Предыдущая глава (начало) смотри:
Весеннее пасмурное утро. В классе здания Академии художеств на втором этаже распахнуто окно. Суетливые капли дождя разбиваются о подоконник. Сначала словно ниоткуда появляются мокрые пятнышки, затем крупные капли, и вот уже тонкие струйки воды стекают на улицу по жестяной плоскости отлива. Дождь всё усиливается. Раздувшееся дождевыми тучами небо спешит выплеснуться на землю, словно у него уже нет сил держать в себе накопившуюся влагу. Так же, как спешит молодой художник закончить свой этюд. Он пристально вглядывается в вид за окном и старается запомнить меняющееся на глазах освещение. Мазок за мазком краски ложатся на холст, испещренный небрежным росчерком угля.
Набережная Невы залита водой. По мостовой проследовала лошадь, запряжённая в старую, видавшую виды бричку. Она шла по щиколотку в воде. Величавые каменные сфинксы, уже столько лет восседавшие над Невой, казалось, не могли надивиться силе водной стихии. Справа и слева от них раскинулись водные просторы, и уже не отличишь, где река, а где мостовая. Не покрытым водой остался лишь узкий перешеек приподнятого над проезжей частью тротуара, по которому спешат промокшие до нитки пешеходы.
Илларион обернулся и окинул взглядом полупустой класс. Посредине мастерской, на подиуме, располагалась учебная постановка. Обнажённая натурщица восседала среди многочисленных разноцветных драпировок. Восточные бусы, бронзовый кувшин с высеченным на его поверхности арабским орнаментом, резное зеркало в жемчужной раме служили атрибутами восточной роскоши. Тема работы - наложница в шатре восточного хана. Исполнявшая роль наложницы натурщица была уже не молода. Она смотрела в одну точку, думала о чём-то своём, не замечая ни собственной наготы, ни фантастической абсурдности окружавшей её обстановки. Порыв свежего ветра из открытого окна обдал собравшихся холодом. Натурщица поправила упавшую с плеч тёмно-зелёную с золотыми кистями шаль и поёжилась. Её тело покрылось маленькими пупырышками гусиной кожи.
- Ты замёрзл? - спросил Илларион. Натурщица утвердительно кивнула, и он с видимой неохотой прикрыл створку окна.
- Совсем немного осталось! - объяснил он нескольким своим сокурсникам, всё это время послушно работавших над академической постановкой.
Рисовавший рядом с Илларионом студент недоуменно пожал плечами:
- Ещё один бунтарь нашёлся! Когда постановку заканчивать будешь, братец? Ведь не успеешь!
- Впереди весь вечер и вся ночь! Основу я набросал - и он указал на располагавшийся на мольберте картон с изображением обнажённой женской фигуры. - А всё остальное по памяти дорисую. Ещё и приукрашу, как учат наши профессора! Привру. А тут, - он указал в сторону окна, а потом на свой незаконченный этюд. - Тут - всё правда. Жизнь, которая происходит сейчас, в это единственное и неповторимое мгновение. Пройдёт полчаса, пять минут - и всё изменится. Прояснится небо, утихнет дождь, пронесётся мимо поджарая кобыла, управляемая этим колоритным мужиком, и всё будет иначе.
Илларион замолчал, поставил этюд на подоконник и стал внимательно сравнивать пейзаж за окном и на холсте.
- Темновато, - наконец сказал он сам себе, и обернулся к находившимся за его спиной товарищам. - А на счёт бунтаря, так это вы преувеличиваете. Какой же я бунтарь? Те, четырнадцать, во главе с Иваном Николаевичем - они бунтари. Их поступок я уважаю, это был серьёзный шаг, а я? Я - последыш. Робкий и неуклюжий, как только что вылупившийся из скорлупы академической скованности птенец.
- Не скромничайте, Илларион! - раздался возглас из дальнего угла. - Вас частенько видят в мастерской на Васильевском острове. Вас там ценят. Говорят, сам Крамской предлагал вступить в нашумевшую артель художников. И что вас ещё держит в Академии, не понимаю?
Илларион усмехнулся и, не ответив на вопрос, обмакнул кисть в краску и продолжил свой этюд. Нависшие над землёй сизые тучи, развивающаяся на ветру грива бурой кобылы, взбитая струями дождём пена и пузыри на водной глади - вот и всё, что осталось в его памяти от того далёкого дня студенческой молодости.