Когда сегодня я шла в магазин через город, что так часто видела во сне в последние годы, где все знакомо, - березы, кусты и старые деревья, названья которых мне неизвестны... и снег на зеленой траве в лучах вечернего солнца искрился, словно бриллианты, которые я видела в Тайных Комнатах Эрмитажа (как тогда - в Михайловском Саду), мне казалось, я снова обрела силы жить... Это случалось со мной уже тысячи раз. Воскресающий и вновь умирающий дух моей любви к жизни.
Когда девушка Юля отвела меня к реке... это было в той деревне, куда я ездила печь хлеб для Богослужения... когда она привела меня на то место, где множество островов и быстрая вода, и я увидела снег на траве, и она сказала, что в детстве отец катал ее на лодке по этим протокам, и лес в тишине напомнил мне, что я всегда была частью этого леса, и никто никогда не отнимет этой красоты, и речные камни были так красивы, что мне хотелось набить ими карманы, меня переполнило чувство какой-то немыслимой трагедии счастья.
"Средь бурного ненастья мы все равно не можем сохранить неумирающего счастья..." Эти загадочные, почти уже предсмертные слова Александра Блока я вспоминаю так редко, но когда они приходят мне на память, все становится ясно, как день. Не будь я художником, моя лодка потонула бы в этой холодной воде, которая так чиста, и мне хотелось войти в эту воду и умереть в этой реке.
Мы повернули обратно, солнца не было видно, запах леса казался таким прекрасным. Потом, когда мы шли по деревенской улице, на меня залаяла собака, но я сказала ей несколько слов, и она замолчала и с интересом смотрела на меня. Юля удивилась и ничего не сказала. Она живет в той деревне.
В тот день я видела чужую любовь. Словно древний бродячий скальд, живущий тем, что Бог пошлет... Собиратель мудрости, пересказывающий новости, останавливающийся то в одном, то в другом селении, и везде люди глядят на него печально и так странно, и мрачно, будто он несет дурные известия, будто он бежит от судьбы... Он не успеет обойти всех деревень, как наступит Царство Небесное.
Я ничего не жду. Для того и отправляются в путь. Да - те, кому нечего ждать.
Я представляю чудесный город, где на огромной площади ледяной ветер и бедные люди идут, идут, не глядя по сторонам, и звучит музыка, раздают листовки, пахнет дешевой едой, люди курят у метро, жизнь никогда не перестает.
Я помню: я не могла понять, зачем существует голод и холод... Потрясенная неудачами, я не могла окинуть взглядом больше, чем короткий отрезок времени - несколько минут. Вспоминая что-либо, я сразу забывала. Я могла любить только того, кого вижу перед собой: человека или мост через канал, Юсуповский Сад, Невский проспект, дом с башнями. За несколько месяцев в Питере я забыла все свои тексты, написанные прежде. Почти все.
Как давно это было. Сколько лет прошло? Пятнадцать лет... Меня постоянно мучило чувство холода: на улице и дома, в ресторане, где я работала... Даже во сне. Однажды мне пришла мысль, что я во всем ошиблась: Бог не существует и я обречена.
На что? На поражение, конечно. Все искали, как бы зацепиться за лучшую жизнь, а я не искала. "Против Бога не играют", - вспомнились мне сейчас эти слова из романа, который я подарила Иерею Андрею. Я просто думала, что Бог знает, в чем имеем нужду, а значит нет смысла заботиться об этом. В Евангелии есть такие слова: "Ищите прежде Царства Божия и правды его, а все остальное приложится вам."
Но я вовсе не Царства Его искала, а просто сбилась с пути и пыталась выжить. Мне никак не удавалось погибнуть. И это бесконечное падение стало таким привычным и смешным.
Мне казалось тогда, что я утратила даже талант художника.
II.
Сегодня я перечитала впервые за многие годы цикл из трех стихотворений "Осенняя любовь" Блока (1907):
1.
Когда в листве сырой и ржавой
Рябины заалеет гроздь,—
Когда палач рукой костлявой
Вобьёт в ладонь последний гвоздь,—
Когда над рябью рек свинцовой,
В сырой и серой высоте,
Пред ликом родины суровой
Я закачаюсь на кресте,—
Тогда — просторно и далёко
Смотрю сквозь кровь предсмертных слёз
И вижу: по реке широкой
Ко мне плывёт в челне Христос.
В глазах — такие же надежды,
И то же рубище на Нём.
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздём.
Христос! Родной простор печален!
Изнемогаю на кресте!
И чёлн твой — будет ли причален
К моей распятой высоте?
2.
И вот уже ветром разбиты, убиты
Кусты облетелой ракиты.
И прахом дорожным
Угрюмая старость легла на ланитах.
Но в темных орбитах
Взглянули, сверкнули глаза невозможным…
И радость, и слава —
Всё в этом сияньи бездонном,
И дальном.
Но смятые травы
Печальны,
И листья крутя́тся в лесу обнаженном…
И снится, и снится, и снится:
Бывалое солнце!
Тебя мне всё жальче и жальче…
О, глупое сердце,
Смеющийся мальчик,
Когда перестанешь ты биться?
3.
Под ветром холодные плечи
Твои обнимать так отрадно:
Ты думаешь — нежная ласка,
Я знаю — восторг мятежа!
И теплятся очи, как свечи
Ночные, и слушаю жадно —
Шевелится страшная сказка,
И звездная дышит межа…
О, в этот сияющий вечер
Ты будешь всё так же прекрасна,
И, верная темному раю,
Ты будешь мне светлой звездой!
Я знаю, что холоден ветер,
Я верю, что осень бесстрастна!
Но в темном плаще не узнают,
Что ты пировала со мной!..
И мчимся в осенние дали,
И слушаем дальние трубы,
И мерим ночные дороги,
Холодные выси мои…
Часы торжества миновали —
Мои опьяненные губы
Целуют в предсмертной тревоге
Холодные губы твои.
III.
Еще... Это - из раннего (1898):
Я думал, что умру сегодня к ночи,
Но, слава богу, нет! Я жив и невредим,—
Недаром надо мной Твои сияли очи,
И крылья простирал стокрылый серафим.
Ты, Щедрая, царила в сердце знойном,
Увы, забывшем сладости весны,
И так задумчиво, задумчиво спокойно
Навеяла безоблачные сны…
Но лучше умереть во мраке без надежды.
Чем мучиться, любя и не любя,
Пусть вечный сон сомкнет навеки вежды.
Убив мечты, страданье и Тебя!..
Теперь несколько переводов. Из Генриха Гейне, за полгода до смерти (1921):
1.
Опять воскрешает мне память
Развеянный ветром образ, —
Зачем меня волнует
Так глубоко твой голос?
Не говори: люблю!
Позор не минует, я знаю,
Прекраснейшего в мире —
Любви, весны и мая.
Не говори: люблю!
Целуй без слов, без клятвы,
Посмейся увядшим розам,
Когда принесу их завтра.
2
Вот май опять повеял,
Цветы зацвели и лес,
И тучки, розовея,
Плывут в синеве небес.
И соловьёв раскаты
Опять зазвучали в листве,
И прыгают ягнята
В зелёной мураве.
Прыгать и петь не могу я,
Я лёг, больной, в траву;
Далёкий звон слежу я,
Я грежу наяву.
Из Аветика Исаакяна (перевод 15-го года):
От алой розы, розы любви,
Увы — остались одни шипы!
Шипы сухие в сердце впили́сь,
В младое сердце вошли они,
Мои зелёные, красные дни
Повиты трауром любви.
Всё, всё, что есть от дней весны, —
Вы, вы, колючие шипы!