Саня лошадиный член и кореш его - Серега.
Саня был настолько прозрачен, от сыроедения, что просматривался насквозь. Он, заделался профессиональным веганом, лет за десять до того, как об этом молодежном движении, стали трещать на каждом шагу. А про то, что он обладатель гигантских размеров члена, всем знакомым и незнакомым людям - рассказывала его подружка. На руках, под присмотром и чутким руководством которой, откинулись в преисподнюю ни один и не два Сани.
Для серьезного человека, обладать слоновьим, как у Луки Мудищева, аппаратом – это ни то, что бегать по шалашовкам, с малюсеньким стручком, в надежде на то, что он вытянется, как бамбук в сезон дождей. Это – подарок небес, это – ветреное счастье и непременный интерес к носителю сокровища, лиц противоположного пола. А, обладателю малюсенького члена – нужно давать пожизненную инвалидность, и регистрировать его в группе потенциальных маньячков, через Собес.
Саня подавал большие надежды, как актер. Он играл в благотворительном спектакле, самого себя. То есть – беспринципного торчка, городского сумасшедшего, разговаривающего на непонятном для обычных граждан – жаргонном диалекте русского языка, совершающего алогичные действия и несуразные, на первый взгляд, поступки. Причем, спектакль - поставил довольно известный режиссер с длинными, как у хиппи, волосами, забранными в нелепый пучок на затылке, и черной, как у батьки Черномора, бородой. Я думаю, что Саня боялся режиссера, благо тот постоянно покрикивал на молодых актеров - поэтому и играл хорошо, с огоньком.
Молодой актер - все свои прозрачные делишки, обделывал с испугу.
Саня с Серегой, как артисты главных ролей, довольно много разъезжали по разным городам и фестивалям, показывая молодежной аудитории, как не надо поступать. Они работали на тонкой грани, между пошлостью и настоящим чувством. Между добром и злом. Они шли – от противного. От осознания того, что весь мир конца девяностых годов прошлого века, рушится у них на глазах. Они не то, что не успели забежать в последний вагон, они даже не увидели хвост уходящего поезда. Они играли, призрак этого самого поезда, неотвратимо доставляющего - отряд психонавтов, в веселую, психоделическую страну, которой нет ни на одной земной карте.
Саня с испугу ругался с сестрой и ее мужем, выгонявшим молодого поэта из дома в любую погоду. С испугу дружил с Серегой, оставаясь у него ночевать. С испугу писал стихи и рассказы. Саня, даже не успел побывать толком в пионерах, испугался, что его задушит сосед по парте – пионерским галстуком, но он умудрился навсегда - остаться в девяностых, как и его приятель Сантяй. Они познакомились в аптеке, когда оба покупали «трамал».
Саня боялся всего и всех, а больше всех на свете, боялся самого себя. Он никогда себя не контролировал и даже не знал, как это делается.
Саня в любом случае, если бы не погиб – то – обязательно бы прославился. А откинулся он - на пороге неизбежной славы. У него вышла в независимом издательстве, замечательная книжка с картинками и вклеенным конвертом на последней странице, с вложенным в него компакт диском. На пластинке – записано Санино чтение собственных рассказиков в оригинальной, авангардной обработке. Музыку к текстам, сработал один - очень известный советский композитор. В Сашиной первой и последней книге – слово говно встречается пятьдесят раз, а слово – любовь – ни одного.
Наивное ли это искусство, анонимное или бесплатное? И вообще - искусство ли? Саня не знал и сам, но денег у него не водилось никогда. Скорее всего, и веганом он стал от того, что у Сани в рюкзачке, долго не было еды - и он умирал от голода. Саня никогда, никого, ни о чем не просил. Если у него не было и копеечки на метро, он, даже в лютый мороз - шел домой пешком, через весь город в легкой курточке, греясь от коллекторов и выхлопных газов проезжающих мимо машин.
Он мог сутками напролет не есть, не спать, а только читать книги и рисовать веселые картинки в тетрадку, в клеточку. В Сане не было ничего обыденного, общечеловеческого, он пер наперекор всему, что составляло, по мнению гностиков, человеческую сущность. Саня ушел за горизонт, но обещал вернуться.
Саня не вернулся.
В одно прекрасное утро, Саня решил, что ему пора умереть. Он приобрел, ровно столько медленного, чтобы хватило наверняка. Пришел к даме сердца на огонек, с подарками. Он выбрал эту даму, потому что не было другой, потому что - Саня хотел умереть именно у нее на руках. Саня шустро поставился, отлучившись в туалет. Посинел и умер до приезда Скорой помощи. Самое интересное, что никого из присутствующих в нехорошей квартире, людей, Санин поступок не удивил и не тронул. Даже врачей, как будто все присутствующие в театре одного актера, зрители, заранее знали конец Саниной истории.
Надо сообщить, что к моменту Саниной смерти, года за два до него, умер и Серега. Самый близкий Сане человек в этом мире. Единственный человек на земле, с которым Саня мог, хоть как-то контачить.
У Сереги была дурацкая черта, вместо толчка, ходить по - большому - в ванну, и заталкивать образовавшиеся экскременты в сливное отверстие. От этого действия, в Серегиной квартире, постоянно воняло, как из канализационной трубы, как из преисподней.
Серегина мама, жила в Америке с каким-то богатым америкашкой, а приглядывать за сыном - инвалидом, оставила девицу на выданье, с прицелом на счастливый брак по расчету. Эта девица, как могла, заботилась о человеке, который не вылезал из психиатрических больниц. Готовила, стирала, убирала за ним дерьмо по углам.
Она организовала выход Сережиной книги стихов, договорившись с издательством, на мамины деньги, выпустить фолиант тиражом в тысячу экземпляров. Это было опрометчивым шагом с ее стороны. Книги валялись у Сереги везде, по всей квартире. Он постоянно их всем дарил, старался всунуть незнакомым и знакомым людям - сразу несколько штук. С улыбкой идиота, рассовывал книжки по карманам редким гостям, в назидание потомкам. Девица не могла знать, что Сережа дал себе зарок: «Вот выпущу книжку и можно умирать спокойно».
Необходимо заметить, что Сережины стихи были недурственного качества, рифмованные, что в те времена, среди молодых поэтов, было большой редкостью, и свежие, как утренний душистый хлеб, прямиком из печи хлебозавода. Как будто автор, пытался стихами выправить то, что гложило, истребляло его раненную душу - с самого раннего детства. А именно – его сумасшествие.
Серега справился с рифмой и настроением, но не справился со своей болячкой. А к двадцати пяти годам, Сережина шизофрения расцвела буйным цветом.
Он не вылезал из своих галлюцинаций неделями. Не спал и ничего не ел, только пил воду из - под крана. Обыкновенную жэковскую воду, и горстями жрал - убийственные колеса, прописанные ему, в очередном дурдоме, сердобольным врачом. Постоянные навязчивые голоса, как лед в половодье, ломались об четкую, рифмованную строку очередного стихотворения. В этой борьбе, не на жизнь, а на смерть – Сережу победила болезнь.
Как Серега спрыгнул с девятого этажа, из окна своей квартиры – не видел никто, но факт того, что его тело, валялось на земле всю ночь, и только утром, его обнаружили первые соседи, вышедшие из подъезда, на работу – неоспорим. Серега лежал в неестественной позе без головы, с поджатыми к животу, ногами. В кожаной, американской косухе, обещанной намедни, Сантяю. Серегину голову, оторвавшуюся от удара о козырек подъезда, нашли рядом, в кустах. Санитар принес ее к туловищу, как отсутствующую деталь некогда слаженного механизма. И засунул все вместе, в черный мешок. Труп Сереги поехал туда, откуда нет возврата.
Сантяй, присутствовавший на похоронах товарища, долго сокрушался: «Вот, блин, придурок. Но не мог, что ли, попозже прыгнуть. Когда куртку бы мне уже подарил. Крутая куртка была, настоящая, стейцовая. А теперь я ее с трупа не возьму, хоть его мать и предлагала. Неудобно, как-то, хоть и хорошая вещь, а с трупа».
Подписывайтесь на мой канал
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»