Войсковая часть, находившаяся недалеко от границы с Ираном, особо не отличалась от десятков других частей страны, в которых проходили свою двухгодичную службу солдаты-срочники. Вероятнее всего, она не отличалась и от других таких же мест в любой другой постсоветской республике. Испуганные лица «духов», начинающие постепенно наглеть «черпаки» и короли всея части «деды», чувствующие себя практически на одном уровне власти с младшими офицерами. В отсутствие боевых действий в таких местах редко заводится настоящая дружба. Чаще здесь пребывает чувство несправедливости, ощущение происходящего в казармах абсурда, дурацкие традиции и порядки, повсеместная тупость, контрастирующие с мечтами о доме, девушке, друзьях. Невероятно вяло текущие дни, с каждым из которых ты чувствуешь, как твой мозг медленно иссыхает и разучивается думать.
Где-то через три месяца после того, как я попал в эту безвыходную трясину, я увидел его. Это был огромный белокожий узбек со светлыми короткими волосами. Он стоял у столовой, положив руки на пояс, и, несмотря на отсутствие шеи, величественно поворачивал свою большую голову то в одну, то в другую сторону, грозно покрикивая на стоявших в очереди на обед. На каждом из его погон красовались по две жёлтые полоски, лычки младшего сержанта, что не мешало ему давать жёсткие указания лейтенантам, которые не справлялись с порядком в своих взводах. «А он крут», — подумал я.
Его звали Мукам. Позднее я узнал, что он пришёл в эту часть одним со мной призывом. Ему первому из нас дали звание младшего сержанта (звание ефрейтора уже было упразднено, поэтому из рядового ты сразу становился в ряды сержантов). И ему было плевать на все имевшиеся порядки и идиотские традиции. Это была настолько сильная личность, что его взгляд и энергия искривляли пространство и меняли матрицу так, как ему было нужно. Если бы он захотел, то запросто со временем мог бы стать крупным военачальником. Но Мукаму хватало быть в этот период ответственным за столовую – должность, в которой командир роты, да и, наверное, никто в части, не мог ему отказать.
Меня познакомили с ним одним поздним августовским вечером, когда мы с четырьмя ребятами вернулись из патруля по городу. Есть такой приятный наряд, своего рода привилегия, когда ты можешь просто побродить по улицам, пусть и с офицером, поглядеть своими одичавшими глазами на людей и, в особенности, на хорошеньких девушек, о существовании которых ты забыл. Мы вошли в непривычно пустую столовую, сели за стол, на котором для нас были расставлены видавшие виды медные тарелки и приборы. Посреди стола стояла такая же старая медная кастрюля с мясным супом. Мукам, завидя нас, отдал команду своему наряду нести на стол хлеб, который пекли в пекарне при столовой, и кружки с чаем. Младший лейтенант, возглавлявший наш патруль, представил меня:
— Мукам, ты обязательно должен с ним познакомиться. Это Макс, он знает пять языков, прикинь!
На узбека это явно произвело впечатление. В полку, в котором и писать-то не все умели, знать хотя бы один иностранный язык – это много, а тут целых пять.
— Пять языков, значит? – ухмыляясь, обратился он ко мне на чистом русском без акцента.
— Ну, да, – смутившись и запихивая в рот хлеб, ответил я.
— И как тебе среди всех этих тупиц? – спросил он, пристально глядя мне в глаза, продолжая ухмыляться.
— Почему же «тупиц», – сказал я. – Здесь много приятных и умных людей.
— По мне так это всё дикое и голодное стадо тупых волков, – сказал Мукам, затем величественно повернулся и крикнул по-туркменски одному из солдат, указывая на меня: – Э, ушастый, принеси ему кусок жареного мяса.
— Если вдруг захочешь есть, приходи в любое время сюда или в пекарню. Для тебя всегда здесь будет мясо или горячий хлеб с печатями масла. Понял? – он грозно глянул на меня.
— Да, – кивнул я.
Это был день, когда началась наша дружба с Мукамом. Редкое явление в подобных местах. Он был одним из немногих, кто здесь говорил на русском без акцента и в принципе мог связать в одно предложение больше пяти слов.
Когда удавалось встретиться и посидеть в тишине, мы говорили о Пушкине, Есенине, Рождественском, Окуджаве, Кербабаеве, Махтумкули, Халмамедове. Обсуждали произведения Достоевского, Чехова, Зощенко, Лондона, дю Морье. Рассказывали друг другу о поэтах, писателях, композиторах, спорили об истории Российской империи, Советского Союза, о походах генерала Скобелева на территории современной Туркмении в XIX в. Мы говорили об астрономии, философии, химии, биологии. Всё это было как глоток прохладного, свежего воздуха во время пустынной жары. Порой было тяжело возвращаться в армейскую тупую действительность.
Невероятно, но почти год мы старались не обсуждать личную жизнь друг друга, происхождение и прочее подобное. Но любопытство меня однажды всё-таки одолело.
— Мукам, – сказал я, когда мы сидели после обеда в беседке у казармы, – прости за вопрос и не прими за предубеждения, но… кто ты? Откуда ты всё это знаешь? Ты ведь не из города?
— Что ж, думаю, тебя порадует ответ, – сказал он. – Я пастух. Чабан. Живу в маленькой деревушке в пустыне, пасу верблюдов. Видел таких? У них ещё взгляд гордый, как у меня. Они ещё жуют постоянно. Тоже на меня похоже.
— Пастух? Верблюды? Ты серьёзно? – я ожидал любого ответа, но точно не такого.
— Именно. Мой дед был в своё время председателем колхоза, у него было много книг. Теперь эта библиотека моя. Иногда друзья из города привозят книги, дарят их мне. Много у меня этих книг. Самые любимые серии – это «Жизнь замечательных людей» и двенадцать томов советской «Детской энциклопедии».
— Ты просто читал это и всё? И поэтому ты всё это знаешь?
— Ну, да. Ещё у меня есть магнитофон на батарейках. Я слушаю классическую музыку, радиоспектакли. Ну, и Битлз, Криденс, Шарль Азнавур, Франк Синатра. Обожаю.
— А как ты это всё успеваешь? Наверное, пасти животных, вести хозяйство в доме – это всё очень хлопотно и занимает много времени?
— Как тебе сказать. Видишь ли, я живу с мамой и старшей сестрой. Хозяйством занимаются, в основном, они. По дому я делаю лишь самую сложную работу, она появляется не очень часто. Обычно я беру свой рюкзак с едой, магнитофоном и книгой и ухожу в пустыню или к реке. Верблюдам многого не нужно, как и мне. Они едят колючки, гуляют, а я сижу себе либо под каким-нибудь деревом, либо в небольшой палатке, которую тоже иногда беру с собой, и читаю. Иногда я остаюсь с верблюдами на ночь и любуюсь звёздами, спутниками, отыскиваю созвездия, считаю сгорающие в атмосфере метеориты. Красота! Ты себе не представляешь, как хорошо ночью в пустыне! Особенно в полнолуние! Только холодно, правда, но у меня для этих случаев есть куртка с капюшоном.
Я заворожённо слушал его. Казалось, в его глазах, в его голове была вся правда мира, а он просто пас верблюдов.
— Мукам, но ты ведь ездишь в Ашхабад? Бывал, наверное, хоть раз в Ташкенте, Москве, Стамбуле?
— Нет, не бывал. Пока не хочется. Предвосхищая твои вопросы (Боже! – подумал я, – откуда ты знаешь это слово?! Я его слышал в последний раз от своего дяди, и то в Ростове!), скажу, что у меня нет телевизора, компьютера, а телефон у меня маленький и с кнопками.
— Но ты ведь думаешь об университете, о будущей специальности?
— Я ушёл из школы после шестого класса. Послушай, Макс, мне это всё не нужно. По крайней мере, пока. Мне нравятся мои верблюды, моя деревня, мои книги. Я сравнительно хорошо зарабатываю на верблюжьем молоке, шерсти, мясе, развожу и продаю верблюжат. У меня есть всё, что мне нужно. Я кайфую, понимаешь? Можно сказать, я эдакий туркменский хиппи узбекской наружности, как в шестидесятых в Америке. Только у меня нет своего Фольксвагена, и травку я не курю.
Он засмеялся, а я вдруг подумал, что он даже обычные сигареты ведь не курит, не то, что травку. И пьющим алкоголь я его никогда не видел.
— Удивительный ты человек, Мукам. С твоими мозгами ты мог бы стать большим человеком, заработать много денег…
— А я и так большой. И вполне себя отлично чувствую. Это вы все продолжайте без конца бегать за своими манатами, долларами и рублями. Я же лучше буду делать то, что мне нравится. Конечно, я однажды могу влюбиться, жениться. Родится ребёнок, придётся, возможно, больше работать, ездить в город на заработки, но пока и так хорошо.
— Боже, Мукам, ты мог бы стать кем угодно – писателем, журналистом, офицером, министром, президентом, в конце концов!
— Так, кто из нас знает пять языков? – он улыбнулся и похлопал меня по плечу. – Вот ты и становись, Макс. Напишешь однажды книгу – роман или мемуары, – и я её с удовольствием прочту. Вдруг ты и про меня там пару слов черканёшь. Как толстый Мукам будущего президента хлебом с маслом кормил. Ладно уж, пора потихоньку и к ужину начинать готовиться. Пойду в столовую.
Он встал, ещё раз хлопнул меня своей огромной ладонью по плечу и вышел из беседки. Я смотрел ему вслед, а у меня трепетало от волнения сердце. Каждый раз, когда он вот так уходил, у меня было ощущение, будто я говорил с самым чистым созданием Бога из когда-либо встречавшихся мне. Будто с ангелом Коффи из романа Стивена Кинга «Зелёная миля». «Как напиток, только пишется по-другому».
Наверное, и сейчас, спустя много лет после армии, Мукам продолжает сидеть ночами где-нибудь в пустыне, слушает Вивальди, с наслаждением любуется пролетающей по небосводу Международной космической станцией и улыбается.