О наследии Византийской империи и его значении в русской истории, о непростой судьбе отечественной византинистики «Русскому миру.ru» рассказывает один из ведущих российских византинистов, академик РАН Игорь Павлович Медведев. Несмотря на то, что в ноябре нынешнего года академику исполнится 85 лет, он продолжает работать и публиковать труды по истории российской византинистики.
Текст: Зинаида Курбатова, фото: Андрей Семашко.
– Игорь Павлович, не успело мировое сообщество свыкнуться с мыслью, что в Святой Софии отныне действует мечеть и знаменитые мозаики завешены занавесками, как теперь уже и церковь Христа Спасителя в Полях древнего монастыря в Хоре превращена в мечеть. Как вы отнеслись к этому событию? Почему, по-вашему, это особенно печально для православных россиян?
– Как можно к этому отнестись? Превращение Святой Софии в мечеть – это возмутительное событие. И, главное, непонятно, что делать.
Святая София – это сакральный символ православия. И поэтому как-то очень досадно, что этот символ опять превращается в турецкую мечеть. Ведь Святая София – это выдающийся храм, один из самых первых построенных при Юстиниане Великом в VI веке. Его внутреннее пространство, его купол – это шедевр архитектурного искусства. Святая София стала центром притяжения всего мира, не только православных людей, что естественно, но и католиков. Там, собственно говоря, происходили главные события, связанные с жизнью и церемониалом императорского константинопольского дома. И там же была крещена и наша княгиня Ольга.
– Знаете, я вспоминаю гимн «древников», то есть специалистов по древнерусской литературе в Пушкинском Доме. Слова написала талантливая Милена Рождественская, пели его на мотив песни «Дорогая моя столица». Там были такие строчки: «Византия почти что античность, и к тому же почти своя». Почему же Византия для нас «почти своя»? Ведь не только потому, что Русь приняла православие?
– Княгиня Ольга просто приняла там крещение и вернулась в Киев. А ее внук князь Владимир уже решил не только сам креститься – как вы наверняка помните, это произошло в Херсонесе, – но и крестить всех россов, своих подданных. Обратить их в православие. Надо сказать, он долго вынашивал эту идею. Сначала отправил посланников в Рим. Они вернулись и рассказали, что у католиков все выглядит помпезно. Тогда в качестве альтернативы он решил отправить этих же четырех посланников в Константинополь, чтобы узнать, как все это выглядит в православии. Этих послов водили по Константинополю, все показывали и объясняли. Естественно, они попали и на богослужение в Святую Софию. И были потрясены. Рассказывая об этом князю Владимиру, они признались: «Не знаем, на небе мы были или на земле». Этот момент был запечатлен в древнерусских летописях, и его подробно исследовал академик Александр Панченко.
Для Руси было важно тогда преодолеть языческую, скажем так, неполноценность. Общей тенденцией мирового процесса того времени был отход от древнего язычества к монотеизму, в частности к христианству, одна из ветвей которого – православие. Крещение превращало Русь в полноценного члена международного сообщества того времени. А князь Владимир, женившись на сестре византийского императора Анне, стал членом византийской императорской фамилии.
Если иметь в виду государственную систему, то очень многое было воспринято Русью из византийского императорского обихода. Особенно четко это прослеживается в духовных и договорных грамотах русских князей. Например, Дмитрий Донской обязал своего двоюродного брата, князя Серпуховского Владимира Андреевича, считать его, великого князя, отцом. Не братом, а отцом. А своего старшего сына, Василия, – фактически двоюродного племянника Владимира Андреевича – признать братом старейшим. В чем тут дело? А дело в том, что все это заимствовано из византийской иерархической системы, которая наглядно представлена в книге «О церемониях» императора Константина VIIБагрянородного. Место каждого иностранного государя в этой официальной иерархии по отношению к византийскому императору определялось терминами родства, заимствованными из терминологии семейного права, – отец, сын, брат. Причем употребление терминов родства в этом контексте не риторика, а титул, который давали на основе взаимного соглашения. Русский князь включался в эту систему на правах сродного брата или племянника.
Кроме того, не стоит забывать еще об одном важном аспекте. Двойственность Византии заключалась в динамике взаимоотношений светской культуры и церковности. Эти две половины византийской цивилизации находились в диалектическом взаимодействии. В отдельные периоды церковность овладевала всем обществом. Но всегда находились люди, которые в сложных ситуациях продолжали культивировать античные традиции интеллектуальной культуры. Иногда это приводило к очень печальным последствиям. К примеру, один из учеников философа и гуманиста Георгия Плифона закончил тем, что его приговорили к смертной казни и утопили. Я имею в виду Ювеналия, который отстаивал античные идеи, критиковал христианство и в конце концов был казнен.
– Вы много занимались и правовой культурой Византии. Многим сейчас сложно представить, что в империи, существование которой закончилось в XV веке, уже были юристы и нотариусы. И в обществе обсуждались те же вопросы, что и в наши дни. Например, по поводу наказаний.
– Византийская империя – самое крупное, самое великое государство Средневековья, в основе которого лежала правовая культура. Все было основано на ней, вся жизнь общества регулировалась законами. Законы не просто обычные, не закрепленные в рукописях. Это были письменные кодексы. Все регулировалось, так сказать, документальными процедурами. Были нотариусы, юристы. Все заключавшиеся сделки документально фиксировали в присутствии свидетелей. Византийская правовая система распространилась в Европе. В семейном праве большую роль играло каноническое право, церковное. Правонарушения пресекались и наказывались. Существовала целая система наказаний, включавшая смертную казнь. Хотя в своей книге «Правовая культура Византии» я подчеркиваю, что смертная казнь не всеми воспринималась положительно, многие ее отвергали. Например, патриарх Антиохийский, канонист Феодор Вальсамон в XII веке комментировал «Номоканон в 14 титулах» – это один из основных памятников, источник византийского права. И он изложил свои взгляды на то, что надо, например, отменить смертную казнь. Поскольку это не наказание, а бессилие судебной системы. В качестве аргументов он выдвигает те же самые резоны, которые приводили юристы Новейшего времени. Повод для отмены смертной казни прежде всего в том, что человек уже не сможет раскаяться. И если была допущена ошибка в следственном деле, а человека уже казнили, то исправить эту ошибку невозможно. Это то, к чему пришла современная правовая культура. Но именно об этом уже в XII веке говорили в Византии!
– А кто из российских императоров более всех интересовался Византией?
– Екатерина Великая мечтала, чтобы Константинополь снова стал православным. Чтобы над Святой Софией вновь возвысился крест. Она неслучайно назвала внуков Александром и Константином. Одного из них Екатерина Великая планировала усадить на константинопольский престол.
Русские князья не раз помогали византийским правителям, неоднократно отправляли на помощь войска. Уже после падения Константинополя в 1453 году, когда турки окончательно овладели Византией и Афоном, российские императоры много и часто жертвовали средства афонским монастырям.
Идея вернуть Константинополь, сделать его русским и посадить на его престол представителя династии Романовых постепенно сошла на нет. Собственно, уже при Екатерине II стали возникать сомнения: стоит ли зацикливаться на этом? Хотя для Екатерины этот проект не был утопическим, она всерьез размышляла на эту тему. Но одно дело хотеть, другое – мочь. Наконец все осознали невозможность реализации проекта и отказались от него.
– Екатерина покупала византийские раритеты и всячески способствовала изучению Византии...
– Изучение византийской цивилизации началось во время правления этой императрицы. Но у нас в России инициаторами изучения византийского наследия были, увы, не столько русские представители науки и культуры, сколько немцы, которые начиная с эпохи Александра I заполонили Академию наук. И они как раз привили мысль о том, что именно русские должны изучать византийскую цивилизацию. Я занимался наследием академика Иоганна Филиппа Круга, которого на русский лад звали Филиппом Ивановичем. Канцлер граф Николай Петрович Румянцев переписывался с Кругом, переписка велась на французском языке. Румянцев хотел, чтобы в России издавались византийские письменные памятники, прежде всего те, которые имели отношение к истории Руси. Но поскольку эти документы находились за рубежом, он и хотел, чтобы зарубежье работало на русскую культуру. Чтобы изучать Древнюю Русь, надо иметь опубликованные источники. И вот почему я в свое время перешел к изучению переписки Румянцева и Круга, прекратив заниматься Византией как таковой.
Много десятилетий византинистов интересовала «Записка готского топарха», немало было споров о ее происхождении и подлинности. Что это за документ? Это путевые записки византийского топарха, чиновника, который в Х веке побывал в низовьях Дона. Имя его не называется. В XIX веке «Записка» якобы была обнаружена в Париже. Где она находится сейчас – неизвестно. «Записку» пытались отыскать многие, в том числе знаменитый византинист Владимир Николаевич Бенешевич. Мой друг, американский византинист Игорь Иванович Шевченко, тоже потратил на это немало времени. А меня история «Записки» привела к изучению архивных материалов, связанных с деятельностью парижской группы, которая по заданию и на средства Румянцева занималась, так сказать, «византийским проектом». Посредником между Румянцевым и французским ученым немецкого происхождения Карлом Бенедиктом Газе как раз и был Круг. Газе издал «Историю» Льва Диакона – крупнейшего византийского автора Х века, а также анонимную «Записку готского топарха». Я работал в архивах Академии наук и в отделе рукописей Ленинки. Изучал всю живую историю этих проектов, их задумки, разработки превращения в нечто практическое.
Румянцев все время просил Газе искать новые тексты и обещал за это вознаграждение. А открывать все время новое непросто. Газе был замечательным ученым, он превосходно знал и древний, и современный греческий язык. Он, как выяснилось, компоновал эти тексты. Игорь Иванович Шевченко и я поставили жирную точку в споре о подделке «Записки готского топарха». Мне удалось выявить литературный источник, которым пользовался Карл Бенедикт Газе. Это сочинение Вольтера «Кандид». Если не брать имена и названия – вся стилистика, мотивация, очень многое в «Записке» из Вольтера. Когда у меня вышла статья об этом, Шевченко был просто в восторге. Он мне даже позвонил и сказал: «Вы спасли мою репутацию». Дело в том, что наследники Газе, коих немало, хотели подать в суд на Шевченко за то, что он оклеветал их предка.
Позже у меня вышла вторая статья. Оказалось, Газе хотел сотворить еще одну подделку, чтобы удовлетворить интересы графа Румянцева. Газе даже одному своему приятелю писал: мол, эти петрополитане черт знает что вытворяют, им только подавай все, что касается Древней Руси. Откуда я им возьму…
К примеру, Румянцев спрашивает у Газе, почему в источниках не находится сведений о крымском Судаке. Газе садится и сочиняет очередную подделку. Я ее даже «раскусил»: это письмо XII века некоего Максима Катилианоса, который отправился в плавание по Черному морю, попал в шторм и чуть не погиб. И вот он высадился на крымском берегу и попал в одно городище. А это и был Судак. Игорь Иванович Шевченко стал разыскивать сведения о Катилианосе, заподозрив подделку. Я в тот момент работал в отделе рукописей Публичной библиотеки, просматривал каталог фонда историка и археолога Алексея Николаевича Оленина. А он был связан с Румянцевым и был задействован в проекте по изданию «Истории» Льва Диакона. С Оленина все и началось: к нему обратился Румянцев, Оленин – к Кругу, а тот – к Газе. Я работаю с каталогом Оленина и вижу, что в описи есть письмо какого-то неизвестного Максима Катилианоса. Кем написан текст – непонятно. Я тут же его заказал, мне его приносят. И я вижу, что документ написан на двух языках: письмо Катилианоса на греческом и рядом его латинский перевод. А я к тому времени так начитался в подлиннике писем Карла Бенедикта Газе, что сразу узнал его почерк… В итоге я подготовил публикацию. Шевченко тут же откликнулся на нее и на один день прилетел из Бостона в Париж. Там ему удалось обнаружить рукопись, которая стала источником вдохновения Газе. Выяснилось, что письмо Катилианоса основано на одной из речей византийского писателя Иоанна Евгеника, брата Марка Евгеника – известного участника Флорентийского собора. Текст Иоанна был издан Ламбросом в 1912 году. Речь представляет собой благодарения Христу за спасение от бури во время плавания из Венеции в Константинополь в 1438 году.
Постепенно я стал заниматься историей отечественной византинистики. Отчасти меня к этому склонила и Евгения Эдуардовна Гранстрем, которая хранила греческие рукописи в Публичной библиотеке. Я стал исследовать архивы византинистов. Так появились три больших тома по истории византинистики.
– Вы считаетесь лучшим специалистом по истории византинистики. В свое время много бурных обсуждений вызвала ваша книга «Петербургское византиноведение», где вы опубликовали и интересные архивные данные – стенограммы «проработок» ученых в сталинское время. Вы сейчас продолжаете заниматься этой темой?
– Уже в 1870-е годы византинистика стала той областью гуманитарных знаний, в которой Россия вышла на мировой уровень, приобрела свою систему координат в науке, добилась общезначимых результатов. С этим считались европейские ученые. Например, в письме Владимиру Бенешевичу нашу византинистику назвал «великой» один из корифеев в этой области – Франц Дёльгер. Очаги византиноведения были в университетских городах, но особая школа сложилась в Петербурге. Здесь в 1894 году начал выходить академический периодический сборник «Византийский временник». Петербургская школа византинистики приобрела особый размах. Один из самых авторитетных и значительных византинистов, Василий Васильевский, был главой петербургской византиноведческой школы. К его ученикам примкнули некоторые выпускники Духовной академии и юридического факультета университета. Владимир Бенешевич, кстати, окончил именно юридический факультет. Бенешевич, конечно, выдающийся ученый, он объехал почти весь мир, работал с рукописными коллекциями во многих странах, выявлял неизданное, составлял каталоги. В частности, и по каноническому праву. Он издал и «Номоканон в 14 титулах». Тридцать лет он занимался археографической деятельностью, подготовил и продумал многотомное издание корпуса источников византийского права. Проект не был осуществлен по не зависящим от ученого причинам. Это было уже в 1920-х годах. У него были тесные связи с византинистами Ватикана, которые присылали ему копии рукописей. И органы не могли не обратить на это внимания. За ним стали наблюдать.
Фатальным для византинистики стал 1928 год. В Академии наук Владимира Бенешевича хотели избрать академиком, но в 1928 году его арестовали, обвинили в связях с Ватиканом и отправили в лагерь на Соловки. Потом было «академическое дело» – сфабрикованный политический процесс. Пострадало немало византинистов. В 1936 году, вернувшись из ссылки, умер известный историк, специалист по русскому Средневековью Николай Петрович Лихачев. Владимира Бенешевича расстреляли в 1938-м.
В начале 1960-х я, тогда молодой аспирант, занимался в рукописном отделе Публичной библиотеки. И Евгения Эдуардовна Гранстрем, которая там работала, указала на скромную пожилую женщину, посоветовала мне подойти к ней. Сказала, что это может быть полезное знакомство. Это была вдова Владимира Бенешевича Людмила Фаддеевна, в семье ее звали Аматой. Я по своей молодой дурости не подошел, о чем потом, конечно, пожалел. У Аматы был расстрелян не только муж, но и оба сына, она сама была в ссылке. Вернувшись в Ленинград, преподавала латынь. В конце жизни она составила библиографию трудов своего мужа. Сейчас я готовлю новое издание – уже скоро в Москве должна выйти моя большая книга о Владимире Бенешевиче.