В такие дни хочется спать. В такие дни, когда воет ветер, сгоняя тучи, и метет снег, занося человеческий след уже через каких-нибудь две минуты. И он спал. В комнате было темно и прохладно, сквозь прозрачный квадрат открытой форточки летел снег, падая на кресло, и таял.
Зима вершила свое, и год уже собирался кончиться, но эта его последняя неделя, как казалось, тянулась неимоверно долго.
А он спал. И ему было плохо, ужасно плохо. Было плохо не от выпитого спиртного, а оттого, что было плохо, все было плохо. Жизнь казалась законченной, вымученной до предела. И никто кроме нее не мог помочь. А она, ради, которой он жил, так резко встала и ушла, даже не захлопнув дверь, даже ее не закрыв.
В такие дни хочется спать, но он проснулся. Голова болела. Рука сама собой потянулась за бутылкой, но бутылка оказалась пуста и со звоном упала на пол.
Вспомнил. Он вспомнил ее лицо, такое родное, такое близкое лицо, что не видел уже месяц. Где была она, не знал никто; телефон молчал – длинные гудки в трубке, шторы занавешены, за дверью безмолвие.
А за его окном – вьюга.
Свет. Он не зажигал свет уже неделю, привык к темноте, но не мог смириться с одиночеством.
Встал. Качало. Было тошно, было душно, несмотря на открытое окно и холод; осколки бутылки звенели в голове, где-то в районе внутреннего уха, и звучал ее голос, он звучал вечно – вот уже целый месяц.
Ничего не было. Кроме него одного и холодного зимнего ветра ничего не было. Но где-то на этой Земле существовала она. Где – он даже не догадывался, куда она тогда ушла.
Да. Был еще Бог. И он смотрел в глаза, но покинутый наш герой уже не надеялся на Него. Вьюга рубила концы и трубила еще громче, еще невыносимее.
Он подошел к двери в прихожую – она открылась сама и открыла собой мрак, похожий на бездонную пропасть его падения, длившегося весь этот месяц. Никакой вьюги не хватило бы, чтобы заполнить эту пропасть снегом. А он летел – все вниз и вниз – в неизбежность. И где-то там его ждала она. Или она, или…
Чего не было, так это здравого смысла. Он не знал, что делает. Минул коридор – к входной двери; с замками справился быстро, но уже не удивился этому. Сквозняк захлопнул дверь, в прихожей на пол упала зимняя куртка, в глубине квартиры разбилась еще одна бутылка.
Лифта не ждал. Лифт был занят.
Улица встретила его, зима приняла в объятия, и он даже не понял, что холодно. Шел. Ноги утопали в сугробах, фонари слепили. Он шел, почти не разбирая дороги.
Женская рука с нежностью провела по небритой щеке. Несмотря на двадцатиградусный мороз, она была теплой. Но теплоту эту почувствовать так трудно. Щетина покрылась инеем, пара над губами почти не было видно.
А она плакала.
Он еще раз открыл мертвенно-бледные, почти остекленевшие глаза, но сказать даже одно слово не было сил… Потому что в такие дни хочется спать. В такие дни, когда дует ветер, метет снег, занося все за каких-нибудь две минуты.
И он спал на ее теплых коленях и уже не чувствовал горячих ладоней на своем лице. Он не чувствовал себя.
Но видел ее сверху, видел ее фигуру, припорошенную снегом, склонившуюся над ним.
Он видел.
Но так и не узнал, что подожди он лифта, встретился бы с ней раньше, и не было бы этих слез.
Зима вершила свое, и год уже кончался, но эта последняя неделя так и осталась последней.