Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3 повести "Яростный стройотряд" в нашем журнале.
Автор: Александр Лышков
Вечер субботы. Бар закрыт на просушку. Товарищи по комнате за исключением Сени Булавина – тот уже укрылся под одеялом – решают, как скоротать вечерок. Кто-то слышал, что по таким дням в местном клубе танцы. А не слиться ли им с деревенской средой, с этим социально отгороженным от них барьером, как это им представляется, патриархального уклада жизни и километрами бездорожья «этносе» в едином порыве единения культур?
Проверка идеи классиков марксизма относительно устранения различий умственного и физического труда в ходе построения высшего общества ими уже выполнена. Результат не обнадёживает. Различия, причём существенные, пока не исчезают. И в этом ошибался даже отец народов – чего стоит один лишь тот факт, что командир с комиссаром так не разу и не появлялись ни на лежнёвке, ни на сортировке. Единственный, хотя и не очень показательный пример – сближение Майкла с Вороховым, выходцами из разных социальных сред. Но это, как утверждает обычно Спиридонов – то самое исключение, которое подтверждает правило. Так, может быть, устранены хотя бы противоположности интересов города и деревни, предвосхищаемые марксистами? Любопытно проверить, в чём их суть.
Собираясь в клуб, они прихватывают с собой малька. Четвертушка случайно обнаруживается в тумбочке у Майкла. Надо же, а молчал!
Этот факт странным образом не вяжется с уже установившейся здесь традицией делиться всем имеемым. Любая посылка с «большой земли», пришедшая с оказией кому-нибудь, тут же становится достоянием всех обитателей комнаты.
– Будешь? – спрашивает ни о чем не догадывающегося владельца малька Шперов, распечатывая бутылочку перед тем, как войти в клуб.
Майкл с радостью откликается на эту щедрость. Он делает добрый глоток и протягивает малька соседу. Водка идёт по кругу.
– Спасибо за угощение, Миша, – благодарит его Шперов, допивая остатки.
Майкл недоумённо смотрит на приятеля.
– Водка то твоя! – усмехается тот и на всякий случай отступает на шаг.
Выражение благодушие мгновенно исчезает с лица Майкла, и он стискивает челюсти. Догадывается, в чём дело, и эта догадка неприятно режет ему самолюбие. С одной стороны, он уличён в сокрытии чего-либо от товарищей, что уже неэтично само по себе. Но с другой, подзадоривает его рассудок, чего уж тут зазорного – это всего лишь чекушка, и делить тут особо нечего. Предмет интимного ухода за состоянием души, примиряющий её с действительностью, вроде тюбика зубной пасты с ароматом мяты, освежающей полость рта. Не выдавливать же её на щётку каждому соседу по умывальнику. Вот суки!
И если бы не Ворохов, который тоже выражает ему свою признательность, хитро сощурив глаз, Шперову могло бы не поздоровиться.
Выпитая водка в силу микроскопичности своей дозы не способна вызвать сколь-нибудь ощутимого опьянения. Что называется, чисто для запаха: дури своей хватает. Она выступает лишь в качестве некоего триггера модуса операнде – стиля поведения. Это осознают все, и стараются соответствовать. А иначе – зачем, спрашивается?
Входят в клуб – движения раскованные, взгляды вальяжные. Ну, что тут у нас? Музыка вполне себе подходящая, уровень средненький, но и это пойдёт. И девушки имеются, что тоже неплохо.
Местные тоже бросают на них взоры, полные любопытства. Пришедшие легко различимы на общем фоне – все в зелёных стройотрядовских куртках и пока стараются держаться вместе. На одном – флотский бушлат. Это Кондратьев. Решил, что называется, выпендриться, позаимствовав этот, непонятно откуда взявшийся у Игонтича, Шуры Игонтьева, экзотический предмет обмундирования и посулив угостить его за это на отвальной фирменным напитком от Скробата (на завершающую вечеринку у руководства вряд ли рука поднимется). Непонятно откуда потому, что на флоте срочную он в свои годы никак не успел бы ещё отмотать. Разве что, если бы его отчислили с флота в институт за низкий моральный облик или упущения по службе. Эта внезапно пришедшая в голову фантазия тогда немало позабавила его.
И среди них – вот тебе на! – ну просто роскошная девица. В глазах небесная лазурь, в волосах скромная незабудка. Мадонна с цветком, да и только.
Народ обомлел – есть ведь ещё красавицы в глубинке. Вокруг неё стайка подружек. Чувствуется, что её тут все воспринимают за приму, да и она себе цену знает. Это видно и по осанке, и по тому, как она поглядывает на остальных. Без робости и тайной надежды поймать на себе взгляд того, кто уже запал ей в сердце, но пока равнодушен к ней. Местные парни тоже глядят на неё с почтением, но никто на танец не приглашает. Впрочем, о чём тут говорить, танцы здесь исключительно групповые, в кружочке. Все как у людей, и культурная среда просто идентична городской. Короче говоря, и здесь слияние налицо.
Пугачев толкает Олега а бок.
– Отнеси этой крале записку, – и сует ему клочок бумаги. – А заодно спроси, как звать.
Видно, тоже впечатлён, глаза горят. Ну как не помочь товарищу? Олег небрежно одергивает бушлат и через весь зал направляется в сторону девицы. Казалось, даже музыка притихает. Он подходит вплотную к девушке – вблизи она оказывается ещё привлекательней. Девушка слегка настораживается, непроизвольно поправляя цветок в волосах. Городской, и в бушлате.
– Барышня, вам депеша, – произносит Олег чинно, протянув ей бумажку. Внезапно он тоже смущается, но вовсе не потому, что неожиданно для себя использует столь несвойственное ему, довольно пафосное обращение, а потому, как она глядит на него, опаляя своим лучезарным взором.
Местные недовольно косятся на него. Ишь ты, ещё один хлыщ отыскался на нашу «Глашу».
Он слегка кивает, передавая записку, и, снова войдя в роль бывалого моряка и прикрывая ею своё смущение, вразвалочку возвращается к своим. Она прячет бумажку в карман юбки, не рискуя прочесть её тут же, демонстративно, под взорами любопытных подружек и прочих свидетелей этой сцены.
После танцев (назовём это действо так исключительно условно, поскольку в них никто из наших бойцов участия так и не принял, а назвать его перетаптыванием, чем, собственно, они и занимались, язык как-то не поворачивается – это было бы оскорбительным для милых читательниц, часто оказывающихся в подобных ситуациях), Пугачёв предлагает Олегу задержаться у выхода из клуба. Опять у него что-то на уме, мелькает у того в голове.
Они останавливаются на ступенях и закуривают. Мимо проходя их товарищи. Кучка местных о чём-то воркует по соседству и недовольно поглядывает в их сторону.
– Валентину дожидаетесь? – спрашивает рыжеволосый детина. Ага, значит её зовут Валентина, вспоминает Олег о невыполненной просьбе приятеля.
Взгляд рыжего не сулит ничего хорошего. Прищуренный, с холодом металла в глазах.
Олегу где-то слышал, что рыжие подразделяются на очень добрых и очень злых, обиженных жизнью людей. Серединки не встречается. Похоже, этот из числа последних.
– С чего ты взял?
– Да видел, как ты к ней чалился. Не советую.
В его голосе звучит неприкрытая угроза.
Дело принимало нешуточный оборот. Не хватало ещё деревенской драки с оглоблями и прочим подручным материалом.
Олег оглядывается по сторонам и отступает на шаг, затем слегка откидывает полу бушлата и берётся левой рукой за медную бляху ремня.
Ремень этот дал ему с собой брат, в прошлом курсант морского училища. На всякий случай. И попутно объяснил, как им пользоваться в критической ситуации. Намотанный на запястье – а это делалось буквально за пару мгновений – свисающий с руки кожаный пояс с увесистой бляхой превращался в довольно грозное оружие. Олег почувствовал, что сейчас может наступить именно та самая ситуация.
Жест не остаётся незамеченным. Пыл рыжего тут же несколько угасает. Судя по всему, он уже хорошо знаком с этой штуковиной и морскими повадками. Да и специфическое «чалился» тоже подтверждает эту догадку.
В это время мимо них проскальзывает небольшая стайка девчонок, среди которых он замечает виновницу потенциальной «межэтнической» разборки.
Чем бы закончилась эта «дружеская» беседа, неизвестно, если бы не несколько их товарищей, задержавшихся в клубе. Они появляются вслед за девчонками и зовут с собой приятелей. Те уже докурили, и они вместе направляются в сторону дома.
Проходя мимо бани, Олег видит Валентину: она вместе с подружкой стоит у угла и пристально смотрит на приближающегося паренька в бушлате.
– Тебя дожидается, –хмыкает Пугачёв.
– Ты что удумал, провокатор, –шипит Олег.
До него доходит приблизительный смысл записки, которую он передал ей. Неожиданная подстава. Вот так товарищ!
Он оглядывается назад. Местные на некотором отдалении по-прежнему следуют за ними.
Олег переводит взгляд на Валентину.
– Что-бы там не было написано, вы действительно очень симпатичная, – кивает он ей, затем пинает локтем в бок приятеля, уже не сдерживающего смех, и, уже удаляясь, добавляет:
– Может, ещё увидимся.
* * *
Сегодня лежнёвка вышла на опушку леса, от которой с другого конца начиналась заброшенная дорога. Значит, здесь уже ступала нога дровосека. А, может, там, дальше, уже было чье-то поселение или участок, отвоёванный у леса для иных целей. Стало быть, они были не одиноки в своей борьбе с энтропией, и кто-то уже сумел уменьшить её здесь, приложив свои усилия в своё время.
Вечером, в баре, он снова возвращается к поискам смыслов. Правда, обстановка не совсем благоприятствует этому. Сегодня здесь довольно оживлённо. Старшекурсницы организовали свой кружок и пробуют новые движения, заимствуя их друг у друга. Забавно это наблюдать, потому как наряды у них далеко не вечерние. Забавно ещё и потому, что ритм песни более подходит для медленного, парного танца. Но это неважно, когда душа просит. Ведь каждая сейчас здесь – сама себе весна.
Из динамиков разносится переливистый голос довольно высокого тембра. Скробат где-то раздобыл запись стремительно набирающего популярность Демиса Руссоса. Олег начинает привычно крутить в голове это новое слово. Демис…Де-мис. Двойное отрицание. Стало быть, утверждение. А голос просто удивительный. Тот, что заставляет почувствовать печаль и необъяснимую тревогу. По утверждению знатоков, именно это почему-то свойственно ангельскому голосу. Логичнее было бы предположить, что такие чувства должны пробуждаться его демоническим антиподом. Но тот обычно богат низкими обертонами. Пожалуй, у этого Руссоса есть и то, и другое. Также, как и в мире.
Демон суть служитель дьявола, его орудие. А демонизация?
Олег по старой привычке пытается подойти к смыслу явления, отталкиваясь от обозначающего его слова, ибо оно было в начале. Итак, демонизация – это разрушение единства, монолитности. Так, может, творец, отделяя небо от тверди, или вещество от антивещества, сам того не ведая, занимался именно этим? Кстати, этим самым он уменьшал энтропию системы. Стало быть, то, что мы называем божественным, несёт в себе дьявольское начало? Этого не может быть, здесь кроется какое-то противоречие. Либо демонизация – божественный акт, либо это процесс, имеющий дьявольскую природу. Создан ли мир дьяволом? Это, скорее всего, исключено. Лучшие умы человечества не могли в этом заблуждаться.
– Майкл, ты всё знаешь. Демонизация – это ведь разрушение однородности?
– Заблуждаешься, братсон. Всё элементарно. Демон происходит от даймона. У Платона – это человеческая душа, после смерти возвращается в свою стихию. Это потом, через разные толкования, она трансформировалась в демона. Но ты же знаешь, не верю я во всю эту чушь.
– Вот спасибо, успокоил. А то я уже чуть было очередную еретическую модель себе не выстроил.
Надо бы впредь поосторожнее со словами-то. Уж больно я их роль абсолютизирую.
Олег снова вслушивается в голос певца. Руссос, говоришь? Нет уж, на сегодня хватит. А то и впрямь опять какая-нибудь «Россия – родина слонов» получится.
* * *
Понедельник. Трудовой день начинается, как всегда, хотя наступила уже последняя неделя их работы здесь. Но для одного из них – даже последний день. И вовсе не такой, как тот себе его представлял. Даже совсем не такой.
Утренний развод на работы, навязший на зубах у командира, и механически пропускаемый мимо ушей остальными (и напрасно, но ничего не поделаешь) инструктаж по технике безопасности. Тряска в машине, заводка пил и первые удары топором. Перекур.
Пугачёв распечатывает пачку «Дымка». Это просто какие-то фантастические, термоядерные сигареты. В городе о них никто и слыхом не слыхивал, а здесь… Короткие, бесформенные, сдавленные до так называемого овального состояния, если это можно вообще назвать овалом, набитые крупнонарезанным табаком вперемешку с черенками от листьев, того самого, что идёт на борьбу с садовыми вредителями (впрочем, как выясняется позже, этот табачок также неплохо справляется и с лесными в их лице), – короче говоря, это даже не песня, это целый гимн бережливому и рачительному ведению социалистического табачного хозяйства.
Но главное же их достоинство – это цена: шесть копеек за пачку. Олег сам видел этот приятно поражающий воображение (меньше – только стакан газировки с сиропом и звонок другу по телефону-автомату!) ценник в местном лабазе. А оптом, наверное, и того дешевле.
Этими сигаретами их здесь исправно потчует завхоз, и другие даже не предлагает. А, может, в местной природе других просто не существует? Или они не пользуются спросом?
Разминает, значит, Вова, этот овальчик пальцами, доводит его до подобия окружности, позволяя сигарете хоть немного пропускать дым при глубокой затяжке здоровыми лёгкими. Излишки выдавленного табака сбивает ногтем под ноги. Закуривает. Сбоку от него, на соседнем бревне, бензопила «Урал-2», верный помощник лесоруба. Мотор урчит на холостых, глушить не хочется – заводится плоховато. А ей потрудиться ещё предстоит немало перед тем, как отставлять пилу в сторону и браться за топор. Нужно очистить площадку для очередного звена от мелкой поросли, не расчищенной трелёвочником, поэтому полотно пилы развёрнуто в горизонт, под валку.
Рядом – Шперов. Тоже закурил, и, недолго думая, решил справить малую нужду. А что – кругом лес, девушки скручивают веники за добрую версту от них, и стесняться особо некого.
Но Пугачёву такая вольность не по нутру. Непорядок. Потому как аккурат мимо Шперова пролегает путь до тех сосёнок, а этот непорядок когда ещё просохнет? Крикнуть бы, чтобы отошёл подальше, да не расслышит – работающий мотор бензопилы мешает. Глушить не хочется – заводится плохо. Мотор, говоришь? А что, пусть мотор и поможет!
Пугачев берётся за ручку бензопилы и поворачивает её так, что выхлопными газами обдало приятеля отогнало бы его подальше. Слабовато, не достаёт. Надо прибавить газ и ещё немного развернуть пилу.
Мотор взвывает, и сизая струя дыма обволакивает незадачливого «писаря». То, что надо! И тут Пугачев ощущает лёгкий рывок: это пила своими зубцами вцепилась в штанину, и, словно драга, хватаясь за вязкий грунт и вгрызаясь в него, тащит на себя ткань и рвёт её, закручивая её вокруг ноги, тянется за ней и увязает всё глубже. Всё происходит настолько быстро, что его запоздалая реакция – а «Дымок» уже успел подействовать – не спасает: полотно пилы стремительно добирается до коленной чашечки и принимается нещадно крошить её своими зубцами. А-а-а!
Не то, чтобы отряд не заметил потери бойца, но это уж было делом привычным. Пугачёву заштопали коленку, ногу зафиксировали гипсом и отправили домой вместе с хозяином. Опять же, закон рикошета.
Как ни странно, но новый мастер за этот случай не пострадал. Но теперь уже достаётся Меллеру.
* * *
Наступает последний день их дорожно-строительной эпопеи. Общими усилиями им всё же удалось одержать локальную победу над постоянно растущей энтропией в сравнительно замкнутой системе приянежья, отчасти структурировав прилегающий к посёлку, хаотично растущий лес. И это событие следует отметить. Тем более, что в плане на вечер значится долгожданная отвальная.
К этому моменту Салун уже прекратил своё существование. Отслужившие своё стойки бара и сиденья кучкой брёвен лежат в сторонке, недалеко от входа в барак, дожидаясь дальнейшей участи. Скорее всего, печальной. И им уже больше не суждено стать свидетелями жарких споров о судьбах мира, поисков смыслов чего бы то ни было или просто ощущать своими, отполированными чуть ли не до блеска торцами загадочное тепло человеческого общения.
Олегу немного жаль их, впрочем, как и ту атмосферу, которая окружала его здесь прежде и с которой он уже успел сродниться. Но таково уж распоряжение принимающей стороны – привести помещения барака в исходное состояние. Единственное, что пока остаётся ещё не тронутым – маленькая выгородка из тройки брёвен, за которой Скробат колдует со своим зельем, и высокая подставка под магнитофон.
Когда за окнами уже смеркается, и градус настроения повышается до уровня, близкого к куражу, чему немало способствует удачное колдовство бармена и ожидание скорого возвращения домой с карманами, набитыми хрустящими купюрами, Олег видит на пороге двух девушек. Одна из них – Валентина. Внутри у него что-то сладко екает, и сердце начинает биться учащённее.
Через минуту он уже держит ее под руку и источат какие-то забавные сантименты. Она улыбается и смотрит на него своим лучезарным взглядом. Эх, был бы сейчас рядом Пугачёв, думает Олег. Но он уже неделю как с загипсованной ногой, чешущейся иногда временами от выступающего по гипсом пота (ну, прямо, как в той песне), валятся дома, в Питере, а то бы у этого приколиста вытянулось лицо от удивления! Ну ничего, будет о чём рассказать ему по возвращении. А рассказать, действительно, будет о чём.
Олег не замечает, как пролетает этот вечер. В нём будет всё – и танцы, и прогулка по ночному посёлку, и жаркие объятья в подъезде деревянного двухэтажного дома, видимо, того самого, в котором живёт Валентина.
В барак он возвращается лишь под утро, неожиданно ощущая себя разухабистым парнем, этаким столичным ловеласом. На губах ещё чувствуется сладкий привкус её прощального поцелуя.
Он ничего не обещал ей, уходя, да и она ничего не ждала от него, хотя в глубине души, наверное, рассчитывалась на какое-то романтическое признание. Впрочем, это, скорее, была его собственная фантазия. При всём своём очаровании она все же была немного вульгарной – его слегка покорёжило несколько ее грубоватых сентенций – и довольно властной.
Он вспоминает, как она цепко схватила его под руку и потащила из барака. Этакая вольная казачка – я сегодня гуляю. И ещё непонятно, кто кого выбрал!
Тем не менее, если это и был её выбор, он всё же льстит ему: он чувствовал, с какой завистью товарищи наблюдали за тем, как они танцуют, прижавшись друг к другу. Нет, скорее, он был обоюдным – просто так сошлись звезды в этот вечер, и им обоим было приятно провести его вместе.
Трясясь на верхней полке общего вагона вечером следующего дня, он снова переживает мгновения этого неожиданного события, этого я-нежного (а ведь сбылось-таки предчувствие чего-то сладкого и многообещающего в названии этого посёлка!) приключения, слегка сожалея лишь о том, что не догадался спросить у неё хотя бы адрес. Телефонов в этом доме наверняка не было. Ну, что ж, перевернём и эту страницу, ведь книга жизни такая толстая, несколько самонадеянно и легкомысленно уговаривает себя он. Но время от времени его всё же терзают всплывающие откуда-то из глубины души смутные сомнения. А не прошёл ли он мимо своей судьбы?
* * *
День расчёта. Все собираются у поточной аудитории, в той самой, в которой пару месяцев назад состоялось первое собрание отряда.
Первым помещение аудитории заходит Пугачёв. Гипс с ноги уже снят, но он пока опирается на палку. За столом важно восседает руководство отряда. Довольные собой, с видом благодетелей. Пугачёв склоняется над расчётной ведомостью.
– Нет, за эти деньги я расписываться не буду.
– Дорогой ты мой человечек, – Меллер меняется в лице и седлает свою любимую лошадку. – Ну что же ты от меня хочешь? Ты же последние десять дней совсем не работал.
– Да, но не половину же от того, что получат остальные!
– За последнюю неделю мы закрыли наряды на внушительную сумму. Работали хорошо. – Меллер криво улыбается.
– А мне по закону больничные положены, – парирует Пугачёв.
– А это ты у остальных спроси, – командир указывает рукой в сторону дверей.
Вова в негодовании разворачивается и уходит.
– Я на него найду управу, – зло бросает он товарищам.
Олег проявляет с ним солидарность. Почему такое неравенство и межбригадная дискриминация? Его бригада в числе ущемлённых. У Меллера бегают глаза. За ту сумму, которая карандашом записана в ведомости, он отказывается расписываться и тоже покидает аудиторию.
После того, как все, кроме них, уже «осчастливлены», и разошлись, в коридор выходит Петя, их последний мастер.
– Ребята, не валяйте дурака. Забирайте деньги и на свободу. Там всё честно.
Олег заходит обратно. Черт с ними, всё равно здесь правды не доискаться. Он склоняется над ведомостью. Теперь там значится новая сумма, тоже карандашом. Немногим больше удвоенной стипендии за то же время, прикидывает он. Но всё равно, кошкин чих. Разве об этом они мечтали?
Олег обводит ручкой карандашную запись, нехотя расписывается и кладёт конверт в карман. И уже этим же вечером он слушает музыку на своём собственном четырёхдорожечном магнитофоне. Сбылась давняя мечта.
Своих записей ещё нет, и перехваченная у Юрки Шмелёва, меломана и любителя арт-рока, бобина приятно шуршит в паузах, цепляя плохо заправленным кончиком ленты за корпус магнитофона. Почти, как игла на пластинке, думает Олег. Он чуть ли не зримо, с замиранием сердца, представляет себе, как рядом вращается вовсе не кассета, а вожделенный пластмассовый диск с фирменным лейблом, изображающим зелёное яблоко.
Когда он сможет себе это позволить, он обязательно обзаведётся добротной японской стереосистемой и коллекцией дисков, и в ней непременно будут присутствовать несколько пластинок Битлз, если и не в полном составе, то хотя бы одного из них. И, несомненно, там будет «In Rock» от «Глубоко Пурпурных». Ну, а пока можно послушать хотя бы магнитофонную версию их «Childe in time», пусть и не самую качественную. Но своей гениальности от этого вещица нисколько не теряет.
Он меняет бобину и нажимает рычаг воспроизведения. Пронзительные, щемящие душу звуки органа наполняют комнату. Ян Лорд виртуозно владеет клавишами «Хаммонда», да и музыка его тоже неординарна. Не зря же он – а это довольно большая редкость в рок-среде – имеет консерваторское образование.
– «Sweet child in time you’ll see the line», – звучит до боли знакомый голос.
А ведь и вправду, эта линяя, эта черта, которая отделяет добро от зла, за довольно короткое время для него стала куда как зримее и отчётливее. И пролегает она в человеческих сердцах, потому как больше в природе ей просто нет места. Ибо как таковых добра и зла в чистом виде в нигде не встречается, это исключительно субъективные, как выражаются экологи, антропогенные понятия. И Олег это понял, когда рассуждал с Майклом о сути энтропии. А человек изобрёл их, как и много другое, для оправдания корыстных помыслов, часто прикрывая этим лукавым понятием добра свои тёмные деяния.
Так что черта эта чисто умозрительна, а если она и есть, то, скорее всего, разделяет любовь и ненависть. И представляет собой равнодушие, которого тем больше и тем оно сильнее, чем шире эта черта. А вот оно то, это равнодушие, и есть настоящее зло. Потому, что именно оно позволяет энтропии ползуче разрастаться и ширить свою власть над миром, превращая всё в безликую серую массу.
– «You better close your eyes…»
Он прикрывает глаза, невольно следуя рекомендации солиста, и тут же мысленно переносится в пахнущий сосновой смолой полумрак «Салуна». Того самого места, где он нередко слушал эту песню, и его под влиянием бесед с товарищами посетили странные мысли открылись те истины, которым ещё предстояло вырасти из коротких стройотрядовских штанишек, пройти проверку временем и окрепнуть. Или смениться новыми, более зрелыми и солидными. Он еще не знает, что тепловая смерть – это всего лишь упрощённый конструкт, красивая аллегория, и его ожидает знакомство с большим взрывом и с гениальными прозрениями Хокинга, с кротовыми норами, с загадочными черными дырами и с их антиподами, ещё более загадочными белыми дырами, этими аналогами большого взрыва, исторгающими материю вместе с энергией и пространством.
Но в чём он уже не сомневался, так это в том, что борьба с энтропией – это истинно, это надолго и всерьёз, это непреходящий смысл их существование в этом мире. И это уже не будет подвергнуто сомнению. Ибо, делай что должно…
Яростный стройотряд, говорите? Да уж… Хотя нет, определённую я-ростную функцию этот отряд в отношении него всё же выполнил. В ведь именно здесь стал «я расти» над собой, усмехается Олег и немного убавляет звук.
Приближается полночь, и завтра уже начинается новая трудовая неделя. А вместе с ней – новый семестр, новые поиски, новые открытия и разочарования. И вечная борьба с этой ползучей и прожорливой вселенской энтропией, каждый раз на новом участке фронта.
КОНЕЦ ПОВЕСТИ