Феномен страха смерти
Для современных танатологов главное зло — это страдания умирающего человека, среди которых страх смерти занимает, пожалуй, ведущее место. Поскольку страх смерти непосредственно касается вопроса о природе и сущности человека, необходимо более детально проанализировать трактовку этого феномена в современной западной танатологии. Относительно него здесь нет единства взглядов.
Часть психологов и врачей-психиатров, исследующих страх смерти с позиций психоанализа, считает, что он изначально заложен в природе человека, в его органической или психической структуре. С точки зрения К.Юнга, человеческая жизнь, если ее изобразить графически, представляет собой параболу. Восходящая ветвь параболы символизирует путь человека от рождения до зрелости, нисходящая же – от зрелости к старости и смерти. На всем протяжении жизненного пути человека сопровождает страх. Для молодого человека он выступает преимущественно как страх жизни, который в верхней точке параболы трансформируется в страх смерти, нарастающий по мере увеличения возраста[19]. В русле этих же идей следует американский врач-психиатр А.Вейсман, утверждающий, что «страх смерти есть наиболее естественный и основной страх человека. Чем ближе он подходит к смерти, тем более интенсивным становится страх смерти»[20]. Аналогичные высказывания мы встречаем у Э.Кюблер-Росс[21] и многих других авторов[22]. К этому же ряду литературы следует отнести тех исследователей, которые особое внимание уделяют перинатальному (околородовому) опыту, неблагоприятное течение которого чревато в будущем различными неврозами и фобиями. Здесь безусловным авторитетом является С.Гроф[23].
Ученые, обладаюшие более широкой гуманитарной образованностью, стремятся связать происхождение страха смерти с социокультурными факторами. С точки зрения Дж. Чорона, “вопрос о смысле человеческого существования, этот фундаментальный вопрос философии, приобретает во всей полноте свое истинное и практическое значение только с полным открытием человеком смерти”[24]. Полное же открытие смерти, составляющее рубеж между примитивным и современным человеком, Дж.Чорон связывает, во-первых, с открытием неизбежности смерти, во-вторых, с осознанием того, что смерть есть полное уничтожение. Именно в этот момент, по мнению американского ученого, у человека и зарождается страх смерти, который в дальнейшем остается фактически неизменным и воспринимается им как антропологическое свойство, присущее всем цивилизованным людям. Точка зрения Дж.Чорона уязвима, ибо она противоречит историческим фактам. Так, например, древние греки, осознавая неизбежность смерти, испытывали страх перед ней вовсе не потому, что она ассоциировалась у них с полным уничтожением. Напротив, они верили в посмертное существование душ в царстве мертвых – Аиде. В соответствии с этими представлениями древние эллины проявляли необычайную тягу к жизни, земным радостям, а мысли о смерти вызывали у них печаль и страх. «Сравнивая Аид с освещенным радостным светом солнца миром живых, Ахилл говорил, что он предпочел бы быть наемником у какого-нибудь бедняка-селянина, нежели царствовать над всеми собранными в Аиде тенями окончивших жизнь на земле людей»[25].
Другой американский исследователь – У.Шиблс – также придерживается версии культурной детерминации феномена страха смерти. Как и большинство танатологов, практическую цель изучения смерти он видит в том, чтобы подготовить к ней человека. Основным препятствием этому, полагает ученый, служат страх смерти и другие негативные переживания, возникающие в связи с болезнями, утратами и т.п. По его мнению, хотя смерть и вызывает негативные реакции у людей, их нельзя считать естественными и единственно возможными. В разных культурах встречаются разные варианты восприятия и переживания смерти. Нередки случаи положительного отношения к ней и стремления воспринимать ее как нечто духовно очищающее (например, у японских камикадзе, у мусульманских воинов и т.д.). Следовательно, делает вывод У.Шиблс, негативные эмоции типа страха, тревоги, отчаяния перед лицом смерти в какой-то степени носят произвольный характер. Они возникают в результате неверных представлений о смерти, и такая ситуация не может считаться приемлемой. Необходимо избавляться от отрицательных эмоций, которые возникают в связи со смертью. Для этого мы должны быть лучше информированы о смерти и умирании, должны постигнуть истинное значение этих понятий и тех эмоций, которые их сопровождают.
Очевидно, что У.Шиблсу чуждо онтологическое понимание культуры. Справедливо признавая социокультурную обусловленность переживаний, связанных со смертью, он тем не менее делает совершенно необоснованный вывод об их произвольном характере и тем более – о просветительском пути избавления от них. Следует отметить, что подобная позиция является весьма характерной и типичной прежде всего среди американских танатологов, что вполне объяснимо: в США, стране эммигрантов, съехавшихся из разных частей света, произошло смешение разных духовных и культурных традиций.
Все приведенные выше точки зрения объединяет то, что они фактически исходят из постулата простоты и эмпирической очевидности страха смерти, что и отражается в однозначности его оценки как нежелательного или вредного явления. Между тем страх смерти – не элементарная эмоция, а одно из самых мучительных душевно-духовных страданий личности. В нем сконцентрирован трагический пафос жизни человека как разумного существа. Страх смерти составляет предельное испытание духовной стойкости и достоинства человека. Природа его чрезвычайно сложна.
Страх смерти коррелятивен с инстинктом самосохранения, имеющемся у всех живых существ. Инстинкт самосохранения срабатывает в момент непосредственной угрозы жизни. Очень часто он актуализируется в виде страха, который в свою очередь может приводить к разным следствиям: иногда – к холодному расчетливому поведению, часто – к паническому бегству от места или источника опасности, нередко – к полной парализации воли и остолбенению. Духовный смысл инстинкта самосохранения заключается, по нашему мнению, в утверждении ценности жизни вообще и жизни конкретной животной особи или человеческого индивида в частности: жизнью нужно дорожить! Однако инстинкт самосохранения представляет собой весьма грубую настройку биологического организма на существование во внешней среде. Он не в состоянии учесть все многообразие жизненных ситуаций и нюансов бытия. В результате чего очень часто реакция страха становится причиной гибели или поражения человека. Так, например, воин, оказавшийся во время боя во власти панического страха, совершает множество неконтролируемых движений и превращается в удобную мишень для противника. С другой стороны, инстинкт самосохранения часто может актуализироваться без всякого страха вообще и страха смерти в частности. Например, благодаря этому инстинкту некто избегает столкновения с мчащимся автомобилем. Страх, если и появляется, то лишь мгновением позже, когда человек осознает масштаб грозившей ему опасности. Эти рассуждения подводят нас к мысли о том, что необходимо дифференцировать понятия инстинкта самосохранения, страха вообще и страха смерти в частности. Последний есть особое переживание, свойственное человеку. «Страх смерти, — писал А.А.Токарский, — без идеи смерти невозможен, и в то же время совсем нельзя утверждать, что всякий страх заключает в себе, хотя в зачаточном состоянии, идею погибели. Сочетание чувства страха с идеей погибели есть факт человеческого сознания, и, следовательно, мы напрасно будем искать его в сфере инстинктов»[26].
По существу, страх смерти есть сложно мотивированное переживание, в нем обнаруживается переплетение самых разнообразных осознаваемых и неосознаваемых мотивов, имеющих широкую вариацию ценностных предпочтений и смысловых акцентов[27]. Если трактовать страх смерти как нравственно-психологическое переживание, то он не поддается однозначной оценке. Проявление его нельзя воспринимать, подобно древним грекам и римлянам, как малодушие и трусость. В то же время и его отсутствие нельзя воспринимать как проявление высшей доблести и геройства. Напротив, последнее – тревожный симптом. Человек, никогда не испытывавший страха смерти, едва ли сможет пробудить в себе чувства жалости и сострадания к другим живым существам. Не страшась смерти, не жалея себя, он способен покушаться на чужую жизнь. Не менее опасна и другая крайность, когда страх смерти становится чуть ли не главным жизненным мотивом человека. Панический, животный ужас перед смертью ведет к духовно-нравственному вырождению личности. Человек, озабоченный только личной безопасностью, чтобы спасти свою жизнь, не остановится ни перед каким подлым поступком и преступлением. Однако нельзя в феномене страха смерти видеть только нравственно-психологическое переживание, отражающее характер самооценки человека и самые разнообразные модусы отношений индивида с другими людьми и обществом в целом.
Как свидетельствуют христиански ориентированные мыслители, страх смерти онтологичен, он имеет в своей основе духовную глубину и заключает в себе некое позитивное содержание.
Во-первых, он является одним из наиболее важных способов самоидентификации личности, осознания ею своей самоценности и уникальности. «Если хотите вновь себя обрести и собою насладиться, — советовал Микеланджело, — нет необходимости доставлять себе столько развлечений и столько радостей, но … надо подумать о смерти. Эта мысль – единственное, что позволяет нам снова познать самих себя, что сохраняет наше единство, не давая себя похитить ни родственникам, ни друзьям, ни сильным мира сего, ни тщеславию, ни алчности, ни прочим порокам и грехам, похищающим человека у человека и держащим его в состоянии растерянности и рассеянности, никогда не позволяя снова себя обрести и воссоединить. Действие же этой мысли о смерти поистине удивительно, ибо смерть, по самой своей природе уничтожающая все на свете, сохраняет и поддерживает всех, кто о ней думает…»[28]. Во-вторых, он ничтожит все ложные смыслы, которыми живет человек. Страх смерти есть вестник истинной жизни. Великий святой Исаак Сирианин говорил: «Естество тогда только способно соделаться зрителем истинного, а не мечтательного созерцания, когда человек первоначально претерпением страданий, деланием и скорбью совлечется ветхого страстного человека, как новорожденный младенец совлекается одежды, выносимой из материнских ложесн. Тогда ум способен возродиться духовно, соделаться видимым в духовном мире, и приять созерцание отечества своего»[29]. Страх смерти есть, может быть, страх Божий. Однако страх Божий – это не страх, нагоняемый Богом на разумную тварь, а есть субъективное преломление Божественного света и Божественной любви в сердце человека, существа несовершенного и грешного. К тому же он фактически передает состояние трагической неопределенности человеческой судьбы. Но где неопределенность, где страх, там и надежда. Страх Божий, как это ни парадоксально, вселяет надежду. Он излечивает человека от смертной болезни – греха. Он есть знак подлинной жизни и призыв к ней. В-третьих, через страдание страха смерти может открыться новая реальность. Н.А.Бердяев писал: «Не низменный страх, но глубокая тоска и ужас, который вызывает в нас смерть, есть показатель того, что мы принадлежим не только поверхности, но и глубине, не только обыденности жизни во времени, но и вечности»[30].
Тот факт, что в танатологии как бы не замечают этой многомерности, многозначности и духовной глубины переживания человеком страха смерти, вновь побуждают нас констатировать господство в ней позитивистской методологии, а также заставляет задуматься об ее основополагающих ценностных установках. Здесь опять напрашиваются параллели с отношением к смерти древних греков и римлян. В античной философии и общественном сознании той давней эпохи страх смерти (его обнаружение человеком) считался гораздо большим злом, чем сама смерть. Страх вообще и страх смерти в частности порицались, потому что наносили невосполнимый ущерб человеческому достоинству, которое необычайно высоко оценивалось греками и римлянами. В народной молве и письменных источниках всячески превозносились те люди, которые мужественно и бесстрашно встречали свою гибель. Достойное поведение человека перед лицом смерти могло искупить не очень достойную жизнь и считалось подлинным критерием его нравственной состоятельности. Страх перед смертью преодолевался мобилизацией воли и выработкой чувства презрения к ней. Это было сопряжено с актуализацией внутренней духовной свободы человека. В танатологии страх смерти также считается злом и также проявляется забота о достоинстве человека. Однако это осуществляется на иных ценностных основаниях. Феномен современной западной танатологии не может быть понят и адекватно осмыслен вне контекста идеологии гуманизма. Гуманизм же есть детище эпохи Возрождения и Нового времени. В гуманизме, с нашей точки зрения, произошло внешнее, механическое соединение античных и христианских ценностей, в результате которого утратилась духовная глубина не только его христианской, но и античной составляющей. Если достоинство человека в представлении древних греков и римлян было неотделимо от его мужества и стойкости, а для христиан оно соотносилось в первую очередь со смирением и способностью к покаянию, то в гуманизме, в своем окончательном выражении принявшем светский характер, достоинство человека утверждалось в виде его благостного образа: как физическое совершенство, материальное благополучие, гражданская добродетельность и моральная порядочность. В гуманизме декларируется уважение к человеку как эмпирическому индивиду. В отличие от христианской антропологии в гуманистических учениях затушевывается понятие о грехе как источника смерти и падшести человека. Этот гуманистический идеал, безусловно, стал определяющим и в танатологии. В танатологии никоим образом смерть не соотносится с грехом и нет речи об искаженной природе человека, об его падшести. В ней просматривается тенденция воспринимать страдания как главное зло и главную угрозу человеческому достоинству. Страх смерти трактуется как нечто простое и однозначно плохое, потому что причиняет страдания человеку, а те в свою очередь искажают благостный образ человека. Вот почему воспроизводятся по существу дохристианские оценки страха смерти. Обнаружение страха равносильно утрате достоинства. Но если в античности, повторимся, господствовала установка на презрение к смерти, которое побеждает страх и сохраняет в неприкосновенности достоинство, то в танатологии мы наблюдаем скорее бегство от страха. Достоинство видится не в духовном преодолении страха смерти, а в избавлении от него, уповая на чудеса техники и современных медицинских технологий, применение фармакологических препаратов, возможность эвтаназии, перспективу завершить жизненный путь а хосписе и, наконец, посмертное блаженное бытие (Раид).
* * *
В заключение подведем некоторые итоги и задумаемся над рядом фундаментальных философско-антропологических вопросов, которые невольно возникают в связи с современной западной танатологией, с ее идеями, ценностными установками и огромным опытом практической работы с умирающими пациентами.
Оценивая в целом современную западную танатологию, мы должны констатировать, что ее положительное значение заключается в том, что она, во-первых, сняла табу с темы смерти в западной культуре ХХ века; во-вторых, поставила и попыталась решить ряд теоретических проблем; в-третьих, очень много сделала в плане действенной помощи больным, умирающим и их близким.
В то же время нельзя не отметить некоторую узость и одномерность подходов танатологии в решении вопросов, имеющих глубокий философский и духовный смысл. Это относится, в частности, к отмеченному выше стремлению западных специалистов делать акцент на смерти, а не на жизни и ее ценностном значении. Но смерть нельзя понять из нее самой. Тем более, нельзя в смерти искать ответы на вечные вопросы жизни. В отношении к ней и в осмыслении ее необходимо опираться на нечто, что выше не только смерти, но и выше человеческой жизни. В этом плане, с нашей точки зрения, духовный опыт религии в целом и конкретных религиозных систем в частности заслуживает внимания, уважения и изучения. Если же этот опыт игнорировать, то, как мы видим, установки позитивистской методологии делают неизбежными тяготение танатологии к неоязыческому типу духовности со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Проблема страдания и страха смерти, как мы отметили выше, трактуется в танатологии зачастую слишком прямолинейно и однозначно. Нельзя придавать страданию однозначно отрицательное значение. Даже в страданиях умирающего человека есть свой смысл. «Пока мы способны к страданию, — пишет В.Франкл, — мы остаемся живыми духовно. Действительно, мы мужаем и растем в страданиях, они делают нас богаче и сильнее»[31]. Однако для танатологии физическая боль и душевное страдание, включая и страдание страха смерти, являются нежелательными, ибо они есть атрибуты умирания. Главная практическая цель танатологии заключается именно в этом – в устранении умирания. Признается как бы два нормальных состояния человека: либо быть живым, либо быть мертвым. Конечно, жизнь предпочтительнее смерти, но поскольку смерть неизбежна, то нужно научиться жить до конца, не умирая, т.е. не мучаясь и не страдая[32]. Жизнь, таким образом, понимается здесь сугубо гедонистически, как наслаждение в самых разнообразных видах и формах. В этом контексте становится понятным, почему именно в западных странах впервые появились и получили развитие хосписы и почему именно там нередко положительно заканчиваются дебаты о допустимости эвтаназии (в Голландии она уже одобрена парламентом).
Несмотря на огромное значение чувства жалости здорового человека к больному и умирающему, все же неправомерно превращать данный мотив в некий исходный рубеж для осмысления экзистенциальных проблем, с которыми сталкивается практически каждый живущий на земле. Мы призваны в мир едва ли для того, чтобы комфортно жить и комфортно умирать. Ведь это нереализуемая мечта для многих людей, даже тех, кто живет в материально преуспевающих странах. В жизни так много случайностей, трагических ситуаций и обстоятельств, способных в любой момент сделать призрачными наше недавнее счастье… После террористических актов 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне этот тезис, думается, стал очевидным для всех.
Нет сомнения в том, что основополагающие ценностные установки танатологии расходятся с религиозными учениями, которые возникли не только для того, чтобы утешить человека перед лицом невзгод, утрат и смерти, но и для того, чтобы воспитать в нем способность мужественно переносить тяготы жизни и испытание смертью. Но самое главное заключается в том, что религии, в частности христианство, указывают человеку путь к спасению, т.е. преодолению смерти.
«В повседневной жизни, — пишет Х.Яннарас, — мы пользуемся определенным комфортом, занимаемся своим профессиональным делом, встречаемся с друзьями. Но у нас есть и более сильная потребность: в чем-то, что может удовлетворить наши метафизические интересы. Для удовлетворения этой потребности мы можем выбрать какую-либо Церковь, религию, духовную традицию, но при этом мы остаемся в пределах индивидуальной самодостаточности, в конечном счете эгоцентрической. Это выбор смерти, то есть образа существования, неизбежно ведущего к смерти. Евангелие же призывает нас не к другой религии, не к лучшей религии, не к лучшей духовности, но к образу существования, способному преодолеть смерть через утверждение истинной жизни»[33]. Спрашивается, как хотя бы приблизиться к образу существования, преодолевающему смерть? Это возможно, по убеждению современного православного греческого богослова, через абсолютное доверие Евангельскому учению, приятие всего, что написано в Священном Писании, как истинной и живой реальности. Так мы соединяемся с Христом, так мы утверждаем нашу жизнь как бытие в общении с Богом, так мы увековечиваем свою ипостась. «Каждое человеческое существо представляет собой личностную экзистенцию, способную «ипостазировать» свою жизнь как любовь, как свободу по отношению к ограниченности тварной природы и какой бы то ни было необходимости, то есть по образу существования нетварного Бога. <…> Человек есть образ Божий. Это значит, что каждый из нас обладает возможностью реализовать свою жизнь как личность и в этом уподобиться Христу; осуществить ее как любовь и свободу от естественной необходимости – и в этом последовать Божественным Лицам Троицы. Таким образом, человеческая жизнь становится причастной вечности и нетлению, поскольку вечна и нетленна Божественная жизнь в ее троичной взаимопроникновенности и единстве»[34]
Итак, возникнув сначала как раздел медицины, танатология впоследствии стала междисциплинарной областью исследования. В настоящее время она, на наш взгляд, превращается в заметный феномен западной культуры, непосредственно вытекающий из идеалов и ценностей светского гуманизма. Не исключено, что в ближайшем будущем танатология станет претендовать на роль некоего научного откровения о смерти, взяв на себя и духовные функции. Способна ли она будет удовлетворить высшие духовные запросы человека? Этот вопрос касается не только перспектив танатологии, но и судьбы человека вообще!
[19] Jung C. The Soul and Death// The Meaning of Death. N.Y. 1959. P. 4.
[20] Weisman A. Common Fallacies about Dying Patients // Death: Current Perspectives. California. 1976. P. 439.
[21] Kubler-Ross E. On Death and Dying. L. 1970. P.5.
[22] Wind E. The Confrontation with Death// Death Anxiety. N.Y. 1973. P. 93-100, Dewart L. The Fear of Death and its Basis in Nature of Consciousness.// Philosophical Aspects of Tanatology. N.Y. 1978. Vol. 1. P. 53-64 and another.
[23] См.: Гроф С. За пределами мозга. Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии. М. 1992. С.89 -91.
[24] Сhoron J. Death and Western Thought. N.Y. 1973. P. 27.
[25] Кулаковский Ю. Смерть и бессмертие в представлении древних греков. Киев. 1899. С.19.
[26] Токарский А.А. Страх смерти//Вопросы философии и психологии. М.1897. Кн.5 (40). С.942.
[27] См., напр.: Токарский А.А. Страх смерти// Вопросы философии и психологии. М. 1897. Кн. 5 (40). С 933 – 942.
[28] Микеланджело Б. Поэзия. Письма. Суждения современников. М. 1983. С.160.
[29] Цит. по: Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М.1989. С.317.
[30] Бердяев Н.А. О назначении человека. М. 1993. С.216.
[31] Франкл В. Человек в поисках смысла. М.1990. С.225.
[32] Это умонастроение наиболее точно передается в названии и в содержании книги Р. и В.Зорза «Путь к смерти. Жить до конца» (A way to die. Living to the end), опубликованной в русском переводе издательством “Прогресс” в 1990 году.
[33] Яннарас Х. Церковь: образ существования, побеждающий смерть//Континент. 1992. № 74. С. 196.
[34] Яннарас Х. Вера Церкви. Введение в православное богословие. М.1992. С. 102-103.
