В марте группа The Retuses выпустила пластинку "Омут" — первый альбом спустя 5 лет после творческой паузы. Он несколько отличается от того, что Михаил Родионов делал до этого: здесь больше экспериментов со звуками, больше глубины и в каком-то смысле больше пустоты, которую каждый слушатель наполнит своими смыслами. Накануне киевского концерта The Retuses Настя Сидько расспросила музыканта о творческих экспериментах, 5-летнем молчании и о том, что делает его счастливым.
Вы говорили, что решили на время уйти, чтобы найти себя. Куда вас привели поиски?
Я сделал тот альбом, который хотел. Когда в 2013 году я работал над [предыдущей пластинкой] Astra, мне не хватило времени. У нас были жесткие дедлайны и ограничения. Он получился, но не совсем таким, как я его задумывал. С "Омутом" было по-другому: абсолютно никаких дедлайнов. У меня было время обдумать этот материал, переписать какие-то песни. В итоге, когда он мне показался уже полностью готовым — собранным, выверенным и сюжетно цельным, тогда я его отпустил.
А как вы понимаете, что альбом уже завершен, что он хороший?
Я это понял, когда написал первую песню из альбома. Для меня все как-то объединилось, весь этот сюжет. Не знаю, как альбом воспринимают люди, но, как по мне, он закончен.
Когда я начинаю работать с песней, я не знаю, что в итоге получится. Изначально я записываю как можно больше инструментов, а дальше работа идет в режиме пазла. Моя музыка рождается из импровизаций и семплов. По сути, это такой коллаж.
Вы говорили, что "Омут" вначале задумывался как пьеса. О чем была эта пьеса, кто герои?
Как только я отвечу на этот вопрос, все тут же всплывет, а я этого не хочу. Да, это пьеса. В ней все работает и все связано. Просто как только я обнародую, что там за герои, то это будет уже аннотация. Какая-то образность будет уже продиктована, и у людей не будет работать фантазия. Символы будут трактоваться только так, как автор их преподнес. Мне бы этого не хотелось.
Вас не пугает то, что поклонники могут не понять или не принять альбом?
Такое чувство беспокойства есть всегда. У меня это уже в четвертый раз. Сомнения в собственном материале, что это могут не принять, что люди, которые тебя полюбили, могут отвернуться, всегда не без этого. Релизное время — довольно напряженный период.
Я ожидал худшего. Полагал, что альбом скорее понравится критикам, но не моей аудитории. В итоге он понравился и тем и другим. Там много работы со звуком, и я скорее отказывался от инструментов, чем добавлял, — мне казалось, что люди воспримут это в штыки. По сути, это такой инструментальный минимализм. Альбом может показаться простым, но на самом деле там больше глубины, чем в Astra. В "Омуте" больше глубины слэш пустоты.
В начале песни Nihil звучит фраза "Если бы можно было вернуться назад, видит Бог, я бы очень многое сделал иначе". Это откуда? Из фильма?
Еще до того как мы в студии сделали ремонт, стоял телевизор. Иногда я его использовал как дополнительный монитор к компьютеру, а иногда по прямому назначению. Я просто поставил микрофон, чтобы записать из телевизора какие-то семплы. Думал, перевернуть их задом наперед или что-то вроде этого. А потом я просто щелкал каналы и записал эту фразу. Даже не помню, что это за канал, но это голос диктора. Реплика работает в сюжете, и я решил ее использовать.
У вас самого бывает состояние, когда хотелось бы вернуться назад?
Обычно нет. Если говорить о роспуске группы в 2014 году, то все было сделано правильно. Меня в настоящем все устраивает.
В одном из интервью вы говорили, что концерты вам сложно даются. Что именно вызывает дискомфорт?
Мне вообще не нравится внимание к себе. Мне сложно находиться на публике, когда за мной следят. Скорее всего, в 2014 году это было одной из причин, почему я распустил бэнд и ушел в подполье. Я не хочу быть публичным. Мне не нравится формат выступлений на сцене, потому что меня это пугает. Когда я нахожусь на сцене, то понимаю, что люди в зале знают обо мне больше, чем я о них. И вот это незнание меня пугает. К тому же мне в принципе нравится сама музыка, такие медитативные моменты, когда ты сидишь и наедине с собой играешь. Вот это по мне. А когда ты это воспроизводишь на публике, мне это кажется каким-то неестественным и бутафорским. Альбом как творческая единица отлично живет без того, чтобы его играли на концертах и фестивалях.
Если бы на концерте вас попросили исполнить "Шаганэ" или еще что-то из Есенина, вы бы согласились?
Мы играем "Шаганэ". Из Есенина мне надоело только "Письмо к женщине". Эта песня перестала со мной резонировать – видимо, я ее переиграл. Часто бывает такое, что музыкант ассоциируется только с каким-то одним шлягером. Это что-то типа Creep. Или "Ромашек" у Земфиры. У меня это "Письмо к женщине". И это немного грустно, потому что это не самая интересная песня на самом-то деле. Ее часто просили, обычно мы оставляли ее на десерт в конце сета. В какой-то момент я понял, что она меня не цепляет и воспроизводится уже на автомате. Я эмоционально к ней остыл, я больше не горю и меня ничто не будоражит. Поэтому я просто отказался от нее. Не говорю, что это навсегда, просто нужно выждать какое-то время.
Если вернуться к той паузе, которую вы взяли, 5 лет — это достаточно большой срок. Какие выводы вы сделали для себя за это время?
С одной стороны, я был в подполье, а с другой — продолжал играть концерты. Я понял, что альбом должен выпускаться только тогда, когда ты понимаешь, что он закончен. Конкретно в моем случае дедлайны не работают. Они могут вообще отбить желание заниматься музыкой, и такое со мной случалось. Стоит постоянно сомневаться в том, что ты делаешь. Мне кажется, это нормальные чувства, хотя, безусловно, это тяжело эмоционально: стресс, нервы, самобичевание, самокопание. Мне кажется, если творец сомневается в том, что он делает, то он на правильном пути. Сомнения запускают мыслительный процесс. Еще из выводов — стоит ставить перед собой невыполнимые задачи. Для меня этот альбом —самое сложное, что я делал. Это реально каждодневная работа в течение 5 лет, когда я сидел в комнате, закрывался от жены и что-то пиликал.
Каково это — работать над альбомом в полном одиночестве?
Это привычная для меня среда. Над предыдущими альбомами я тоже работал один. Я обычно не подпускаю к музыке никого, даже близких ребят, с которыми играю на сцене. Для меня это такой интимный момент. Я не могу создавать, когда кто-то рядом. Дело доходило до того, что, когда мне нужно было записать какой-то очень кричащий бэк-вокал, я свою жену Юлю просил уйти прогуляться где-то часа на четыре, пока я тут буду разносить квартиру и сходить с ума. В такие моменты мне нужно быть в одиночестве. Юля не обижалась, и спасибо ей за это.
Вы говорите, что не любите вынужденной публичности, но профессия артиста предполагает, что надо все время напоминать о себе. Как вы относитесь к соцсетям?
Я очень долго работал над альбомом, не получая никакого фидбэка. На момент выпуска мне очень хотелось узнать, что же об этом думают люди. Тогда я начал заново осваиваться в соцсетях, писать какие-то посты, чтобы объяснить аудитории, что вообще происходит. И в принципе, когда ты делаешь это изредка, то это нормально. Для меня это пока все-таки непривычная штука. Я считаю, что если что-то и выкладывать в интернет, то это должно быть нечто осмысленное.
Я никогда не хотел стать популярным. Если будут большие предложения от ТВ, если меня позовут в проекты, которые гарантируют моментальный прирост аудитории, то я сразу же откажусь. По крайней мере, сейчас я так думаю. Когда такое случилось в 2012 году [речь о лайв-выступлении в эфире канала "Дождь". – BURO], у меня была жуткая депрессия, я себя вот в этом всем не принимал.
Зрители, которым в один момент сообщили, что есть такой Миша Родионов, играющий и выпускающий что-то под странными названиями, та новая аудитория, которая появилась, – это были совершенно не мои люди. Чтобы оградить самого себя от депрессии, от того, что тебя слушает вообще не та аудитория, которую ты себе представлял, нужно придумывать какие-то фильтры. Чтобы оградить себя от наплыва проходимцев. Цифровой мир очень нестандартный, в нем все так нелинейно происходит, что меня это удручает. Я не люблю внимание к себе и комфортно существую только тогда, когда меня никто не тревожит, когда на улицах не узнают и я могу свободно по городу перемещаться. Когда я, грубо говоря, остаюсь в андеграунде. Массовой истерии мне вообще не хочется. То, что случилось со мной ранее, это было по незнанию, по моей неопытности.
А прям узнавали на улицах и подходили сфотографироваться?
В 2012-13 годах такое бывало часто. Но не было такого, чтобы кто-то доставал. Просто культурно подходили, говорили типа "Миша, привет, очень приятно, нравится твоя музыка". Это было нормально, мы по-человечески общались. Но меня смущает тот факт, что люди обо мне знают больше, чем я о них.
Лучший совет, который вам когда-либо давали?
Лучший совет, наверное, дали родители, когда говорили, чтобы я перестал заниматься музыкой.
Они не хотели, чтобы вы были музыкантом?
Они просто не верили, что я смогу чего-либо достичь. Это, конечно, было сложно. "Над этим работают миллионы, но пробиваются единицы" – такие фразы звучали. Тогда для меня это стало вызовом. Сыграл мой подростковый максимализм. Родители хотели, чтобы я доучился в университете, а так как я социофоб, который в один момент может стать социопатом, мне было сложно. Я не понимал сути системы образования и решил, что музыка для меня в большем приоритете, чем учеба. Но я об этом не жалею, я рад, что слетел со всей этой ерунды.
Что делает вас счастливым?
Я настолько заработался, что сейчас вообще ничего. В последнее время у меня такое ощущение, что мой организм уже просто не вырабатывает ни эндорфины, ни дофамин. Даже после хорошего концерта я чувствую себя опустошенным. Меня веселят какие-то железки, аппарат, звук. Юля говорит, что я докатился до того, что стал материалистом: настроение мне поднимают не люди, а техника.