Я смотрю на свои пожелтевшие фотографии времен службы.
Нас было не так много, охранявших свой немалый участок границы.
Я вглядываюсь в лица ребят и в моей памяти возникают люди, не плоские изображения на фотографии, а характеры, голоса и поступки.
Сегодня мне сорок пять, но почему то я думаю о них не как о двадцатилетних мальчишках, а как о моих теперешних ровесниках, взрослых и серьезных людях, относящихся к жизни по суровому, со всей основательностью стоящих перед каждым проблем. А может все дело в том, что по внутреннему мироощущению мне по прежнему двадцать два.
Я, проходя по офису и глядя на своих сотрудников, ловлю себя на мысли, а кому бы из них я доверил охрану участка границы, и не нахожу среди присутствующих лиц утвердительного для себя ответа. Нет среди них раздолбаев, в фирме работают исключительно компетентные люди, просто уровень ответственности другой.
Я смотрю на свою пожелтевшую фотографию времен службы.
Ту на которой мы вместе с начальником заставы перед его отъездом в отпуск, и начинаю понимать что начальник вобщем то совсем молодой парень лет тридцати. Ведь он в моей памяти остался как суровый мужчина знавший все ответы на вопросы о границе, прошедший службу со срочника до начальника заставы. Я никак не могу написать рассказ про него, все боюсь не подобрать нужных слов для точной оценки и того как я его уважаю. Да впрочем не только я.
Я смотрю на свою пожелтевшую фотографию времен службы.
На своих дедов, бывших младше меня года на три, но бывших для меня учителями премудростей пограничной службы и общечеловеческих поступков. Я, как и все мои годки, ненавидел многих из них на молодом году, так уж получилось, но у большинства из них слова не расходились с делом и что самое главное решение всегда принималось мгновенно. Это было самое удивительное качество в них. Наступление события, принятие решения и начало действия всегда происходили одновременно. Мы были медленнее, они были суровее, они всегда опережали нас. Может нам тогда казалось так с молодого года, но скорее все так и было.
Я смотрю на свою пожелтевшую фотографию времен службы.
На своего пса.
У меня текут слезы. Нет я не слащавый! Они и сейчас у меня текут. Только вожатый или инструктор меня поймет, тут и писать ничего не надо. Слов таких нет. Потому что только собачники слышали как гнался его пес за нарушителем или козой во сне, как храпел нажравшись мяса, как икал уткнувшись к тебе мордой в ноги, как болел и смотрел тебе жалобно в глаза. И нам не нужны были слова чтобы понимать друг друга. Кто там придумал команды жестами?! Нам хватало лишь взгляда.
Я смотрю на свою пожелтевшую фотографию времен службы.
Здание заставы. Сначала мы говорили на фланге возвращаемся на заставу. Потом мы стали говорить идем домой. Ты грела нас в тайге и в дождь и в мороз, а твой фонарь мы видели за несколько километров в ЧГ. Нам всегда было куда вернуться.
Я смотрю на свои пожелтевшие фотографии времен службы.
Я не вижу на них многих. Мне искренне жаль. У меня не было времени для печати, я собачник и не вылазил с флангов.
На них нет замбоя уехавшего в Афганистан. Он был благородный, потомственный пограничник. Он очень удивился высаживая нас из машины когда расставаясь на стыке я пожелал ему удачи. Такое прощание показалось ему панибратским и он удивленно переспросил: «Что?!» Я повторил: «Удачи!!!», он только хмыкнул в ответ. Удача ему пригодилась, кумулятивная струя прожгла броню над его головой в БМП и у него обгорели только руки. Надеюсь что она не покидала его и дальше.
Я смотрю на свои пожелтевшие фотографии времен службы.
Когда то меня не станет, но останутся мои фотографии. Кто то должен рассказать моим внукам и их детям, что же значат для меня люди запечатленные на них.
Я обязательно про них напишу…
Источник Погранец.ру http://www.pogranec.ru/showthread.php?t=5106