(Фрагмент повести "КОДА")
Хоть и половина, но всё же большого человека. Даже по-старчески иссохнув, генерал продолжал весить полцентнера, а Лена, ломая спину и измазываясь, взваливала на себя то, что осталось от отца, и волокла его в ванную. За несколько лет запахом фекалий, казалось, пропитался не только весь дом, но и она сама. её твидовые костюмы, облако высоко начесанных волос, даже кожа её – все, казалось, несло в себе позаимствованный запах нечистот, болезни и старости. На работе коллеги об этом деликатно молчали, а Лена обильно заливала запах своей загубленной жизни мамиными духами «Красная Москва»…
Мальчик рассматривал портрет дедушки, а потом перевел взгляд на стену. За спиной у него было, по его детским меркам, огромное окно, прикрытое гардиной, качающейся от ветерка из открытой форточки. Сквозь него и цветочный тюль на стены падали солнечные блики и причудливо меняли узоры, как в калейдоскопе, а мальчик сидел и любовался этой красивой игрой света и тени. В кайме солнечных лучей из-за спины, положив голову на стол и растопырив в стороны локти, словно лягушачьи лапки, мальчик закрыл ладонями уши и погрузился в свой тихий и защищенный мир. Где-то, будто вдали, из-за толщи стен гудел растворенный прижатыми к ушам ладошками металлический дедушкин голос.
В комнате мальчика высокая деревянная двустворчатая дверь с фрамугой сверху. Вечерами, когда он ложился спать и мама гасила свет в его комнате, сквозь это стекло над дверью проливалось к нему продолжение вечерней жизни его дома: голоса, шаги, торжественная музыка, которая предвещала начало программы «Время» по телевизору.
Через фрамугу комната продолжала довольно ярко освещаться лампой из коридора. Мальчик лежал в хрустящей, накрахмаленной постели, смотрел в это окно между двумя мирами и слушал, как мама звенит посудой на далекой кухне. Иногда до него доносилось, как ссорятся его родители. Точнее, он слышал мамин возбужденный голос и упреки: "Как можно быть настолько ничтожным человеком? Ну что ты сделал в этой жизни? Мозгляк!"
Это странное слово – мозгляк – она часто использовала. Мальчик не знал его точного значения, но понимал, что мама выражала им все свое презрение к мужу, демонстрировала высоким слогом свою нарочитую изысканность.
Леночка Лаврова – пухлая девочка с длинными косами, венчающимися кудрявым завитком из-под гофрированного банта. В школе она называлась не иначе как Лаврушка, и в кличку эту вкладывалось все неприятие, какое только могли испытывать к ней дети. Лена, воспитанная по всем канонам дела Ленина, была в глазах одноклассников заучкой и доносчицей, а её хорошие оценки вызывали у других детей злость. Когда она рассказывала классной руководительнице о мальчишках, тайно бегающих курить за школу, она была убеждена, что поступает единственно правильно, что иначе поступить никак нельзя, ведь она выполняет свой гражданский долг. Одноклассники же, все больше отдаляясь и испытывая к Лаврушке глубокое презрение, превратили её со временем в изгоя. Может, ей в глубине души и хотелось, как обычной девочке, поиграть во дворе с ровесниками, но ещё сильнее ей хотелось быть правильной и доказывать всем, что она лучшая. И она училась, училась, училась...
Когда Леночке было уже за тридцать, она вышла замуж за сотрудника треста – тщедушного молчаливого мужчину – не по большой любви, а от осознания того, что, возможно, шанс остаться старой девой слишком велик. Новая ячейка общества поселилась в большой квартире Лениных родителей и вскоре пополнилась сыном, которого назвали Сергей.
"Какое же ты убожество! Мозгляк!" – звучало сквозь стекло дверной фрамуги, и была в этих словах не столько злоба, сколько отчаяние.
Лаврушкин муж приходил с работы поздно, уходил на нее рано, а когда был дома, то старался оставаться незамеченным: прятался ото всех за широким разворотом газеты «Известия» или неподвижно сидел перед мерцающим черно-белым экраном. За всю жизнь он обмолвился с сыном сотней одинаковых фраз: «доброе утро», «спокойной ночи», «с днем рождения» и несколько других похожих словосочетаний в их ряду. Мальчик, по сути, даже не знал своего незаметного папу и имел о нем представление, скорее, по словам матери: что был тот человеком ничтожным, безынтересным и ведущим растительный образ жизни – но свой, авторский портрет отца мальчик так и не составил.
Исполинские двери от пола до потолка были в каждой комнате квартиры. Тяжелые, сделанные добротно из массива дерева и выкрашенные белой масляной краской в несколько слоев. Сопровождаемые целым консонансом звуков, открывались они каждый раз с тяжестью и треском ломающегося ствола. В этой слишком большой комнате с огромными дверями и высоким потолком, казалось, должны были бы жить сказочные великаны. А жил он, маленький мальчик.
Скрип открывающейся двери отвлек Сережу от просмотра увлекательного калейдоскопа солнечных бликов на обойной стене, и он повернул голову ко входу в комнату.
В прямоугольном проеме появился синий ситцевый квадрат мамы.
– Что? Опять дурака валяешь? – она говорила с сильным раздражением, сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. Губы поджаты, а уголки их опущены вниз, как и уголки глаз, будто под гнетом её тяжелой жизни поплывшие вниз. Сережа никогда не обижался на маму. Несмотря на малый возраст, он понимал, что маме очень тяжело и изо всех сил старался её не огорчать.
– Нет, мам. Я уже все сделал.
Мама подошла к столу, колышась студнем широкого тела. От её халата сладко пахнуло луковой зажаркой.
– Покажи! – И она стала перебирать лежащие на столе тетради, шумно дыша через нос. Она всегда дышала так: зычно, с присвистом, тяжело, будто только что поднялась по лестнице на пятый этаж. – Что это? Что это такое я тебя спрашиваю?! – голос её становился резким и рваным, и она тыкала пальцем в раскрытую тетрадь, где две идеально выписанные строки соединялись чернильным мазком.
– Я случайно, извини…
– Не хватало ещё , чтобы специально! Самому ума не хватило догадаться переписать страницу, если ты её испортил?! И, если ты считаешь, что все закончил, то почему сидишь – рот раззявил? Или тебе по сольфеджио ничего не задавали? Ждешь, пока мама придет и будет тебе указания давать? Все из-под палки, ни на что сам не способен…Будешь так относиться к учебе – вырастешь таким же пустым местом, как твой папа!
Она действительно страдала от реальных или выдуманных ею неудач сына. Во взрослой женщине продолжала жить брошенная всем миром девочка, отличница Лаврушка, и все у нее должно быть правильным, идеальным. И ребенок тоже.
Женщина затряслась синим ситцем, и исчезла за огромной дверью.