Неказистая
Лола была самой младшей внучкой Евдохи, самой маленькой самой неказистой. Старшие и лицом и мастерством удались. Одна хозяюшка чистюля, вторая модистка знатная, третья в хозяйстве копеечку бережет, четвертая лекарка – вот только беда все они бес силы и дара. Только Лола постреленок с искрой сильной, да светлой. Все живое к ней тянется, а мертвое оживает.
Не успела Евдоха к источнику ее отвести. Защитить, и силу ее скрыть до поры да времени, пока не окрепнет внученька.
Напали стражи темные. Сломить да в темный мир опрокинуть хотели.
Лола боялась ночи, боялась заснуть. Она знала, что ночью ей будет жутко, ужас будет съедать ей из нутрии. Животный страх, который приходил к ней по ночам, покрывает тело холодной испариной, она, дрожа всем своим яством, сжимаясь в комок. Просыпаясь на рассвете в холодной мокрой постели Лола смутно помнила темные силуэты, копья, тризубы и почему-то старую Евдоху, которая спала в соседней комнате. Как он сидит на кровати с опущенными ногами и понурой головою, а руками вцепившись в край постели и как побелели костяшки на ее длинных худых пальцах. Она знала, что та ей не поможет, от осознания этого она впадала в отчаянье.
Семь долгих ночей темные стражи мучили ее, к девятому дню отступили.
Подняла Евдоха ее рано, небо только серело. Сказала в поле пойдем травки муравки набрать. Утренний холодок пробирал, и серость рассветная туманной дымкой окутывала. Дорога вроде знакомая за околицу ведет, да поле какое-то странное. Трава зеленная – зеленая, и камень огромный колонною стоит, лазоревый, как хрусталь светиться. Сверху вода льется чистая искристая. И небо голубое-голубое да светлое, а вокруг тишина, безмятежность. Бабуля к камню подвила, велела умыться, руки омыть и воды напиться.
Как домой пришли не помнит, присела на кровать, уснула. Лучик солнца, прокравшийся сквозь кружевной тюль на окне, пощекотав, разбудил. Нега и истома блаженно разливались по телу. Потянулась, улыбнулась, спрыгнула с кровати побежала на двор.