Позволю себе сделать рассказ бабушки более литературным, она рассказывала немного иначе. Жаль, но мне, по прошествии 24 лет, не передать её специфический лексикон…
В Бакинском порту было тихо. Тёмная водная гладь нарушалась круглой мелкой волной от брошенных в неё камешков.
Добротно одетый, пока ещё вполне здоровый и быстрый мальчик с живыми глазками оторвавшись от толпы пристально смотрел на воду. Тёмные его волосы были коротко острижены, заправленные в сапожки штаны были в масляных пятнах — следы съеденного осетра, сваренного ещё на пароходе. Из толпы послышалось Лешенька! Айда сюда. Но наш герой не спешил. Он молчал, вцепившись в ограждение пирса. Говорить толком он ещё не умел.
Ещё мгновение, и его как пушинку подхватят и унесут в толпу руки сестрёнки Ариши.
Человек в фуражке командует толпой. Масса людей, надеясь на спасение, подчиняется. Часть детей более или менее организовано отправят в госпиталь, сирот — в приют.
Кто-то отправится просить милостыню или искать заработка
Напомню, наша юная героиня предыдущей - Анна 1917 г.р. (моя бабушка) с сестрой Аришей 1912 г.р., братом Алешей 1919 г.р. и отцом Василием 1880 г.р., приплыли на пароходе из приволжского уездного города Хвалынска в богатый нефтепромышленный город Баку на Каспии, в поисках спасения от голода. Они проживут там около двух лет. Будут искать жилье, работу, просить милостыню. Маленький Алеша отправится в приют, и родных больше не увидит.
Сейчас я плачу, как плакала моя бабушка Анна Васильевна рассказывая эту историю.
Она сидела на некрашеной деревянной лавке возле самодельного столика, который был сделан ещё в 1920-х годах.
На стене деревенского домика календарь 1996 года, самодельный ковёр. Радио «Маяк» начинает эфир "та, да, да, да, да, та, да".
Бабушка (тогда ей было 79 лет, мне 10) наливает мне чай из самовара. Её рука с узловатыми пальцами и толстыми венами безудержно трясётся. Но ни капли не пролито.
Бабушка делает радио потише и садится на древний, как все вокруг, дощатый табурет.
Поначалу сидим и молчим. Потом бабушка, видя мой плохой аппетит, начинает причитать, что вот, мол, «дети пошли», и — «надо есть подряд».
В обед, заскучав, бабушку навещают подруги, родственники. Она оживает, много-много говорит.
Ближе к вечеру, бабушка начинала бесконечные рассказы о былом: о любимом отце, о девичьих посиделках, о самосудах, о раскулачивании её родных, о святочных гаданиях, о воровстве в колхозе, о смерти Сталина, о криминальных абортах после ВОВ, о перенесённом ею церебральном арахнаидозе и о прочем… Рассказы были 18+, но я их помню почти дословно.
Повествования следуют одно за другим. Перемешиваются, уточняются.
Бабушка достаёт как мне казалось, смешные очки, с толстенными стеклами, и, одев их, смотрит на меня не моргая, перебирает какие-то бумажные обрывки, записочки, крошечные фотографии.
Попутно сваливая на меня груз её собственных воспоминаний.
Уже ночь, мы снова пьём «Майский чай». Ночные её рассказы самые жуткие.
На бабушку нападает тоска, она наливает себе корвалол и вставляет промытую челюсть.
Не своим голосом она рассказывает об Алешеньке, которого потерял отец в этом «проклятом» Баку.
Бабушка перебирает руками янтарные дужки очков, притопывает, вытирает лицо, глаза и рот платком, поправляет волосы.
Рассказ об убитом белогвардейском солдате сменился рассказом о прибытии в город, о пирсе, распределителе, приюте. На последнем остановимся подробнее.
Далее, от её имени:
«Мы пришли в приют, распределитель. Там было много народу, детей. Целая очередь. Вдоль стен какой-то большой комнаты стояли высокие лавки. Сидим… Алешеньке сидит под лавкой. Играет. Настал наш черёд. Отец взял Алешу за руку, подошёл к столу. У входа в светлый зал стояли две богато одетые женщины.
Глядя на моего брата они спорили, кто из них заберёт себе нашего мальчика «я», «нет, я»
Странно, однако, — город был переполнен беспризорниками! Бери любого.
Мне было его жалко! Но отец говорил, что там ему будет лучше, что его нечем кормить.
Папа был неграмотный, и как положено ребёнка не оформил. Его забрала одна из споривших женщин. Мы его потеряли. Через три года, к нам из Хвалынска прислали мальчика, и сказали — «Ваш». Но это был другой, не наш.»
Плачет...
«Отец какую-то работу нашёл, а мы с Аришей просили милостыню поначалу» — (и выдаёт мне заученный текст: что-то вроде:
«сударыня подайте милостыню»,
далее бабушка изображала танец с платочком, что то вроде кружения на месте с поднятой над готовой рукой)» — кто деньги подавал, кто — хлеб.
Мы устроились работать в еврейскую семью
Муж и жена — помню точно. Детей не помню. Были врачи. Жили богато — нам так казалось. Долго мы там не задержались. В хозяйском шкафу мы как-то увидели набор хирургических инструментов. Ариша взяла из набора таз и случайно его уронила. Тот громко зазвенел и покатился. Выбежала хозяйка... Нам было там очень страшно, что нас накажут… »
Другая публикация по данной теме "Побег от голода в город Баку"
Как сложилась судьба Анны, автора воспоминаний
