21
Предыдущее ЗДЕСЬ
Поздно ночью в передней трёхкомнатной московской квартиры по адресу улица Недлинная 1 – 146 раздался требовательный, долго неумолкающий звонок. Сергей Гуров вскочил с постели и как был, в трусах и майке, вышел из комнаты. Анна Садовникова, лежавшая у стены, тоже проснулась и поначалу не сообразила спросонья, что происходит.
Открыв обитую кожей поверх ваты внутреннюю створку двойной двери, Гуров спросил хриплым голосом:
– Кто там?
– Откройте, НКВД!
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: ПРАВ ЛИ БУШКОВ, ИЛИ ТАЮЩИЙ ЛЕДЯНОЙ ТРОН
В груди похолодело, горло перехватил спазм… Что делать? Не отвечая и не открывая, Гуров замер у двери.
– Открывайте или сломаем дверь! – рявкнул грубый голос с лестничной площадки.
Сдерживая дрожь в руках, Гуров повернул круглую рубчатую ручку замка раз, другой, крутнул ещё, до упора, чтобы снять с защёлки, толкнул дверь от себя и отступил в прихожую. Туда немедленно ввалились, не вытирая сапог, четверо. Трое были в фуражках с голубым верхом, в шинелях, перетянутых ремнями с портупеями и кобурами, с малиновыми петлицами, на которых поблёскивали алой эмалью шпалы и кубики. Четвёртый – боец войск НКВД в островерхом шлеме с огромной синей звездой, вооружённый мосинским карабином с примкнутым штыком.
– Здесь проживает гражданин Звенигородский, Артём Иванович? – спросил старший гэбэшник-энкавэдэшник, у которого были лейтенантские шпалы.
Гуров сначала кивнул, а потом выдавил из себя, указывая рукой:
– Да…Вот его дверь.
Он испытывал огромное чувство облегчения. И в самом деле, чего испугался, как мальчишка? Сосед – журналист «Известий», редактор которых Бухарин был буквально на днях арестован, так вполне естественно, что органы заявились именно к соседу. Он то, Зуров, спец с отличной репутацией, причём тут? Ну, недосуг было представителям органов прочесть прикреплённую под звонком табличку: «Гуровым – один раз. Звенигородскому – два раза».
Лейтенант ГБ немедленно забарабанил кулаком в указанную дверь. Она почти сразу же распахнулась, показался бледный сосед.
– Гражданин Звенигородский? – спросил лейтенант, расстёгивая висящую на ремне полевую сумку.
– Да…
– Вы арестованы.
– Я-а? – заикнулся Артём Иванович. – За что?..
Лейтенант проигнорировал вопрос, который, видимо, слышал уже десятки раз.
– Вот ордер на арест и обыск. Ознакомьтесь.
Звенигородский, шевеля бескровными губами, пытался вникнуть в содержание бумаг, а лейтенант тем временем обернулся к Гурову и Садовниковой, испуганно выглядывавшей из дверей комнаты напротив.
– Граждане, вы будете понятыми. Приготовьте паспорта. Да приоденьтесь, что ли… Кто ещё есть в квартире? Никого? Нестеренко, проверь…
Затем по-хозяйски снял трубку телефона, висевшего на стене в прихожей, навертел номер и доложил по инстанции, что на место прибыли и приступили.
– Ну, гражданин, ознакомились? Пропустите! – лейтенант взял из рук Звенигородского бумаги и переступил порог его комнаты. – Товарищи понятые, пожалуйста, одевайтесь побыстрее, и прошу! И вы, гражданин, одевайтесь, не стойте.
– Но… Но это какая-то ошибка! – отчаянно и беспомощно запротестовал Звенигородский. – В чём вы меня обвиняете? Я журналист центральной газеты! Я ни в чём не виноват…
– Там разберутся, – равнодушно бросил лейтенант.
Спустя несколько минут всё общество за исключением красноармейца собралось в комнате Звенигородского. Боец пугалом торчал в прихожей с карабином у ноги. Лейтенант сидел за столом хозяина, самопишущей ручкой внося данные из паспортов Садовниковой и Гурова в протокол обыска. Двое его подчинённых – сержант и младший лейтенант ГБ – деловито приступили один к платяному шкафу, другой – к высоким тянувшимся вдоль стены книжным полкам. Рукописи из находившихся там папок младший лейтенант наскоро пересматривал и складывал в реквизированный хозяйский чемодан, книги пролистывал и перетряхивал, видимо, подозревая наличие в них каких-то закладок. Несмотря на то, что в комнате было тепло, даже жарко от батарей отопления, гэбэшники оставались в шинелях и фуражках, что подчёркивало всю официальность и серьёзность происходящего. Звенигородский, сменивший ночную пижаму на костюм, потерянно сидел на разворошенной постели.
– Так вы, гражданочка, не здесь проживаете? – спросил лейтенант у Садовниковой, подняв глаза от страницы паспорта со штампом прописки. – Впрочем, нам это всё равно…
С этими словами он встал из-за стола и открыл форточку выходящего во двор окна комнаты.
Дуновение прохладного весеннего воздуха вывело Анну из состояния какого-то транса, в который она постепенно погружалась с того момента, как выглянула из комнаты, служившей им с Сергеем спальней, в прихожую. Бесцеремонность и деловитая обыденность гэбэшников буквально завораживали непривычного к такому зрелищу человека. Её взгляд теперь остановился на жалкой фигуре арестованного. Поколебавшись некоторое время, она поднялась со стула, на котором сидела, и просительным, но в то же время твёрдым голосом сказала:
– Артём Иванович одинок… Разрешите мне собрать ему немного еды в… в дорогу.
Лейтенант вновь воззрился на неё – на этот раз с некоторым удивлением.
– Там кормят… – буркнул он. Однако после небольшой паузы разрешил:
– Ну, соберите.
Анна вышла из комнаты, по длинному коридору прошла в кухню, включила свет. Открыла шкафчик соседа. Хлеб, селёдка, кусок сала, рис и гречка в стеклянных банках, кулёк с макаронами. Завернула в газетную бумагу селёдку, подумав, нарезала сало и хлеб, добавила из своих продуктов копчёной колбасы. Из ванной взяла кусок мыла и туалетные принадлежности. Вернувшись в комнату, уже никого не спрашивая, порылась в куче вываленных из шкафа вещей, выбрала смену белья, полотенце, носки, завернула всё отдельно от продуктов. Спросила у Звенигородского:
– Артём Иванович, у вас какая-нибудь сумка есть?
– А? – непонимающе откликнулся арестованный.
– Да вот… – лейтенант протянул ей потёртый кожаный портфель с медными замками, из которого только что вытряхнул содержимое. – Возьмите. Покажите, что там у вас?
Он наскоро просмотрел всё собранное ею, сказал, что бритву – нельзя, и спрятал её в ящик стола. Здраво рассудив, что раз нельзя бритву, то и алюминиевый тазик, и кисточка, и мыльный порошок «Лилия», и уж тем более ремень для правки будут ни к чему, Анна отложила всё это в сторону.
Гуров, сидевший на стуле закинув ногу на ногу и обхватив руками колено, смотрел неодобрительно. Она запихнула всё оставшееся в портфель, с трудом защёлкнула замки и подала портфель Звенигородскому.
– Спасибо, – прошептал тот.
Обыск продолжался своим чередом. Чемодан скоро наполнился бумагами, написанными от руки и отпечатанными на машинке, арестованный журналист, видимо, был плодовит. Гэбэшникам пришлось взять ещё какой-то мешок. Похоже, изъятие рукописей и бумаг из портфеля, стола и с книжных полок было единственной сколько-нибудь осмысленной целью обыска, что они искали во всех прочих местах, представители органов и сами, пожалуй, объяснить не смогли бы. Тикающий на тумбочке рядом с разложенным диваном с постелью будильник показывал без пяти минут два часа ночи, когда в квартиру снова позвонили.
– Воронок, что ли? Нестеренко, узнай кто там, – распорядился лейтенант.
Сержант вышел в прихожую и, вернувшись вскоре, доложил:
– Так точно, товарищ лейтенант! Фургон прибыл.
– Так, закругляемся! Антонюк, что там у тебя? Ещё пару минут – и заканчиваем.
– Да нормально, как раз успеем…
Через несколько минут лейтенант, собственноручно обыскав Звенигородского (а как же – по науке положено начать с личного обыска и закончить им же, вдруг арестованный в суматохе припрятал что-нибудь?) попросил граждан Гурова и Садовникову прочесть и подписать протокол. Перед этим гэбэшники опечатали чемодан и мешок с бумагами. Наконец все покинули разорённую комнату, не забыв закрыть форточку. Дверь была закрыта на ключ и также опечатана бумажной полоской.
В прихожей ожидали ещё один сержант, старший команды фургона для транспортировки арестованных, и ещё один конвойный, тоже в буденовке и с винтовкой. «Воронок» передвигался по городу согласно плану арестов на очередную ночь, производимых парой-тройкой бригад 2-го (оперативного – обыски, аресты, наружное наблюдение) отдела ГУГБ. Старший фургона и старший арестной бригады долго вносили в какую-то амбарную книгу в твёрдом переплёте под мрамор данные арестованного, количество мест изъятого при обыске с кратким описанием, расписывались «сдал-принял» (книгу при этом по очереди держали на весу), звонили куда-то по телефону и докладывали… Звенигородскому предложили «оправиться» и прибывший боец сводил его в туалет. Затем оправились ещё двое – лейтенант и сержант Нестеренко. Наконец гурьбой вышли на лестничную площадку, уводя арестованного и унося вещи, дверь гулко захлопнулась и в квартире воцарилась тишина.
Разумеется, ложиться спать после всего случившегося было решительно невозможно. У Анны было такое ощущение, что прогремел гром среди ясного неба, ударила молния и испепелила человеческую судьбу и жизнь. Почему-то она была уверена, что Звенигородский действительно ни в чём не виноват, но в то же время подозревала, что его арест – вовсе не ошибка, и он уже не вернётся в свою комнату. За месяцы, прошедшие с момента возвращения на родину, она уже успела почувствовать, что страна изменилась. В глазах друзей и знакомых поселился страх.
Она прошла на кухню, зажгла конфорку газовой плиты и поставила чайник. Прижавшись лбом к стеклу окна, которое выходило на улицу, стала смотреть, как неуклюже полез в фургон арестованный Звенигородский, как следом за ним поднялся конвойный и принял мешок и чемодан. В стоявшую рядом «эмку» уселась, видимо, арестная бригада, в том числе – другой боец со своей дурацкой винтовкой, которая еле влезла со штыком в салон.
В кухню вошёл Гуров и присел за стол.
– Вечно ты суёшься не в своё дело… – ворчливо сказал он. – Ну зачем надо было так демонстративно показывать сочувствие? Кто его знает, этого Звенигородского, кто он на самом деле? Зря не арестовывают…
– Испугался? – в её голосе звучали презрительные нотки. Их отношения, бурно начавшиеся в Париже, уже успели дать трещину. Поначалу Гуров сумел вскружить ей голову. Красивые ухаживания, встречи в фешенебельном отеле «Эксельсьор», подаренный перстень с бриллиантом в три карата… Беляков тоже тянулся в нитку, стараясь содержать должным образом молодую красавицу-жену, но всё же до Сергея Гурова ему было далеко. Впрочем, это было не главное. Париж, несмотря на все восторги, по большому счёту не оправдал ожиданий. Мировая столица богемы упорно отказывалась признать талант московской художницы. Она поняла, что жизнь следует делать на родине, где, по слухам, после организации творческих союзов – писателей, композиторов, архитекторов, художников – открылись просто-таки феерические возможности для творческой карьеры. Опираясь на родителей и любовника (в будущем, возможно, мужа), пробиться в члены Союза художников было гораздо более реальной целью, чем покорить капризный Монпарнас.
И вот – вновь родная Москва. Забытый и всё же такой привычный мороз зимой. Долгая слякотная весна впереди. И это никчемное всё более накаляющееся безумие кругом. И всё более осложняющиеся отношения с Сергеем…
Гуров резко поднялся, толкнув стол.
– Знаешь что, дорогая… – прошипел он.
– Что?
– Ты оттого такая смелая, что слишком долго жила в Париже! И слишком мало ещё живёшь здесь. Запомни, что…
– Что?
– Здесь тебе не Париж!
Чайник шумел, бил струёй пара чуть не в самый потолок. Повернув вентиль конфорки, она холодно сказала:
– Хорошо, я учту это.
И подумала: как здорово, что сегодня предстоит такой прекрасный вечер.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ
Чем больше лайков, тем длиннее оно будет!