Все началось с мальчика по имени Миша. Он был из тех мальчиков, что любили гулять сами, сами с собой играть. Возможно, это был не его личный выбор, просто он был слишком замкнут или еще чем-то не угодил прочим детям. Как бы то ни было, он любил гулять сам в пустынном дворе между двумя пятиэтажками, прогуливая школу. Двор был как двор – мусорные баки, сломанные лавочки, старый сгорбленный фонарь с перегоревшей лампочкой, дико скрипящие качели, намертво заржавевшая карусель, несколько отечественных автомобилей, которые догнивали здесь свой век, слепо таращась разбитыми фарами. Но было нечто, что выделяло его среди всех прочих дворов, делало привлекательным лично для прогульщика Миши. Это лужа. Такая большая, какую он в жизни не видел. Она располагалась в центре двора, огромная, бесформенная, коричнево-серая с радужными маслянистыми разводами. Самое настоящее море. Даже океан. За это Миша её и любил.
Он сначала подходил к мусорным бакам, которые были огорожены кусками жести с трех сторон. Зачем это было сделано, сложно сказать, наверно для того, чтобы во время сильного ветра, эти куски открывались, летели прочь, калеча случайных прохожих. К этим стенкам с внешней стороны местные жители обычно пристраивали мусор, который вроде было и жалко выбрасывать. Мало ли, может кому-то пригодится. Потому здесь стояли старые кресла, унитазы, выдранные с гвоздями плинтусы. Часто сюда складывали какие-то бруски или пенопласт. Это то, что интересовало Мишу в первую очередь. Особенно пенопласт. Он отрывал от него небольшие брусочки, шлифовал его об остатки бордюра, придавая форму корабля. Потом он втыкал в него палочки, создавая бушприт, три мачты и пушки. Обрывки газет и рекламные флаеры служили этому кораблю парусами.
Потом Миша подходил к луже, запускал корабль и мог часами смотреть, как он плывет куда-то вдаль, к иным неизведанным берегам. Если пенопласта было много, он мог запускать к иным берегам целые флотилии. Сам он был не здесь, в этом сыром и сером дворе, он плыл на одном из кораблей куда вдаль, за горизонт. Взгляд его упал случайно на водную гладь. И он увидел себя в костюме моряка. Он читал, что в прежние времена, даже мальчики его лет могли стать юнгами. Он плыл и плыл, глядя куда-то вдаль, а берега все не было и не было. У мальчика уже выросли усы и борода, появились морщинки, перестали расти на голове волосы. А он все так же стоял на своем пенопластовом кораблике, все в том же костюме юнги, который давно был ему мал, из-под кителя торчал обвисший живот, штаны едва доходили до колен, обнажая кривые волосатые ноги.
Миша вздрогнул, его двойник на поверхности лужи подмигнул ему. Мальчик вскрикнул от испуга, поскользнулся на мокрой рыжей глине и рухнул в грязную воду. Ни всплеска, ни крика. Лишь сытое чавкание и несколько пузырей на поверхности. А по луже все так же плыли белые кораблики с разноцветными парусами. «Похудеть без проблем», «Доставка пиццы», «Компьютерный мастер Никита», «Голосуйте за Партию Стабильности» — гласили надписи на них. Во дворе стояла тишина, какая обычно бывает в будние дни в спальных районах, лишь каркали невидимые вороны, да ветер шелестел шариками пенопласта.
Так бы никто Мишу и не додумался тут искать, если бы не одинокая старушка, которая целыми днями смотрела в окно, с тех пор как сломался телевизор. Она то и позвонила участковому по старому телефону, набрав его длинный современный номер на круглом диске с цифрами своим высохшим скрюченным пальцем. Участковый Меликян, одутловатый армянин среднего возраста, сначала ей не поверил. Совсем из ума старая выжила. Как в луже можно утонуть? Но проезжая мимо того двора, зачем-то притормозил, посмотрел на эту лужу. И вспомнил, как сам много лет назад играл тут, пускал кораблики. Да-да, на берегу этого бескрайнего моря, то есть лужи. Ничего тут не изменилось с его детства. Разве что лужа стала чуть больше. Странно, он часто тут ходил, но не обращал внимания.
Участковый вышел из машины, задумчиво подошел к берегу, на рыжей глине были видны свежие следы. Маленькие, детские. По воде, подернутой рябью, плыли кораблики, почти такие же, как в его детстве. Ветер гнал их к западному берегу. Меликян кончиком черного остроносого ботинка чуть брезгливо пнул кусочек кирпича. Он подпрыгнул и упал в воду. Легкий всплеск и тишина. Осколок скрылся под водой и дна не достиг. Да нет же, там просто много грязи на дне. Но вообще она глубже, чем кажется. Меликян оглянулся, в поисках инструмента, которым можно было бы измерить её глубину. Но никаких палок как назло не было. Разве что плинтусы у мусорных баков. Меликян взял один, вернулся к луже, держа его перед собой на вытянутой руке, боясь зацепить свою форму торчащими гвоздями. Он опустил плинтус в воду. Ему показалось на мгновение, что лужа причмокнула, будто от вкусного угощения. 20 сантиметров… 50… метр… Плинтус все глубже погружался в неё, а дна все не было. Может, права была та бабка?
Меликян посмотрел на свое отражение в бурой воде. Оттуда на него смотрел полный неопрятный человек. Полицейская форма, впрочем, как и любая другая одежда сидели на нем плохо, неряшливо. Четыре маленькие звезды на погонах, будто созвездие. Сколько ему лет, а он все ещё капитан. Капитан… Всегда хотел быть капитаном. Только не в полиции или армии. На корабле. Быть капитаном корабля, плыть куда-то все дальше и дальше. Да вот только ветер настойчиво гнал его обратно к берегу, от которого он отплыл. Капитан не сдавался, но и ветер крепчал, уже настоящая буря! Шторм! Капитан Меликян стоял за штурвалом, пошире расставив ноги, ему все нипочем. Порыв ветра сорвал с него фуражку.
Плинтус, со своей стандартной длиной в два с половиной метра почти ушел под воду, так и не достигнув дна. Его двойник в луже мерзко ухмыльнулся и резко дернул рею на себя. Меликян выматерился и ухнул в воду. Фонтан брызг, пузыри, тишина. Плинтус меланхолично всплыл, лег горизонтально гвоздями вверх, будто баржа, или длинный корабль. Вслед за ним уныло плыла полицейская фуражка.
Одинокая старушка, которая все видела, не поленилась вновь набрать негнущимися пальцами номер полиции. Исчезновение участкового уже не шутка, во двор выехала следственная группа. Они так торопились, что сначала даже не заметили лужу, которая после исчезновения Меликяна стала еще больше, въехали туда на скорости. И начали тонуть. Никто ничего даже понять не успел, лишь тоскливо завыл овчар Нельсон, положив лапы на колени кинолога Марины, а в голове оперуполномоченного Василенко в голове мелькнула песня из его молодости о лежащей на грунте субмарине.
Теперь уже лужа занимала почти половину двора. Сюда съехалось большое количество разных служб, двор оцепили, вокруг лужи поставили ограждение. Подогнали технику, прежде решили откачать воду из лужи специальными насосами. Но прошел час-второй, насосы гудели, жадно пили воду, но она не убывала. Тогда кто-то велел наоборот, засыпать лужу песком. Но стоило первому самосвалу опрокинуть песок в воду, как лужа чавкнула, расширилась, поглотив самосвал, ограждения, оцепления и почти все службы. Все ухнуло, будто в воронку на песчаном карьере. Чудом спаслись два каких-то начальника. Один истово крестился, а второй растерянно сказал: «Может, это, водолазов послать?».
На место происшествия вылетел губернатор Трубников на вертолете. Он и сам не знал, почему именно на вертолете, просто у него выработалась такая привычка: прибывать на все ЧП именно на этом транспорте. Может быть, из-за детской песенки про доброго волшебника, который как бог-из-машины спускается, чтобы решить махом все проблемы. Или из-за того, что государственный муж на все любил смотреть несколько свысока, как бы с высоты своей должности и разума. Сверху лужа не казалась чем-то опасным и угрожающим. Просто темное бесформенное пятно между правильных прямоугольников домов. Маленькое пятнышко, недоразумение, помарка в тетради. Как клякса с ручки. Когда Трубников был школьником, они ещё писали перьевыми ручками, и учительница часто ругала его за такие вот кляксы. Нужно промокашку, пока не поздно! Пока не высохло! Но вместо этого клякса только расползалась, становилась настоящей бездной. Немудрено, вертолет снижался. Трубников неотрывно смотрел в бездну, а она смотрела в него. Трубников никогда отличником не был, а вот пел хорошо. Как-то выступал в Доме Офицеров на 23 февраля. Маленький, в костюме юнги, он играл на аккордеоне и пел. Что же он пел-то? А, да-да, из «Человека-амфибии».
… Лучше лежать на дне, в синей холодной тьме, чем мучиться на суровой, жестокой, проклятой земле! Пел и сам плакал. Слезы катились по детским щекам. Вот и сейчас, может тоже лучше на дно? А то выборы, отчеты, расходование целевых средств… Ебись оно всё конем!
Поверхность воды была черной, блестящей, будто поверхность выключенного экрана. Вертолет не отражался на ней. Она была все ближе, ближе, заполняла все пространство вокруг. И внутри тоже. Трубников плакал, не стесняясь свиты и пилота. Впрочем, и они тоже. Каждый из них будто бы пустым сосудом, что наполнялся абсолютно темной водой. Вот она уже дошла до головы, хлынула из всех отверстий, как из фонтана. Не люди уже, бледные маски с черными зрачками. По губам и щекам сочится что-то темное и вязкое, наверно сама Тьма.
Вертолет не снижая скорости, врезался в воду, поднял волну лопастями и скрылся. На поверхности показался один большой пузырь, раздулся и бесшумно лопнул. Одинокая старушка сидела и смотрела на темную воду, но глаза её уже ничего не видели. Да и она сама не отражалась в воде. Было тихо, лишь каркали невидимые вороны, а ветер нес по воде белые кораблики с цветными парусами.
В квартире старушки неожиданно включился сломанный телевизор. Красивый молодой мужчина, пел с надрывом и усталостью: «Будет шуметь вода, будут лететь года, и в белых туманах скроются черные города…».