Предыдущая глава (начало) смотри:
Сестра Дария стояла перед дверью домика Серафимушки и не решалась войти. Дверь была приоткрыта. Она раскачивалась на ветру и жалобно поскрипывала. Некогда она была сколочена из досок, ныне рассохшихся и подгнивших. Дария крепко сжала в своей ладони дверную ручку и долго стояла в нерешительности. Она набиралась мужества, чтобы распахнуть эту дверь, словно переступить заветную черту.
После пожара прошло уже три дня, и никто, в том числе и она, не вспомнил о немощном старике. Отец Серафим давно уже не покидал свой домик. Дария даже не помнила, когда видела его в последний раз. Все заботы о старике лежали на его келейнице. Но теперь Феодора в лазарете, и отец Серафим остался один, всеми позабытый в общей сумятице горя.
Сестра Дария перешагнула порог и быстро прошла в маленькую комнатку. Сквозь небольшое, подслеповатое окошко в домик проникал вечерний свет. Его серовато-голубоватый оттенок усиливал холодное оцепенение Дарии. Запах сырости и цвели смешался с еле уловимым запахом ладана.
В комнате было очень холодно. Кругом стоял беспорядок. Стол был завален всевозможным хламом: остатки оберточной бумаги, посуда, крошки хлеба. На краю лежала стопка книг. На полу валялся ворох исписанных мелким почерком бумаг, белело упавшее полотенце. Но главным, сразу бросившимся в глаза Дарии, предметом в этой комнатушке был гроб. Тот самый, который Серафимушка давно приготовил к своему погребению. Неуклюжий и громоздкий, казалось, он занимал собою всё пространство комнатки. Крышка гроба стояла рядом, прислонённая к стене. Рядом на полу виднелась горка из овощей.
В гробу, в облачении, лежал отец Серафим. На нём был одет светло-серый подрясник и расшитые золочёными нитями поручи и епитрахиль. На груди лежал деревянный наперсный крест, чуть ниже - Евангелие. Ноги были укрыты серой тряпкой, очевидно символизирующей погребальный саван. Серафимушка был мёртв.
С четырёх сторон стояли маленькие плошки с песком, на котором виднелись следы от прогоревших свечей. Одна из свечей не догорела и жалобно уткнула свою некогда светящуюся головку в песок, словно оплакивала умершего. Рядом на небольшой скамье лежала богослужебная книга, которую батюшка брал в руки в самые торжественные моменты, и серебряное кадило.
Сестра Дария присела рядом с гробом на маленькую табуретку, на которой обычно сидела сестра Феодора. Личико отца Серафима уменьшилось, черты обострились, как это обычно бывает у покойников. Белая бородка торчала в разные стороны. Нижняя челюсть чуть отвисла, и рот был приоткрыт, словно умерший силился что-то сказать напоследок.
Кто же хоронил его? И, поразмыслив несколько минут, Дария поняла, что сделать это было решительно некому. Сам, значит, почувствовал приближающийся конец. Знал ли он о пожаре или до конца ждал свою Феодору? Как он умер? Очень хотелось верить, что Господь тихо и любовно принял в свои руки душу новопреставленного. Сестра Дария представила, как немощный больной старик с трудом надевает на себя облачение, трясущейся рукой зажигает свечи. Как он отпевает сам себя, сознавая, что час смерти уже близок. В чём же источник этой недостижимой для неё высоты - такого доверия и такого послушания Богу?
«Сми - ре - ние», - произнесла сестра Дария вслух. Сколько лет она штурмовала это тесное, как те врата, коими надлежит войти в Царствие Божие, слово. Сколько раз она учила и вразумляла окружающих. И вот оно открывается в таком неожиданном обличье - в безумстве и красоте, в безоговорочном доверии Богу.
- На всё Твоя Воля, Господи, на всё Твоя святая воля! Ты сам ведаешь, когда открыть мне мою слабость и бессилие, а когда принять в Свои объятия и утешить. Упаду ли в бездну отчаяния, на произвол случая и стихии, или согреюсь в потоках Твоей благодати - благодарю Тебя за всё, за Твой промысел обо мне. Сохранишь ли мне жизнь, чтобы радоваться ей и защищать тех, кто зависит от меня или отнимешь её – на всё Твоя воля.
Постепенно глаза стали привыкать к мраку, и серебристый свет заполнил пространство комнаты.
- Во блаженном успении вечная память… - приходили на ум слова заупокойной молитвы.
- Во блаженном успении…- слышала Дария многоголосый хор, словно святые с икон, стоявших в красном углу, и сами стены, и каждый предмет поминали и славословили своего хозяина.
Дария заметила батюшкино кадило. Она взяла его в руки, отпустила цепочку, и та печально брякнула в ответ. Ещё недавно батюшкины ладони сжимали это кадило, и он пел свою прощальную песню.
- Со святыми упокой души усопших раб твоих… - Дария живо представила себе его последнюю панихиду. Когда отыграло смертоносное пламя, когда хоронили погибших монахинь, когда подходила и его последняя минута, отец Серафим молился. Наверное, и за всех них, и его губы всё твердили и твердили слова, пролагающие путь в вечность.
- Со святыми упокой души усопших раб твоих…- в воображении Дарии одно за другим появлялись лица погибших монахинь, встреча с которыми уже была невозможна. Она слышала их голоса. Она вспоминала большую и светлую трапезную. Покров. Вся община в сборе. Стол полон яств. Она по-хозяйски оглядела стол, всех собравшихся и, оставшись довольной, благословила начинать трапезу. У всех приподнятое радостное настроение. Удивительной красоты новая икона Божией Матери красуется по центру стены. Всего этого нет, и никогда больше не будет.
- Со
святыми упокой души усопших раб твоих...
Нет их храма, сияющего золотом, в котором почивала благодать, и молитвенное пиршество богослужений насыщало души. В их трапезной – ложа умирающих монахинь.
Дария взяла молитвослов и стала читать канон. Она читала и плакала. Каждое новое слово приносило сердцу боль, но и теплоту, спеша его отогреть, и слёзы текли из глаз.
- Ведь я тоже погибла тем роковым вечером, – думала Дария.
Сестра-игуменья, отдавшая свою жизнь на создание монастыря, она потеряла всё в беспощадном пламени. Теперь, если оставшихся в живых сестёр, распределят по ближайшим обителям, порвётся связь, разрушится их единство. Без общины, без дела, которому она служила, Дария не представляла свою жизнь.
- Со святыми упокой души усопших раб твоих...
- Упокой, меня, Господи, успокой мою рану. И коли длишь ещё существование, помоги умереть прежней Дарии и, быть может, родиться новым человеком, для иного пути.