После ВПР по обществознанию мои семиклассники задали мне вопрос, кто такой Ж. Верн и почему они должны были его хорошо знать. Признаться, я не сразу поняла, о ком идет речь: уж больно непривычно сокращение имени у Жюля Верна. Удивило меня другое. Мои в принципе читающие девочки не сразу "узнали" писателя, когда я стала перечислять "Таинственный остров", "20000 лье под водой", "15-летнего капитана". Магическим оказались только "Дети капитана Гранта". И я задумалась: а какие еще книги "забыли" современные дети? Забыли совершенно зря, ведь научить эти произведения могут многому, они проверены временем и не одним поколением подростков.
Итак, незаслуженно забытые книги зарубежной литературы
С Жюля Верна и начнём. "Пятнадцатилетний капитан" (1878 год)
Это история о том, как сирота Дик Сенд, самый молодой матрос на шхуне "Пилигрим", сумел в сложный момент плавания взять на себя ответственность капитана. Если бы не сговор с работорговцами нечестных членов команды, он наверняка сумел бы привести корабль к порту назначения. А так шхуна оказалась у берегов Африки, герои - на невольничьем рынке. Но Дик Сенд сумел сбежать, спасти товарищей.
"Часто цитируют три слова незаконченного стиха Вергилия: «Audaces fortuna juvat…» («Смелым судьба помогает…»), но цитируют неправильно. Поэт сказал: «Audentes fortuna juvat…» («Дерзающим судьба помогает…»). Дерзающим, а не просто смелым почти всегда улыбается судьба. Смелый может иной раз действовать необдуманно. Дерзающий сначала думает, а затем действует. В этом тонкое различие. Дик Сэнд был «audens» – дерзающий. В пятнадцать лет он умел уже принимать решения и доводить до конца все то, на что обдуманно решился. Его оживленное и серьезное лицо привлекало внимание. В отличие от большинства своих сверстников Дик был скуп на слова и жесты. В возрасте, когда дети еще не задумываются о будущем, Дик осознал свое жалкое положение и твердо решил «выбиться в люди» своими силами".
Роман типичен для Жюля Верна: много приключений на фоне рассказов о флоре и фауне Африки.
Гарриет Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома" (1852 год)
Это самая продаваемая книга XIX века. Книга, повлиявшая на сознание людей, заставившая взглянуть на проблемы рабства и осознать его бесчеловечность. Устарела ли она, как многие другие социальные романы? Нет. И дело не в том, что происходит сейчас в США, дело в том, что проблема унижения, подавления личности, превосходства одной расы над другой никогда не потеряет актуальности. А забывать о том, к чему приводит вседозволенность, категорически нельзя.
"Это проклятие, тяготеющее на рабовладении. Самый факт его существования – проклятие и для раба, и для владельца. Преступление при таких законах, как наши, владеть рабами! Я чувствовала это, когда еще была девушкой. Еще глубже убедилась я в этом после замужества. Но мне все казалось, что возможно как-то перешагнуть через эту бездну… Я надеялась, что лаской, заботой смягчу участь своих рабов, дам им кое-какие знания; думала, что их положение будет лучше, чем на воле… Глупая я, глупая!"
Главный герой - негр Том, добрый, искренний, верующий в бога, всепрощающий, но не предавший друзей даже под пытками. Мы узнаем страшные истории многих чернокожих героев, не сочувствовать которым просто невозможно. Бичер-Стоу сумела найти такие слова, которые затронули за живое каждого.
"Измученные, примолкшие люди медленно один за другим входили в сарай и со страхом ставили свои корзины на весы.
Легри отмечал принятый хлопок на грифельной доске, к которой была приклеена сбоку полоска бумаги с именами невольников.
Корзина Тома потянула хорошо, и он отошел в сторону,
– А теперь, Том, пойди сюда, – сказал Легри. – Помнишь, я говорил, что не затем я тебя покупал, чтобы ты работал наравне с остальными. Ну, так вот, получишь повышение: будешь у меня надсмотрщиком. Сегодня с вечера и приступай к своим новым обязанностям. Возьми вон ту женщину и высеки ее. Ты ведь видал, как это делается. Справишься?
– Прошу прощения, хозяин, – сказал Том, – увольте меня от этого. Я к такому делу не привык, никогда этим не занимался… и не смогу, рука не подымется.
– Ты у меня к такому привыкнешь, то тебе раньше и во сне не снилось! – крикнул Легри, схватил ремень и ударил им Тома наотмашь по щеке – раз, другой, третий. – Ну! – сказал он, остановившись, чтобы перевести дух. – Все еще отказываешься?
– Отказываюсь, хозяин, – ответил Том и утер рукой кровь, струйкой сбегавшую по лицу. – Я готов работать день и ночь, работать до последнего вздоха, но против совести своей не пойду, хозяин, никогда не пойду.
Голос у Тома был мягкий, ровный, держался он всегда почтительно, и поэтому Легри считал его покладистым, трусоватым. Последние слова Тома так поразили невольников, что они охнули, как один человек. Несчастная мулатка стиснула руки и прошептала:
– О господи!
Остальные переглянулись между собой и затаили дыхание, готовясь к неминуемой грозе.
Легри оторопел от неожиданности, но быстро пришел в себя и рявкнул:
– Ты что о себе возмечтал? В господа метишь? Мистер Том указывает хозяину, что справедливо и что несправедливо! Так тебе совесть не позволяет высечь эту ведьму?
– Не позволяет, хозяин, – сказал Том. – Она совсем больная, слабая. Разве можно быть таким жестоким? Я никогда на это не соглашусь. Хозяин, если вы хотите меня убить, убейте, а руки я на нее не подниму. Мне смерть и то легче.
Том говорил тихо, но в этом тихом, мягком голосе слышалась несокрушимая воля Легри трясло, словно в лихорадке, его зеленоватые глаза так и сверкали, он весь ощетинился от ярости.
– Ах ты святоша! Учить нас, грешников, вздумал? А что в библии написано, забыл? «Рабы, повинуйтесь господам вашим». А кто твой господин? Я! Кто заплатил за тебя, собаку, тысячу двести долларов? Ты теперь мой, и душой и телом! – И Легри изо всех сил ударил Тома сапогом.
Но эти слова пробудили ликующую радость в измученном сердце Тома. Он выпрямился и, подняв к небу залитое слезами и кровью лицо, воскликнул:
– Нет, нет, хозяин! Мою душу не купишь ни за какие деньги! Вы над ней не вольны!"
Этель Лилиан Войнич "Овод" (1897 год)
Такие книги сейчас называют культовыми. Я в подростковом возрасте и юности точно не знала ни одного человека, кто бы не прочитал "Овода".
Первая половина XIX века, Италия, деятельность революционной организации "Молодая Италия". Истрия молодого, восторженного юноши Артура, который, преданный всеми, сымитировал собственную смерть, стал знаменитым революционером Оводом и вернулся в родные места спустя 13 лет.
Это книга не только (и не столько) о революции, но и о вере - о вере в ИДЕЮ, вере в БОГА. Для меня же это всегда был роман о любви, такой разной - любви между родителями и детьми, любви между женщиной и мужчиной.
Перед страшным выбором каждый раз стоит Монтанелли: любя Артура, он вынужден скрывать, что приходится ему отцом; любя сына, мучаясь, страдая, он вынужден отдать приказ о казни Овода. Мне кажется, именно Монтанелли - самый трагический персонаж. Как-то Артур-Овод - бунтарь и революционер не вызывает жалости, уважение - да, но не жалости. Джемме сочувствуешь, не всегда ее понимаешь, но вот к Монтанелли испытываешь весь спектр чувств. И до их пор не знаю, какая из финальных сцен пронзительнее - прощание отца и сына или прощальное письмо Овода Джемме.
Первая - очень правдивая, напряженная:
"Монтанелли поднял голову. Он начинал понимать, чего от него требуют.
– Я снесусь с твоими друзьями. Но… идти с тобой мне нельзя… я священник.
– А от священника я не приму милости. Не надо больше компромиссов, padre! Довольно я страдал от них! Вы откажетесь либо от своего сана, либо от меня.
– Как я откажусь от тебя, Артур! Как я откажусь от тебя!
– Тогда оставьте своего бога! Выбирайте – он или я. Неужели вы поделите вашу любовь между нами: половину мне, а половину богу! Я не хочу крох с его стола. Если вы с ним, то не со мной.
– Артур, Артур! Неужели ты хочешь разбить моё сердце? Неужели ты доведёшь меня до безумия?
Овод ударил рукой по стене.
– Выбирайте между нами, – повторил он".
Письмо же романтичное, возвышение и совсем-совсем нереальное, но кто из моих подруг не проливал над ним слез, кто не замирал от осознания утраты (не нашей, но такой щемящей):
"Письмо, написанное очень убористо, карандашом, нелегко было прочитать. Но первые два слова, английские, сразу бросились ей в глаза:
"Дорогая Джим!"
Строки вдруг расплылись у неё перед глазами, подёрнулись туманом. Она потеряла его. Опять потеряла! Детское прозвище заставило Джемму заново почувствовать эту утрату, и она уронила руки в бессильном отчаянии, словно земля, лежавшая на нём, всей тяжестью навалилась ей на грудь.
Потом снова взяла листок и стала читать:
"Завтра на рассвете меня расстреляют. Я обещал сказать вам все, и если уж исполнять это обещание, то откладывать больше нельзя. Впрочем, стоит ли пускаться в длинные объяснения? Мы всегда понимали друг друга без лишних слов. Даже когда были детьми (...)
Тот, кто идёт умирать, имеет право на прихоть. Моя прихоть состоит в том, чтобы объяснить вам, почему я был так груб с вами и не мог забыть старые счёты.
Вы, впрочем; и сами все понимаете, и я напоминаю об этом только потому, что мне приятно написать эти слова. Я любил вас, Джемма, когда вы были ещё нескладной маленькой девочкой и ходили в простеньком платьице с воротничком и заплетали косичку. Я и теперь люблю вас. Помните, я поцеловал вашу руку, и вы так жалобно просили меня «никогда больше этого не делать»? Я знаю, это было нехорошо с моей стороны, но вы должны простить меня. А теперь я целую бумагу, на которой написано ваше имя. Выходит, что я поцеловал вас дважды и оба раза без вашего согласия. Вот и все. Прощайте, моя дорогая!"