в моде академический стиль. Он так нужен стране на данном историческом этапе, и к тому же более понятен народу…
Ей не вполне удалось скрыть иронию в голосе.
– И вообще, мне не помешала бы полноценная мастерская, студия… Просторная, светлая…
Они вышли на бульвар и повернули влево, спускаясь мимо Трубной. По случайному совпадению Агранов запланировал пригласить спутницу на одну из служебно-конспиративных квартир ГУГБ, представлявшую собой нечто вроде парижской студии, хоть он и не подозревал об этом. Он снова вспомнил о Маяковском и стал рассказывать, как тот однажды высказался об академическом стиле в советской живописи:
– Это было на каком-то диспуте, году в двадцать пятом, кажется… Володя спорил с Луначарским по поводу полотен нашего придворного художника Бродского, вы его знаете?
– Конечно. Ленина на фоне Кремля этот халтурщик писал с фотографии, оставляя в неприкосновенности все детали силуэта и костюма.
– Ну да. А картину «Открытие второго конгресса Коминтерна» Володя сравнил с «Торжественным открытием заседания Государственного совета» художника Репина… Короче говоря, большевики пишут письмо Чемберлену. Читали Ильфа и Петрова? Как там… Удобно ли изображать тов. Калинина в папахе и бурке, а тов. Чичерина голым по пояс? Ха, ха…
Они вместе посмеялись над тем, до какой пошлости может дойти художник, даже если он коммунист, и она спросила:
– А вы хорошо знали Маяковского?
– Друзьями были… Кстати, не пора ли нам с вами перейти на «ты»?
– Поддерживаю, давно пора…
Дом, в котором находилась служебная квартира, стоял на пересечении Петровки и бульвара, там, где они сходятся под острым углом. До революции это был доходный дом Высоко-Петровского монастыря, выстроенный в начале века в стиле чего-то вроде арт-деко. Одно крыло, покороче, вдоль бульвара, другое вдоль улицы, три полноразмерных этажа, четвёртый – надстроечный, можно сказать мансардный. Внизу продуктовый магазин, когда-то изысканный и дорогой, а ныне рядовая «точка» Горпищеторга, уже закрытый в это время суток. Они вошли со двора и поднялись по лестнице на четвёртый этаж. В подъезде было довольно чисто и опрятно, по табличкам и звонкам у дверей видно, что не все квартиры – коммунальные, в общем, дом был того же уровня, что на Недлинной или в Бурнусовом, откуда они ушли.
Агранов отпер дверь, пропустил спутницу внутрь квартиры, вошёл следом и повернул выключатель. Под невысоким сводчатым раскидистым потолком обширной комнаты загорелась ветвистая замысловатая люстра. Анна Садовникова ахнула. Всю противоположную стену занимало огромное закруглённое сверху многорамное окно. За ним в темноте виднелся, или скорее угадывался узенький балкон под выступающим дугообразным козырьком – краем крыши. Вдоль стены напротив окна по одну сторону от входной двери располагалась кухня с навесными шкафчиками, раковиной и газовой плитой; «прихожая» с другой стороны двери была отделена от остального пространства комнаты солидным платяным шкафом, развёрнутым задней стенкой к окну. Из прихожки дверь вела в ванную, совмещённую с туалетом. Ещё две двери в перпендикулярных окну стенах вели в смежные комнаты – кабинет и спальню.
Центральная комната, или скорее зал, кроме кухни служила, надо полагать, одновременно гостиной и столовой. Меблировку её составляли длинная и широкая софа с ситцевой обивкой в цветочек, кресла, обтянутые бархатом, торшер со сборчатым абажуром и обеденный стол в «кухонном» углу, окружённый венскими стульями. Всё разностильное, видавшее виды, но вполне ещё симпатичное и пригодное.
– Надо же! – восклицала Анна, забыв даже вытереть обувь и кружась на свободном пространстве перед «французским» окном, за которым тонул во тьме бульвар. – Нет, здесь должен жить художник! Это прямо кусочек Монпарнаса в центре Москвы… Ведь я же так часто ходила по этому перекрёстку, как же я раньше не обращала внимания на этот дом?
Подойдя, он придержал её за руку.
– Видимо, после Парижа твой взгляд на мир изменился, Аня.
– Да, вы правы… То есть ты прав, Яков!
Глядя ей прямо в глаза, он тихо спросил:
– Поцелуемся?
Она улыбнулась несколько растерянно, и сказала первое, что пришло в голову:
– Так сразу?..
И тут же, приподняв подбородок, слегка подалась к нему.
Агранов скользнул ладонями по её предплечьям и привлёк её к себе, держа за локти. Первые поцелуи были лёгкими, губы их соприкасались покусываниями. Потом он подвёл женщину к одному из кресел, уселся и усадил её к себе на колени, потянув за руку. Некоторое время они целовались уже взасос. Затем Анна с усилием оторвалась от его губ и сказала, бурно дыша:
– Погодите… Ну, прошу вас…
– Нас? – рассмеялся он и ослабил хватку объятий.
Она вскочила с его колен и вновь подошла к окну. Обернулась, поправила волосы и спросила уже более спокойно:
– Надо полагать, твоё звание соответствует генеральскому?
– О да, в гнилом буржуазном Париже меня именовали бы «Мон женераль!»
– А чья это квартира? Не твоя ведь?
– Не моя. Здесь никто не живёт.
– Вот уж не предполагала, что в Москве, в наше время, могут быть пустующие квартиры! Кругом такая теснота…
– Она используется сотрудниками нашего комиссариата в особых целях. В том числе – для конфиденциальных встреч.
– Таких, как у нас с тобой?
– Не только. Кстати, имей в виду. О том, что ты была здесь, никому ни слова. Я серьёзно.
– Поняла. А постельное бельё здесь есть?
– В спальне заправленная кровать со свежим бельём.
– Нет… – она робко посмотрела на него и потупилась. – Давай ляжем в этой комнате… на этой тахте. Я перестелю…
…Люстра была погашена, спущены замысловатой конструкции шторы, свет торшера создавал интимный полумрак. Агранов лежал, укрывшись по грудь одеялом, и смотрел, как Анна раздевается. Она аккуратно расправила на кресле своё сногосшибательное платье, сняла полусапожки, на цыпочках подошла поближе. Лёгким движением обеих рук потянула за концы тесёмок, развязав кокетливые бантики на бёдрах. Небрежно сдёрнула с себя изящные парижские трусики и бросила их на софу. С порочной улыбкой посмотрела на лежащего навзничь мужчину, стоя над ним в лифчике и пристёгнутых к тонкому пояску шёлковых чулках:
– Бьен сюр, мон женераль!
Заключительную часть этой главы ЗДЕСЬ опубликовать не представляется возможным из-за зверской цензуры Дзена
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ
Чем больше лайков, тем длиннее оно будет!