ЦЕНА ЖИЗНИ (Оригинальное название интервью, данное в 2008 году порталу vinomania.ru,сейчас видимо уже не работает)
Цена скандальной известности высока, как и цена коллекционного Chateau Lafite Rothschild. Но заплатив ее за собственную популярность, начинаешь ценить простые радости жизни и не искать пророка в чужом отечестве. Эдуард Лимонов мечтает о другой России, но пытается полюбить и эту - такой, какая она есть.
— Вы родились в СССР, долгое время прожили в США, во Франции получили гражданство, а затем вернулись в Россию. А в какой из этих стран вы впервые попробовали вино?
— Если хронологически, то, конечно, первый опыт был на Украине, в Харькове, где я вырос. Это было абсолютно жуткое «Било мицне», которое мы называли «Биомицин». Обыкновенно перед выходом в свет, то есть походом на танцплощадку, мы его в подворотне где-нибудь заглатывали — это было нечто вроде белого портвейна. Был и красный портвейн, который вообще невозможно было пить, — этакая подкрашенная отрава, всегда было видно неопытного пацана, который пил эту гадость.
— И после такого старта не переключились на крепкое раз и навсегда?
— Позднее, работая на заводе, я пил водку — там все пили водку. А потом, в 64-м году, я познакомился с харьковскими интеллектуалами. И вот они уже пили вино. Настоящее красное вино. В основном то, что поставляли демократические республики восточного блока. Были венгерские вина — помню «Бычью кровь»; еще, помню, танкерами поставлялось алжирское вино, кстати, как теперь понимаю, не такое плохое: это была уже французская лоза. Простые люди его не пили, поскольку предпочитали водку, ну или, в крайнем случае, портвейн. А интеллигенция жаловала. Так что впервые я прикоснулся к традициям французского виноделия еще в России.
— Благодаря советским интеллектуалам?
— Да, сначала харьковским, а потом и московским. Когда я жил в Москве как уже такой андеграундный поэт, вокруг все тоже пили винище. Так что я продолжил свое восхождение по лестнице ознакомления с винами — в той компании была масса актеров, Галина Волчек, все эти ребята тогда вместе тусовались, как сейчас говорят, и уже тогда пили дорогие вина. У меня, кроме белых джинсов и красной рубашки, ничего не было, и я продолжал покупать дешевые восточноевропейские. Но водку я уже не пил, мне этот вариант уже не подходил.
— Помните свою встречу с вином, как говорится, с большой буквы?
— Уже в Нью-Йорке я очутился в доме мультимиллионера Питера Спрега. В моих книгах его фамилия переиначена, но прошли годы, и я могу называть вещи и людей своими именами — это уже не имеет значения… Хотя он до сих пор жив, но и не владеет больше тем прекрасным домом. Находился он на Saten Place Square — это самый потрясающий район Манхэттена, там снимался, например, одноименный фильм Вуди Алена. Вокруг этаким каре стояли дома нескольких богатеев, достаточно назвать всего лишь несколько фамилий. Один дом принадлежал Хайнцу — знаете, все эти кетчупы и майонезы. Второй — наследникам Онассиса. Был там и дом миссис Александр, в юности ее еще называли «миссис пятьсот миллионов». Там же был дом, принадлежащий генеральному секретарю ООН, вернее, дом, который до сих пор ООН снимает как резиденцию для своих генсекретарей.
Совершенно эксклюзивный район из двенадцати домов со своим садиком, так называемым Brown Stone, одним краем выходящий на Ист-Ривер.
Появился я в этом месте как хаускипер Питера — это что-то вроде мажордома. Дом огромный, пять этажей — и совершенно невероятный винный погреб, лучший на всем восточном побережье. А ключ от погреба, большой, ржавый, был у меня.
Тогда я не понимал цену вина. Помню, как-то сидел принимал двух девочек, своих подружек из Бруклина. Накрытый стол, и на столе пара бутылок Château Lafite Rothschild винтажа 1961 года, по-моему. И кто-то из гостей дома, случайно застукавший меня за этим пиршеством, отвел меня в сторонку и спросил: «Эдвард, you are crazy, ты сошел с ума, знаешь, сколько стоит бутылка этого вина?» Я говорю: «Не знаю». — «Ну, не глядя, тысячи под две долларов». Это немало было даже тогда, в конце 70-х годов. Тут до меня дошло, что винный погреб наш действительно уникален. У Питера было там, к примеру, шампанское Dom Perignon 1952, редчайшие бутыли винтажей 60-х годов Château Margaux, да чуть ли не всех великих замков Бордо!
Питер был человеком, как сейчас говорят, любившим пустить пыль в глаза: ему одному из немногих на парашюте сбрасывали в наш сад новое Beaujolais — это считалось по-настоящему роскошным. Часть сбрасывали в наш сад, а часть — в его имении в Массачусетсе буквально в тот же вечер, в конце ноября, когда во Франции отмечают праздник молодого вина и вся страна напивается, все ликуют.
Вот так я мало-помалу кое-чего узнавал.
— Если винное школярство пришлось на годы жизни в США, то когда же был студенческий период?
— В 80-м году я переехал во Францию. Не за вином, хотя оно того стоит,— вслед за моими книгами. Судьба моих книг привела меня туда. В Соединенных Штатах у меня не было издателя, лишь литературный агент, который пытался продать мои книги — неудачно. И тут у меня появился издатель, договор с ним заключил мой парижский приятель. А в начале 1980 года я узнаю, что мой издатель обанкротился. И я решил, что единственный мой шанс издать книги хоть на каком-то цивилизованном языке — поехать туда и попытаться устроить все самому, что и сделал.
— Вот так взяли, бросили все и уехали в незнакомую страну?
— Поехал я туда ненадолго, а задержался на 14 лет. И вот уж там вино стало ежедневным спутником жизни. Я быстро познакомился с местными обычаями, тем более мне это ничего не стоило — я прошел неплохой курс в том нашем доме на Saten Place Square. Конечно, теперь мне все приходилось покупать за собственные деньги, которых у меня было немного, но я осведомился у своих приятелей, что можно покупать более или менее недорого и чтобы это было хорошо. Они мне сказали: «Покупай Côtes du Rhone — получишь всегда более или менее неплохое красное. А белое, чтоб не страдать желудком,— Sancerre. Есть множество производителей, но, в целом, эти вина всегда на уровне».
Они оказались правы, по крайней мере, в отношении Côtes du Rhone — любой виноградник, который их выпускает, не так плох. Смело можно выпить за обедом.
— И тогда-то вы наконец поняли, что разбираетесь в вине?
— Ничего подобного. Я это почувствовал, только когда оказался здесь, в России. Я не думал об этом во Франции — чего думать-то, каждый француз разбирается в вине! Значение этому придается исключительно бытовое — ты пьешь каждый день, ты выбираешь сам для своего стола, идешь в супермаркет… Я жил недалеко от Нотр-Дама, в очень хорошем районе, жил под самой крышей, как богема, и, соответственно, пил вина, которые пьет богема. Это небогатые люди, но со вкусом.
К винным шедеврам прикасался лишь на халяву. Например, мой издатель в «Альбан Мишель» носил славную фамилию Набокова, он его племянник был, но родился во Франции, настоящий француз, высокий такой, очень любил жизнь и все излишества знал. Он был женат на дочери бывшего посла в России Луи Жокса, сестре министра внутренних дел Франции того времени, при Миттеране. У него были плановые расходы на писателей, и он водил меня в дорогие рестораны — поговорить, хорошо выпить и поесть. И тут уже не надо было быть скромным, деньги были не мои, а издательства. Я практически всегда заказывал там устриц и к ним Sancerre, великолепное совершенно. Когда у нас не было столика и предполагалось подождать минут десять, мы садились в баре и пили Kir Royal. К горячему — великолепные красные. Вино оставалось моей абсолютной любовью.
— И вы расстались с ней, отправившись на войну?
— Начались 90-е годы, повсюду были горячие точки. Так получилось, что я стал работать как военный журналист, еще живя в Париже. А потом уже поехал на места: оказались сплошь винные регионы…
Все эти войны, которые тогда шли, были крестьянскими войнами за землю. Практически везде это были виноградники. Югославия, Сербия славятся своими винами. Шла война, и речи не было о каких-то элитарных марках вина, но, зайдя в любой двор, ты был дорогим гостем, тебе открывали погреб, где стояли бочки. То же самое было и в Приднестровье, где я воевал. Я был и в Абхазии — и там то же. Везде я встречал чудеснейшие местные вина. Никто не воюет за ледяные пространства и за однокомнатную квартиру в Чертаново — никому не надо. А за те места люди воевали и проливали свою кровь. И виноградники там действительно великолепные.
— Считаете, вино и война связаны?
— Всегда были связаны. Знаете знаменитые криковские молдавские вина? Есть еще криковские пещеры… Мы сражались там, и порой нам удавалось где-то захватить какой-нибудь плацдарм и заодно какое-то количество вот этого суперколлекционного невероятного вина. И я до сих пор считаю, что лучшие молдавские вина вполне соревнуются с французскими. Вообще, значение французских вин сильно преувеличено. Они, возможно, были первые, но… Да, у них самые лучшие дорогие вина, но в среднем диапазоне они начинаю сдавать.
Я пил великолепные вина и российского производства. В 1997 году я был кандидатом в депутаты в Ставропольской области в Георгиевском избирательном округе. А Георгиевский округ — это станица, казачий город Георгиевск, это там, где Буденовск многострадальный, если помните. И вот как раз там, на севере Ставрополья, около границы с Калмыкией, а с востока — с Дагестаном, есть так называемые Кумские земли. Там потрясающие сухие вина, у которых, видимо, экспорт очень небольшой, но я имел шанс ими насладиться. Потом пару раз встречал их в Москве в поздние 90-е. Однажды видел вино, сделанное в Зеленокумске, там тоже великолепные виноградники. Есть так называемый Нефтекумск, в котором давным-давно нет нефти, и есть Зеленокумск — там настоящие виноградные места.
Очень неплохие вина в Краснодарском крае, пусть у нас и есть определенное презрение к ним. Я нахожу, что даже самые дешевые, конечно, если они произведены и розлиты там, вполне могут соперничать с невысокой цены французскими. У нас для французских «невысокой цены» — это свыше 500 рублей. А достойные краснодарские вина, как правило, стоят дешевле — рублей 200.
Когда-то я в Москве покупал розовое вино из Тамани — оно как анжуйское! Невероятно здорово.
— Вам, интеллектуалу и сибариту, в тюрьме без вина тяжело приходилось?
— Когда я вышел из Саратовской тюрьмы, было лето, и со своим адвокатом мы впервые пошли по улице, сели в первом же попавшемся кафе, я заказал себе огромный галлон красного вина, потом — сигару, потом — еще один бокал. Выпил с удовольствием невероятным, и говорю: «Пойдем пройдемся мимо местного ФСБ, они хотели усадить меня на 14 лет, а я вышел через два с половиной». И мы прямо так там с этими сигарами, правда, уже без красного вина, но тем не менее под его влиянием, отправились прогуливаться под их окнами.
— В своих винных пристрастиях вы ориентируетесь на моду, тренд или свой личный вкус?
— Никакой моды, никакого тренда. Я все-таки ни при каких обстоятельствах не попадаю в список Forbes, иронически говоря, поэтому вынужден свои доходы соизмерять со своими расходами. У меня есть дети, семья, партия — в какой-то степени их желания должны быть удовлетворены. Я пью простые вина. В России очень трудно определить, что есть что. Никакая этикетка не поможет — только путем проб и ошибок. Например, поголовно все пьют бюджетное чилийское вино и говорят, что «не такое уж оно плохое». Но я нахожу его тяжелым. Много не выпьешь.
— Если этикетка не помощник, как же выбрать?
— Надо открывать. В настоящее время есть очень неплохие румынские вина. Всем наплевать на Румынию, забыли, что она вообще есть. А я попробовал и понял, что неплохо, совсем неплохо. Аргентинские вина намного выигрывают в сравнении с чилийскими, а цена такая же примерно. Надо постоянно пробовать, иначе ничего не поймешь. У меня есть знакомый, у него полуармянская-полуфранцузкая семья, он поставляет вина из Франции. У него можно купить подешевле хорошие вина. Довольно простые, но гарантированные. Например, я у него покупал очень хорошее шампанское на Новый год, самое простое, не помню даже названия. Когда я жил в Париже, пил Veuve Cliquot — совсем недорогое там шампанское, кстати, по тем временам точно не больше 100 франков. Сейчас не знаю сколько, но не так, как здесь, конечно, порой свыше трех тысяч рублей.
Знаете, чем хороши редкие алкоголи, которые не экспортируют? Есть прекрасные ирландские виски, которые здесь не найдешь,— их надо либо там покупать, либо, на худой конец, где-то в Англии. С вином то же самое. Вино, которое выпускается, как говорят в литературе, миллионным тиражом, проигрывает по качеству небольшим виноградникам.
— Продолжая сравнение вина и литературы, скажите, ваши книги написаны со вкусом?
— Большинство, думаю, да.
— И каков он?
— Они не пошлые, порой даже сдержанные.
— По-вашему, не бывает пошлой литературы. А бывает ли пошлое вино?
— Бывает кислое, прокисшее, просто нехорошее. Знаете, у французов есть такое понятие «пике»— вино, которое колет. Но это еще нормально, пить можно. После «пике» уже идет никуда невозможная гадость. Но я пил все. Есть простое французское вино, которое пьют клошары, в литровых бутылках, низкого качества, но все равно нормальное. Простые семьи такое и пьют, и ничего.
— То есть в странах с винной культурой любое вино в рамках приличия?
— У них столько виноградников, что откровенно плохое вино появляется только по ошибке или по глупости. Что нужно сделать с виноградом, чтобы получить отвратительную гадость? Там подделывать не имеет смысла — дороже обойдется. Страна держится во многом на вине. Я однажды наблюдал такую сцену: ранее утро, закоулки старого города, весна, город просыпается. На солнечной стороне улицы стоит клошар. Он меня не видит. Он стоит, повернувшись к стене. Он откупоривает только что купленную бутылку — он всю ночь ждал открытия магазина. Прямо из горла делает глоток и, не обращаясь ни к кому — разве что к стене или к солнцу,— скандирует: «Vive la France! Да здравствует Франция!» Он думал, что никто его не видит, так что в этом не было ни капли позерства.
— Что такое экстремизм?
— Это уловка российских властей, которая помогает им избавиться от инакомыслящих. Ни в одном кодексе мира нет определения этого понятия. Оно и не нужно. Как и хулиганство, это искусственно придуманная статья, она предполагает наказание за эмоции, мотивы, намерения. Все же остальные статьи Уголовного кодекса наказывают за деяния.
Отдельная статья за хулиганство не нужна в кодексе, потому что все эти действия покрываются другими статьями. Побои — есть статья за побои. Тяжкие телесные повреждения — 111-я статья. Все есть. Я хорошо знаю кодекс.
Экстремизм — абсолютно не необходимая статья. Это политическая уловка власти, репрессивная по отношению к любому инакомыслящему, и она будет отменена любой демократической силой.
— Не буду спрашивать, что мешает развитию демократии в России. Скажите хотя бы, что мешает развитию винной культуры?
— Климат, разумеется. У нас климат — дерьмо, только и делать, что гнать самогон. Потеряли все винодельческие регионы, я уже назвал те два, что у нас остались: Краснодарский край и Ставрополье,— всего остального по своей дури и глупости лишились. Крым, великолепная Средняя Азия — где они? Кстати, в Таджикистане тоже производят великолепные вина, я был там в 1997 году. Настоящее консервированное солнце! И мы его отдали.
— Быть пророком — это интересно?
— Быть пророком — это значит, что тебя будут побивать каменьями. Пророком быть опасно прежде всего. Но, конечно, дико интересно. Вот пророка Мохаммеда забросали до полусмерти камнями — есть знаменитый эпизод в его биографии «Пророк в Таифе», когда он поехал проповедовать язычникам, и так его встретили — еле выжил.
— Интереснее быть пророком понятым или непонятым?
— Понятых пророков не бывает при жизни. Пророков понимают потом.
— Пусть не пророк, но писатель должен заигрывать с народом?
— Я не знаю. Что значит заигрывать? Какой писатель? Член союза писателей? Конечно, все стремятся к популярности, я думаю, нет ни одного литератора, который не хотел бы быть популярным. Одним это удается, а другим — нет.
У нас писатель всегда представлял себя этаким Джойсом: если уж что-то писать, то обязательно заумное.
— Вы не любите такую литературу?
— Я считаю, что разумные книги — простые. Все говорят о пророках — пророки всегда изъяснялись простым языком.
— А идеальное вино — оно сложное или простое?
— Вот тут я бы предпочел сложность — но опять же не заумность. Жаль, очень хорошее, близкое к моему идеалу вино стоит очень дорого, поэтому приходится соглашаться на половину счастья.
— Что вы считаете кощунством по отношению к вину?
— Отсутствие тонкости в восприятии вкуса. Я видел людей-чудовищ, которые пожирают все. Это попросту люди-животные.
— Как не стать таким?
— Для начала, надо родиться — это уже процентов 60 успеха. Во-вторых — родиться человеком с определенными задатками. Ну а после нужна какая-то судьба. Ничему не научишься, если просидишь всю жизнь где-нибудь в спальном районе. Должно быть любопытство к жизни, надо идти туда, куда, вроде, и опасно — но надо идти. Развитие вкуса заключается реализации определенных установок.
К примеру, как я уже сказал, по приезду в Россию, к своему собственному удивлению, я выяснил, что мои знания о вине оказались намного обширней, чем мне казалось. Но все мои знания не энциклопедического толка — это то, с чем я сталкивался. Точно так же я выучил языки. Это было насущной необходимостью.
— Вино тоже насущная необходимость?
— Конечно.
— А зачем вообще разбираться в вине?
— Чтобы пить лучшее из возможного. Эти знания чисто прикладные, жлобские. Нельзя никогда экономить на качестве вина. Вообще, на хорошей жизни экономить не надо. И хотя я всегда был противником вещизма, мещанских ценностей, я всегда себе говорю: «Не надо экономить на любви — вдруг еще раз посадят».