– Николай Максимович, после ухода из Большого театра вы неоднократно говорили, что балетная карьера завершена. Но как вас уговорили на роль в «Тщетной предосторожности» в Михайловском театре?
– Я никогда не зарекался, что больше вообще не буду танцевать. Но я много раз говорил, что для меня старый принц - это неправильно. А спектакль в постановке Фредерика Аштона мне нравится с давних пор, но раньше для меня в нем не было роли. Я не мог сыграть Колена - ну какой из меня крестьянин? Роль вдовы Симоны тогда не подходила по возрасту, а в 2014 году все совпало - и приход Анжелины в Михайловский театр, и возраст подходящий, и предложение интересное.
Когда я соглашался на эту роль, я уже знал, что моя Симона будет несколько отличаться от привычного образа. Ее всегда играли по примеру Стенли Холдена, который считается первым исполнителем этой роли у Аштона. Но тот был невысокого роста, и его семенящая походка для меня была бы смешной: во мне росту - метр восемьдесят пять.
И потому у Лины мама - этакая гром-баба. Но по характеру она ближе к госпоже Огудаловой из «Бесприданницы», которая хочет удачно выдать дочь замуж ради ее же блага - ну а потом можно уже и о себе подумать.
– А какие тогда были ощущения после перерыва?
– Наверное, если бы я делал что-то в своем прежнем амплуа, я бы волновался больше. Не могу сказать, что был абсолютно спокоен, но степень ответственности все же другая. Для меня в тот момент, когда я перестал исполнять классические роли, наступила очень счастливая жизнь. Но когда меня спрашивают, не хочу ли я снова так же, я всегда говорю, что мне даже не снится. Если мне снится кошмар - это я готовлюсь к выходу на сцену. А в случае с «Тщетной» многое было в удовольствие, хотя у любой роли есть свои сложности.
– Можно ли в будущем ожидать еще какой-то дуэт с Анжелиной?
– После «мамы» мне хотелось бы сыграть для Лины «папу». И у Юрия Григоровича, и у Леонида Лавровского в «Ромео и Джульетте» я всегда танцевал Меркуцио и отказывался от Ромео. Но там есть еще одна роль, о которой всегда мечтал - сеньор Капулетти. Мне пора играть родителей, и это счастливая пора, поверьте. Я за Мечтой набегался.
– Вы примерно в то же время, в четырнадцатом году, если я не ошибаюсь, согласились на партию в «Послеполуденном отдыхе фавна» на творческом вечере Илзе Лиепа...
– Этот спектакль - абсолютно уникальный шедевр, с него начался стиль модерн в балете. На пластике, за которой зритель наблюдает долго и неотрывно, строится весь балет XX и XXI века. Нижинский был гений, он это придумал, а потом люди сделали себе карьеры.
Для меня всегда было важно, что исполнителем роли Фавна или Лебедя не может быть молодой человек, который не имеет театральной судьбы за спиной. Потому что когда открывается занавес, а ты лежишь на камешке и двигаешься минимально, у тебя должно быть на это право. Я надеюсь, что я это право заслужил. Но это еще и колоссальный вызов. Если в этот момент кто-то начинает шуршать конфеткой, значит надо сразу собрать манатки и идти домой.