С вершины холма видно город, который зубчатыми складками домов развернут до самого края земли, где заходит солнце. Между холмом и городом, у подножия, прячутся от ветра беспорядочно разбросанные дома, улицы, маленькие огороды и сады. С высоты можно наглядно видеть кто и какое хозяйство успел нажить.
С горы вниз сбегает узкая тропинка, которая своими ловкими уклонами и поворотами приманивает спуститься вместе с ней. И когда спускаешься по ней, понимаешь, что она действительно права: это самый простой путь по крутому склону, иначе упадешь.
Здесь под горой ведутся работы. Пятеро мужчин в запыленных штанах, некоторые без рубах, роют что-то подобное пещере. Один из них, уже почти старик, с лысой круглой головой, в маленьких очках и серой грязной бородой, заметив, что за ним наблюдают, сначала долго всматривается, потом пригласительным взмахом руки зовет помочь. Нужно аккуратно вытащить из глубокой ямы продолговатый поддон, на котором сложено множество облепленных комками земли осколков какой-то старой утвари.
Задача выполнена, можно отдохнуть.
Тот, что с грязной бородой, по-видимому старший в группе, задумчиво смотрит на закат, после чего командует остальным собираться.
– Вы перешли через гору? – спрашивает.
– Да.
– Ничего не попадалось по дороге? Предметы какие, осколки, детали?
– Не попадались. Только сухая трава и камни. Что такого ценного можно здесь найти?
– То, что вы видите перед собой – это свидетельства существования древнейшей цивилизации на земле! О которой не знала история, и пока еще не знает научный мир!
– Что за цивилизация? Можете рассказать?
– Я всю жизнь занимаюсь раскопками и никогда еще подобного не находил!.. Но давайте сначала спустимся в лагерь, скоро стемнеет, а мы с утра ничего не ели.
Лагерь это две больших палатки и навес, под которым упрятаны все находки. Лагерь находится на ровной площадке под горой, до ближайших домов можно дойти за пять-десять минут. Мужики разжигают огонь, подбрасывают дрова, и от вспыхнувшего света дома и деревья, даже сама гора вдруг погружаются в темноту. И только небо, как нависшее над землей зеркало, сохраняет дневной свет, хотя облака краснеют и уже видно первые звезды.
На огонь ставят котелок, варят кашу с луком, запекают яблоки, обсуждают находки, пытаются предположить, к чему эти осколки могут принадлежать. Не сразу, но со временем они вспоминают, что у них гость, с любопытством расспрашивают, потом рассказывают о своей работе, об археологической экспедиции, которая началась еще весной, одновременно с этим едят, выпивают, хмелеют и начинают утомленно зевать.
Скоро темнеет, пламя огня прячется под дрова, и теперь видно только красные лица, руки и колени вокруг костра. Все молчат и задумчиво смотрят на догорающие угли. Тепло уходит от лица, прохлада подступает со спины, что принуждает мужиков постепенно расходиться и укладываться спать.
– Вы, как мне кажется, не верите, что здесь могла зародиться первая в истории цивилизация? – спрашивает главный среди археологов. Он постоянно трогает свои очки и нос, а когда говорит добродушно ухмыляется, даже если раздражен.
– Я и не должен верить.
– Все правильно. Когда мы докажем это, тогда у вас будет право верить. Но я уже не только верю, но чувствую, знаю, что это так.
– Иначе вы не взялись бы за эту работу. Без вдохновения не будет и усердия.
– Это правда. Я всю жизнь посвятил науке. Но это была в основном кабинетная, библиотечная жизнь, теперь же я чувствую, что могу сотворить настоящую революцию в науке. Представьте себе: люди веками думали, что первая цивилизация зародилась на юге, а тут вдруг им сообщают, что это произошло прямо здесь, у нас!
– Представьте себе обратное: все эти находки относятся к недавним векам, а ваша гипотеза оказалась ошибочной.
– Это вряд ли. Я нашел письменные указания на то, что именно здесь много тысячелетий назад были города, процветала торговля, шли войны... Что за указания? В основном это легенды и мифы – но вы поймите: так раньше люди писали историю! Чтобы впечатлить слушателя, мы всегда что-то присочиняем, преувеличиваем, иначе рассказ не стоит того, чтобы быть озвученным. Но в любой небылице есть доля правды, ведь основа любой выдумки – это непосредственный опыт.
– И все-таки представьте, что вы ошиблись. Что ваши находки, может быть даже не попадут в музей, так как этого хлама у них уже слишком много.
– По крайней мере, я неплохо провел лето. Был занят работой, от которой сторонился всю жизнь, но теперь получаю удовольствие. Меня не огорчают неудачи, ведь я служу делу науки, а ошибки в исследованиях – это то, что наполняет тело науки. Открытия и перевороты в ней – лишь вершина, которую видно людям.
– Звучит так, будто вы намеренно отдали свою жизнь в услужение науке. Будто ценность вашей жизни меньше.
– Мне нравится ваше замечание. В этом есть смысл. Я – раб науки.
– Как монах – раб своего бога.
– Не надо так сравнивать. Это не одно и то же.
– Монах посвящает свою жизнь служению богу, то есть намеренно занижает ее ценность.
– Наука дает действенную пользу человечеству, поэтому служение ей имеет смысл. Тогда как служение выдуманному персонажу кажется безумием.
– О какой пользе вы говорите?
– Каждое исследование, каждое открытие прибавляет что-то к общей научной картине мира. Все, кто занят наукой – занят также сложением этой мозаики. Научная работа передается будущим поколениям, которые находят новые элементы мозаики, либо заменяют устаревшие. Жизнь ученого в этом отношении – как жизнь солдата по отношению к войне: он может погибнуть в битве, но сделает все ради итоговой победы своей армии.
– Какой же смысл имеет победа в войне для того, кто уже будет мертв?
– Победа имеет смысл для живых. Ради них сражается солдат, ради тех, кого он любит.
– По-вашему, нужно принижать свою жизнь по отношению к ценности других жизней?
– Да. Если подумать, то ценность жизни будущих поколений действительно выше нашей. Я только сейчас это полностью осознал. Равны только те, кто жив сейчас. Каждый ученый обязан трудиться на благо науки ради лучшей жизни наших потомков. Теперь я в этом убежден, несмотря на то, что вы пытаетесь расшатать мои принципы.
– Монах, например, христианин, ведь тоже убежден, что служит богу ради будущей жизни людских душ в царстве божьем.
– Это не одно и то же.
– Церковные институты были какое-то время назад столь сильны, что мало кто из людей сомневался в правдивости религии. Сейчас их заменили учреждения науки. Теперь мало кто сомневается в непогрешимости научной системы.
– Вы думаете, придет время и какое-то новое учение, новая система заменит существующую?
– Может быть.
– Значит, мои труды и работа всех ученых может пойти насмарку? Как вся та бесполезная богословская писанина, которую веками складировали в монастырских библиотеках?
– Может быть.
– Я готов рискнуть. Может быть наука погибнет. Может быть не было никакой древней цивилизации в этих местах. Но я готов рискнуть и продолжу искать. Вспомните себя в детстве: когда не удавалось построить крепость из песка, мы разражались, все ломали, но потом строили снова. А когда интерес исчерпывался, то о недоделанной работе мы не сожалели. Главное – это чувство интереса. Мы остаемся любопытствующими детьми до самой смерти. Когда нет интереса ни к чему, разум человека начинает медленно умирать: облик человека тускнеет, сереет, будто над ним сгущается тень. Он не нужен обществу, не нужен природе. Он лишний. После меня, может быть, не останется никакого следа в общей научной работе, но я готов рискнуть.
Огонь почти потух, но все еще дарит тепло; археолог предлагает лечь спать прямо возле костра. Небо уже совсем чистое, без облаков, сквозь мрак хорошо видно густые скопления звезд. Угли тихо шипят, и где-то недалеко играет музыка, а женские голоса красиво поют старую знакомую песню. Археолог часто поворачивается с боку на бок, покашливает, а когда замирает, то через минуту протяжно вздыхает, будто какое-то старое воспоминание отгоняет его сон.
