Несколько дней без интернета. В одиночестве. В субботу вечером пошла в Храм и видела там Епископа. Иеромонах Марк, который меня давно не видел, сначала отворачивался, потом посмотрел прямо. Мой друг Митя придумал для него прозвище - отец Мрак. У него вообще талант, одного лаврского монаха он называет отец Актер (потому что был актером прежде), и это настолько удачно, что я в восхищении. Отец Мрак - почти так же хорошо.
В воскресенье после Литургии я говорила с ним.
Но прежде расскажу о том, что на следующий день, то есть вчера, я снова ездила печь просфоры к Игумену Георгию в деревню. Утро было солнечным. Таксист повез меня другой дорогой. Это был пожилой человек, напомнивший внешне моего дядю, который умер год назад. Мы не поехали в Старокузнецк, а отправились какими-то разбитыми дорогами вдоль реки. Трава, кустарники и невысокие деревья были покрыты инеем, и я все время смотрела в окно. Наконец, мы повернули на мост, который выглядел так, будто это какая-то временная постройка военных времен. С моста я увидела картину неописуемой красоты. И в уме произнесла: "Такой пейзаж увидеть можно только в Сибири..."
Справа от меня - вверх по течению - Томь терялась среди гор. Все было одного цвета: река, горы и небо. Это серо-голубое серебряное видение я сохраню в памяти навсегда. Оно напомнило мне о каких-то дальних временах, когда русские люди только пришли сюда...
Дальше мы ехали через огромную равнину. Сколько хватит взгляда - серебряные кустарники. Встречались железнодорожные пути, вагоны с углем. Потом по деревенской дороге - между домами. Вдруг я узнала деревянное строение, которое Юля при мне назвала словом "бараки", через полминуты уже входила в церковные ворота, и мне было так спокойно, так радостно, так легко...
Стоит сказать, что Игумен Георгий не похож ни на кого из людей, которых я встречала в жизни, в моей длинной удивительной жизни путешественника. Рядом находится колония и, вероятно, он там бывает часто. При нем живут люди (мужчины), которых он называет словом "братья". По всей видимости, раскаявшиеся уголовники.
Мы с ним чем-то схожи. Привычные к одиночеству.
За обедом он пошутил таким образом: он сказал, что нашел новый способ воздержания и включил видео на телефоне, где какой-то ученый рассказывает, что рак - это следствие некачественной еды, а у нас в России стандарты не соблюдаются. За столом было несколько мужчин и пожилых женщин, которые там у него на кухне все делают. Я сидела за женским столом и видела, что это произвело ужасное впечатление на старух, а мужики были не близко, потому сказать не могу. Когда воцарилась тишина, одна сказала со вздохом: "Что же тогда есть? Батюшка, благословите есть колбасу!"
Я чувствовала себя хорошо среди этих людей. Мне было весело. Еще раньше, когда я только приехала, женщины накормили меня вкусной рыбной котлетой и солеными грибами. Теперь же я ела с удовольствием мясо с картошкой.
Потом одна старушка стала рассказывать о детстве в деревне, и я с упоением слушала. Отец Георгий вдруг спросил, слышала ли она что-либо о том, что сажать растения нужно в полнолуние или новолуние. Она растерянно ответила "нет", и тогда я подала голос и сказала, что моя бабушка из крестьян, и она говорила - пересаживать можно только в новолуние. Следовательно, и сажать. Он сидел далеко от меня, за его спиной было освещенное солнцем окно, и я не могла видеть его лица, но почувствовала, как это всегда со мной бывает, что он посмотрел на меня с особенным интересом.
После обеда я решилась совершить поступок, который... меня так отличает от прочих эта способность, эта решимость вмешаться в чужие дела, произнести слова, которые повлияют на происходящее в жизни людей!
Когда он уже был у двери, ведущей в сени, я подошла близко и тихо сказала: "Отец Георгий, а Юля сегодня плакала..." Его словно холодной водой облили, в этот момент он говорил по телефону, он остановился, я почувствовала, как забилось его сердце, еще примерно минуту или две он говорил о чем-то неважном, и было ясно, что он нестерпимо хочет закончить этот разговор. Я читала про себя молитвы. Когда он наконец убрал телефон, сказал: "Почему?"
Было смешно видеть, что я для него будто посланник, призванный переводить незнакомый язык, которым владею в совершенстве, и он вправду надеялся, что я смогу ответить на его вопрос. Я ответила: "Это нельзя выразить в двух словах..." Тогда он спросил разочарованно и даже с подозрениям, потому что все еще надеялся вырвать из меня ответ: "Вы хотели мне рассказать, почему она плакала?" Я сказала: "Нет, я только хотела рассказать, что она плакала."
Одна секунда молчания и вдруг - волшебство - голос Юли из просфорной комнаты: "Отец Георгий, можно я к вам потом зайду поговорить?" Сразу же отвечает ей "да". Я поворачиваюсь и ухожу к Юле, а он идет за мной.
Затем последовала сцена, которую невозможно в точности передать, потому что это нужно видеть. Юля выразила себя. И потом, обдумывая это, я поняла, что ее беспредельная искренность так не похожа на мою холодную расчетливую природу. Мой ум слишком бесстрастен, слишком недвижим, слишком непостоянен, быть может... Я словно бесстрашный воин, который не знает любви, и только любит свое одиночество и превосходство, украшает оружие, поет песни и мечтает о смерти.
Она доставала просфоры из духовки и кричала, проходя мимо меня: "Сейчас кого-то обожгу!" И бросала раскаленные противни. Он удивительно ровным голосом спросил, почему она в таком состоянии, и она закричала в ответ: "Потому что у меня нет высшего образования!" Пауза. "Потому что я не хожу на каблуках!"
Он стоял в дверях слева от меня, и я несколько раз поворачивала голову и смотрела на него, а он на меня. Так спокойно. И мне особенно запомнились его глаза - сияющие, как луна, серо-голубые глаза. В них было так много несказанных слов.
Она закричала: "Разве я испортила тебе настроение?" Я (весело): "Нисколько!" Вскоре он медленно повернулся и ушел. Через пару минут я услышала его голос в трапезной (он разговаривал с женщинами), и мне стало ясно, что он вернулся подслушать, разузнать. А мы в полной идиллии делали просфоры, словно родные сестры, ближе которых нет.
Потом она оставила меня одну выпекать просфорочки, а сама ушла к нему говорить. Я сидела на сундуке и ела неудачные. Я сидела на сундуке около печки и не думала ни о чем. Мой покой внезапно нарушил мужик с бородой, заглянувший с таким лицом, что мне стало очень смешно. Я поговорила с ним немного. Моя черная длинная юбка и рассказы про монастырь сильно подействовали.
Юля вернулась и я увидела, что все в порядке. Дело в том, что она собиралась покинуть этот прекрасный дом. Уйти в бессрочный отпуск, как она сказала. Но все же передумала и не сказала ему об этом, а утверждала, что объявит.
Потом мы еще сделали несколько караваев из оставшегося теста, пили чай в трапезной, пока они пеклись, сидя друг напротив друга и говорили. И она была так счастлива, что я не держу на нее зла... Вспоминается: "And God don't care of your benevolence anymore, but he cares for the lack of it in others..."
Одна партия больших, самых главных просфор, у нас подгорела, и я забрала их с собой. И один каравай. Теперь у меня много-много хлеба, который напоминает мне про Христа. Домой я вернулась уже затемно.
Сейчас я пью чай и ем шоколад. Половина четвертого ночи. Давно пора ложиться спать.
Но я еще только скажу, что отец Марк был поражен известием о том, что я покину его скоро. Я сказала: "Через месяц или, может быть, меньше, или больше." Конечно, мы предполагаем, а Бог располагает...
Но я уже гляжу на все в этом городе, словно прощаясь. Гляжу на Епископа в золотой митре и золотых одеждах и думаю о том, что когда-нибудь увижу его уже совсем в других обстоятельствах, много лет спустя...
Вчера вечером я ехала обратно в автобусе - почти целый час. (А Юля шла пешком через темноту с караваями в тряпичном мешке). Вокруг меня - бедные люди, такие бедные... И один мальчик сказал по телефону другу, что едет в город гулять на всю ночь. Меня это так поразило, а он заметил. Он вышел раньше меня, и когда проходил мимо, почти коснувшись, почувствовала, что я так важна для него... Потому что я его пожалела.
Так, чужие люди кажутся мне здесь родными, а я для них - торжественная чужестранка... Один нищий на коляске с забинтованными ногами сказал мне летом: "Спасибо, родная..." Потом он пропал. На бинтах была кровь. Вероятно, он уже не здесь, он покинул этот страшный мир, в котором я обречена скитаться. Вспоминается: "With a Bible and a gun..."
P.S. Изображение вверху - картина Сурикова "Деревенская божница".
Подписывайтесь на мой канал! Читайте дневниковые записи и статьи об искусстве моего авторства! Пишите комментарии и ставьте лайки! Обожаю отвечать на комменты!..