Моему деду в июне исполнится 80 лет. Захотелось рассказать о нём людям, чтобы утвердить факт его существования. Потому что дед у меня всегда был фигурой загадочной и неуловимой, на языке сотни историй о себе, но в этих историях он будто каждый день пересоздавал свою жизнь заново. Даже татуировка на нижних фалангах пальцев левой руки с именем «Л Ё Х А» — странная опечатка, потому что зовут-то его на самом деле Леонидом.
Родился он в 1939 году, родителей потерял рано, но когда точно — не помнит. Так мы, например, и не узнали, когда мама его оставила — то ли в десять лет, то ли в двенадцать. Часто зато рассказывал, в не очень приятных подробностях, как умер его отец в 1941 году. В Россию вместе с войной залетела эпидемия туберкулёза, люди помирали пачками, пачками же в могилах-котлованах их хоронили, не разбирая имён и званий. Отец моего деда умер в госпитале, его свезли в числе прочих трупов на кладбище, вывалили в яму и уже было начали зарывать, когда прибежала жена, которой кто-то на заводе случайно обмолвился, мол, а муж-то у тебя помер! С криками и руганью она убедила могильщиков подождать, своими руками ворочала стылые трупы в поисках мужнего, нашла. Потом обмывала тело из корыта в домике у кладбищенских сторожей, вынимала мелочь с дырками из карманов, чтобы сговориться об отдельной могиле с крестом и именем. Сама её в итоге рыла.
После этой истории дед обычно улыбается, выставляя из-под верхней губы вставную челюсть, и говорит: «И я в такие времена ещё умудрился родиться шестипалым, представляешь? Все говорят, что шестипалые потом по жизни несчастные. Так оно и есть».
Однако ж до восьмого десятка дожил, несмотря ни на что. Несмотря даже на крыс.
История про крыс в своё время утвердила меня в звании факультетской чудилы. Проходят годы, тают ледники, стареет Элтон Джон, а меня всё ещё помнят как «ну, эта, с историей про крыс». А история даже не моя!
Короче, в своём первоначальном виде она звучала так: в военные годы деда водили в детский сад, а обстановка там была — швах. Топят через раз, кормят детей чёрте чем, из игрушек — резиновые мячики и куколки из бельевых прищепок. Но самое страшное — крысы. Облезлые и злые. Почти как люди, на самом деле, только крысы. И вот как-то раз в кладовом помещении заперли мальчика, который в чём-то провинился. В кладовке, конечно, находиться неприятно — холодно, света нет, ты один. Мальчик плакал, кричал, просился наружу, но воспитатели не реагировали. А в какой-то момент он раз — и замолчал. Спустя время кладовку открыли и обнаружили, что мальчик уже всё. Горлышка нет, личика нет, мальчика, собственно, тоже больше нет. Крысы сгрызли.
История настолько страшная, что даже не верится. А ещё сложнее в неё верится, когда каждый раз она меняется. То мальчик такой был не один. То крысы сыпались вообще на всю детсадовскую группу вместо декабрьского снега.
В последнем варианте, совсем «свежем», если можно так сказать, дед поведал, что крыса в другом садике как-то прыгнула на мальчика и перегрызла ему горло на глазах у всей группы.
Животные и хлипкость человеческой шеи — такой вот лейтмотив мира, заточённого в воображариум деда Лёхи. Очень любит он, например, вспоминать жирного попа с крупным, «оттакенным» (с обязательной демонстрацией на пальцах) кадыком, у которого жил большой чёрный котяра, любивший спать по ночам на хозяйском пузе. Однажды этот котяра ррраз — и ухватил хозяина за юркий кадык во сне, да и расчекрыжил горло, как повар рыбную филешечку.
Хрупка человеческая жизнь, что ни говори.
Кроме того, что дед пугал меня такими мрачными историями, пока я проносила ложку с кашей мимо рта, он ещё и учил пошлым дразнилками и скороговоркам. Естественно, получал по лбу от моей матери. Но не останавливался. Кадр из моего детства: вот он собирает пивные бутылки в авоську, берёт меня под руку, мы топаем до пункта приёма стеклотары, а он блажит на всю улицу. Смутно помню что-то про коня, который куда-то на яйцах несётся, про голую Джейн и Тарзана. А дословно помню одну:
Гром гремит, земля трясётся,
Бабка срать домой несётся.
Стало солнышко светать –
Старухе стало стыдно срать.
Но самое любимое — «присказка» про ботинки.
Папе сделали ботинки:
Не ботинки, а картинки.
Папа ходит по избе –
Лупит маму по пизд…
На последней строчке правильно говорить «Лупит маму па~ пиз…», окончание надо «зажёвывать» и как можно органичнее начинать с первой строчки, со слова «папа». Такое вот колесо сансары.
В последние годы от моего клёвого деда уже мало что осталось, к сожалению. Старческая деменция уничтожает данные с седого диска памяти. И если раньше он пренебрежительно говорил о мужиках постарше, что они «уже чирик-пиздык», то теперь в моменты просветления крутит пальцем у своего виска, смотрясь в зеркало.
Но мой дед всё же был и пока ещё есть, и этот текст – тому доказательство.
Иллюстрации: Александра Кафка.