Гей с Северного Кавказа – о принятии в семье, заблуждении насчёт своего гендера, и о том, как отказался от убежища за границей ради любви
Меня зовут Дмитрий Купаев, я из России, и я гей. Когда мне было семь, моя семья переехала из Нижегородской области в город Будённовск Ставропольского края. Это в России, на Северном Кавказе. Там отец получил квартиру как бывший военный. Примерно в то время я и начал понимать, что гей. Помню, смотрел программу «Утренняя звезда» с музыкальными клипами или концерты, и понимал: мне нравятся молодые люди и мужчины, которых я видел на экране. Я воспринимал это как что-то само собой разумеющееся и даже не думал, что в будущем из-за этого могут возникнуть какие-то проблемы.
Как назвать то, что я чувствовал, я не понимал. Родители говорили, что есть какие-то «голубые». Но я точно не знал, что это значит, с чем связано. Мама отзывалась о них плохо. Правда, только если мужчина с экрана был манерным, кривлялся. «Голубых поразвелось, – говорила она тогда. – Вся Америка, Запад...»
Как-то мы смотрели ток-шоу про двух мужчин, которые говорили, что любят друг друга и хотят вместе воспитывать ребёнка. И тогда мама неожиданно сказала: «Если бог послал любовь в теле человека своего пола, то почему это должно осуждаться?»
Эликсир любви
В детстве я играл в куклы, которые остались от мамы
Но были у меня и пистолеты, солдатики. Помню двух пластмассовых солдатиков: один голубой, другой зелёный. Они у меня не воевали. Я подносил их друг к другу, и они целовались. Мне казалось, это естественно.
Играть я любил один. Другие дети меня раздражали: кричат, визжат... И потом, они меня не принимали. Я был очень эмоциональным, постоянно ревел. Из-за этого меня только дразнили: «О, ревун пошёл», «Плакса!». Что-то подсказывало, что о моих симпатиях к мальчикам говорить никому не нужно. Поймут ли? Поверят? Даже мама... Одно дело – рассуждать о тех, кого она видит по телевизору, совсем другое – когда это у тебя семье.
Когда я стал подростком, она начала говорить со мной о девушках: как с ними надо общаться, как за ними ухаживать. Я не мог это выслушивать и захотел, чтобы правда открылась. Только не знал, как правильно признаться матери. Отец от нас тогда уже ушёл.
Мне тогда казалось, что девчонки нравятся другим мальчишкам только из-за косметики. Вообще, я считал её эликсиром любви. Думал: чтобы тебя любили, надо ею пользоваться. Так и решил делать. Для начала решил подготовить к этому маму и бабушку. Купил синий лак для ногтей и покрасил то ли один ноготь, то ли ногти на одной руке – уже не помню. Никакой особенной реакции не было. Мол, обычная блажь, пройдёт.
Тогда я продолжил эксперименты с косметикой.
Я считал, что ориентация напрямую связана с трансгендерностью и женственностью. И если тебе нравятся мужчины, ты должен быть женщиной
Только со временем я понял, что чувствую себя не женщиной, а парнем, которого влечёт к другим парням, то есть – геем. Но тогда, в подростковом возрасте, постоянно красил ногти, пользовался блестками для волос, блеском для губ и другой косметикой.
Когда первый раз пришёл в таком виде в школу – у меня ещё был, помню, ярко-розовый лак для ногтей – меня окружили и начали фотографировать на телефоны. Чем дальше, тем больше становилось издевательств. Надо мной смеялись, говорили, что я «пидарас». Директор объясняла мне, я – её «головная боль». Классная руководительница один раз схватила за руку и повела отмываться от косметики.
Я ничего не хотел менять в своём образе. Я думал: кто-то должен сделать другим это общество, с его представлениями о том, что мальчики должны любить только девочек.
Как-то мне начал нравиться один соседский парень, ровесник. Я написал ему целую кучу стихов. Дико ревновал его к соседским девчонкам, которым он оказывал знаки внимания, даже откровенно их лапал. Во мне это такую дикую боль вызывало! В стихах это тоже отражалось. Я показывал их тому парню. Он смеялся над моими чувствами, обзывал меня «гомиком». Но не бил и не угрожал. Так ничем это всё и не кончилось.
Подозрение в сумасшествии
В школе были двое блатных, чеченцы. Один из них несколько раз бил меня
Учителя проходили мимо, не обращая внимания. Наверное, думали, это просто игра. Или делали вид, что так думают. Чеченцы сказали, что я должен платить им за вход в здание. Каждый раз, когда я приходил и уходил из школы, они брали мой рюкзак и рылись в нём. Денег у меня с собой всё равно не было, и всё заканчивалось оскорблениями и угрозами.
Мама тогда уже знала о моей ориентации. Я даже не помню, когда и как именно всё ей рассказал, но матери я очень доверял, считал её подругой, поэтому так или иначе, это произошло. Мама надеялась, что моя тяга к молодым людям и эксперименты со внешностью – временное увлечение. Про бабушку помню, что мы с ней часто ругались: она критиковала мои длинные волосы. С отцом о личных чувствах не говорили вообще, он был скуп на выражение эмоций.
Последние два года я не ходил на занятия в школу. После уроков учителя проверяли мои домашние задания и давали новые. Чтобы было основание для индивидуального обучения, меня отправили за справкой в психоневрологический диспансер.
К тому времени, чтобы не терпеть гомофобию, я уже хотел сменить пол. И сказал об этом в диспансере. Заведующая заявила, что это сумасшествие, что я больной, и дала направление в «Клинику пограничных состояний» при Ставропольском государственном медицинском университете. Там меня принял профессор, который разговаривал со мной как с психом: «А не слышишь ли ты голоса? А, может, тебе внушает это кто-то?» (он имел в виду моё желание сменить пол, а также женскую одежду, макияж). Это было унизительно. Рядом сидели студенты, которые что-то конспектировали.
И в диспансере, и в клинике я просил, чтобы мне дали возможность пройти тесты на ориентацию. Думал, так докажу маме, что действительно гей
Но никто не предоставил такие тесты. Тот профессор дал лишь тест на оценку общего психического состояния.
После школы я поступил на заочное отделение в институте в Москве. Решил отметить, собрать за столом компанию из подруг, которые тогда ещё остались, и соседских парней, среди которых был тот, кто мне нравился. Потом решил чуть ли не каждый день так встречаться, мне нужны были компания, общение, любимый, наконец. Мы собирались в квартире отца, когда того не было дома (с мамой и бабушкой уже переехали в частный дом). Приходили как друзья и подруги, так и случайные знакомые, и даже ненавистники, которых становилось всё больше и больше.
Один раз отец застал меня с компанией парней. После их ухода зло заявил, что у меня «жопа треснет». Тогда я понял, что он знает о моей ориентации. Впрочем, иногда он отзывался о ней нейтрально. Как-то я услышал его телефонный разговор с родственницей: «Опять приходил и стучался в дверь какой-то парень, когда я пришёл с работы. Видимо, сын с ним спит». В другой раз, на Новый год, собралась компания, и отец тоже был дома. Молодой человек, который мне нравился, напился и заснул. Я сказал отцу, что буду к нему приставать, на что услышал лишь: «Так он же пьяный!»
Консервативный менталитет
Однажды, за день до нового года, неизвестные постучались в окно нашего дома
Я их не пустил. Они начали бить стёкла. Я был тогда один и тут же стал звонить маме. Когда она приехала, все уже разбежались. В полиции нам сказали, что я сам виноват — вызывающе одеваюсь и веду себя. Одного из нападавших, впрочем, арестовали на 15 суток за мелкое хулиганство.
Через месяц в дом пришли уже другие люди, знакомые знакомых, тоже начали стучать. Чтобы они не ломали стекла, я пустил их. Они пили водку, оскорбляли меня, предлагали секс на камеру. Когда я в очередной раз отказался, один из них начал бить меня киянкой в грудь, другой ударил кулаком в глаз. Я убежал из дома. В полиции снова сказали, что я виноват сам. Никого даже не задержали.
Бывало, что сами полицейские останавливали меня на улице, обыскивали и унижали. Спрашивали: «Какие трусы носишь?», «Как будет твоё второе имя — Машка или Дашка?» Я уж не говорю об обычных прохожих. На меня косились, говорили: «Что за оно идет?», «О, педрила пошёл».
В конце концов, к маме на работу приехали полицейские и сказали, что если мы не уедем из города, меня могут «найти в канаве с перерезанным горлом»
Мы продали дом, мама с бабушкой уехали в Подмосковье. Я перебрался в Питер, где у меня жили подруги. Пробовал жить и в Москве, но ни там, ни там не мог найти работу из-за своей внешности. Постоянно возвращался в Будённовск. Там я вырос, там — первая любовь. Тянули воспоминания. Ещё в Будённовске — литературное объединение, которое я посещал с восьми лет. Это была единственная отдушина и единственное безопасное для меня пространство. Подруг было уже мало. Две подруги, которые не были гомофобно настроены, перебрались в Питер.
Так продолжалось до 2017 года. Я уже понял, что я гей, а не женщина, и сменил имидж. Более-менее коротко подстригся и думал, что ужас прекратится. Но спустя несколько недель после очередного возвращения в Буддёновск понял, что смена образа не спасает. Может, потому что город маленький, и меня запомнили. Я сидел в парке в центре города, читал газету. Мимо прошла толпа кавказцев. Один остановился, вглядываясь в моё лицо: «Ты — пидор что ли?» Я говорю: «Ты чего обзываешься?» Он пошёл в мою сторону.
Я соскочил со скамейки и пошёл оттуда быстрым шагом. Вслед мне кричали: «Поганый петух, чтоб больше здесь не появлялся!»
На работу я так и не устроился. В магазине бытовой техники с порога сказали, что у них нет вакансий, хотя на двери висело объявление о местах продавцов. Анкету для соискателей мне всё-таки дали заполнить, но не успел я отойти, как услышал шёпот за спиной: «Выглядит, как педик».
В продуктовом магазине директриса спрашивала, почему я не служил в армии, почему не женат, почему даже не состою в гражданском браке с женщиной: «Что, проблемы с ориентацией?» Я ответил, что это не её дело. Конечно, мне так и не перезвонили.
Обратился в Центр психологической помощи у нас в городе, но там сказали: «А что ты хотел? Это Россия. Тем более, Кавказ. Здесь консервативный менталитет».
Дома лучше
В 2017 году я уехал в финляндию в надежде получить там политическое убежище как представитель ЛГБТ
Решил раз и навсегда выбраться из этого ада. Но не прошло и года, как я уехал и оттуда. Жить приходилось в ужасном лагере для беженцев. Дикие крики арабов — далеко не толерантных, шум каждую ночь такой, что спать невозможно. Комната рассчитана на трёх человек, не меньше. Я не стал дожидаться решения о предоставлении убежища и вернулся в Россию.
Я и раньше давал объявления в соцсетях, что познакомлюсь для создания семьи, для серьёзных отношений. Часто получал гомофобные комментарии. Молодые люди начинали переписываться со мной, а потом угрожали: говорили, что если я не переведу им денег, они перешлют мои сообщения друзьям и родителям. «Так что, я отсылаю или договоримся?» — спрашивали. Видимо, не знали, что я открытый.
В лучшем случае писали те, кому нужен один секс. Расписывали подробности, в каких позах они бы хотели со мной им заняться. Таких я сразу блокировал. Я хотел встречаться нормально. Хотел, чтобы меня любили, а не использовали.
Спустя некоторое время после возвращения в Россию я попробовал вновь получить убежище, на сей раз в Голландии. В Амстердам летел из Москвы, и там встретился с молодым человеком, с которым до этого познакомился в интернете и переписывался. Он поставил «класс» моему посту в группе для однополых семей, а затем написал сообщение с комплиментом. Мы переписывались, общались в скайпе. Я почувствовал в нём родственную душу. Он так же, как и я, хочет семью, детей.
До встречи с ним об меня всю жизнь только вытирали ноги, надо мной издевались, меня использовали. Но не любили
Он даже предложил мне не улетать в Голландию, но билеты были уже на руках. Я надеялся, что потом мне получится перевезти туда и его, а он всё твердил: лучше ищи другого, не говори потом, что вернулся в Россию из-за меня и что я сломал своё будущее.
В ноябре 2018 года я всё-таки вернулся в Россию. Он бы никогда не переехал ко мне, и я бы был там словно за занавесом. А мне хотелось стать ближе к нему. Кроме того, в Голландии я столкнулся с теми же проблемами, что в Финляндии. И вообще — передумал жить в чужой стране. Не хотел быть «национальным меньшинством». Это одиночество, языковой барьер и огромный стресс.
Сейчас я в живу с матерью в Подмосковье. Он тоже живёт в Подмосковье, хоть и в другом конце области. Серьёзные отношения у нас только зарождаются. Недавно я познакомился с его мамой и сестрой, правда, по телефону. Наши мамы созваниваются. Часто в выходные мы живём у меня: смотрим фильмы, готовим вкусняшки. Почти как семья. В публичных местах можем вести себя довольно смело, дурачиться, посылать друг другу воздушные поцелуи. Никаких проблем из-за этого не было. Когда рядом твой человек, ты будто летаешь — всё равно, подумает кто-то что-то плохое или нет.
В последнее время меня не спрашивали, гей ли я. Что отвечу, если спросят, не знаю. С одной стороны, не хочу быть тем, кем не являюсь. С другой — не хочется неприятностей. Тяжело и от издевательств, и от того, что ты вынужден принимать чужие ценности — при этом чувствуешь себя в каком-то «вдавленном» состоянии.
Мама меня сейчас полностью понимает. Отец — мы иногда общаемся по скайпу — хоть и знает всё, но старается закрывать на это глаза. При каждом удобном случае спрашивает: «Есть ли невеста?» Вроде в шутку — а всё равно неприятно. Такое впечатление, будто забыл, кого я люблю.
* * *
Оригинал монолога на сайте проекта. Текст: Михаил Данилович. Фото: Дмитрий Андреев. Редактура: Анастасия Сечина. Иллюстрация: Наталья Макарихина