Крушение Российской империи наложилось на Серебряный век русской литературы, породив множество драматичных творческих судеб. Сегодня Anews хочет обратиться к одной из самых заметных фигур той эпохи - лауреату Нобелевской премии Ивану Бунину.
Как писатель относился к революции? На что потратил Нобелевскую премию? И что заставил вытерпеть собственную жену?
Талантливый юноша, педант и сноб
Иван Бунин с ранних лет обнаруживал в себе талант к слову. Поначалу он выразился в переводе иностранных произведений. Писатель впоследствии признавался, что, взявшись за переложение на русский трагедии Шекспира «Гамлет», «мучил себя над ним с необыкновенным и всё возраставшим наслаждением».
С переводом же связан первый серьёзный литературный успех Бунина - в 1903 он получил престижную Пушкинскую премию за перевод «Песни о Гайавате» поэта из США Генри Лонгфелло (по некоторым данным, сделанный юношей в том же 16-летнем возрасте). Также на получение премии повлиял и выход первого отмеченного критиками сборника стихов литератора - «Листопад».
В зрелые годы Бунин вновь вернулся к изучению языков. Ради чтения и переводов произведений поэта Адама Мицкевича он самостоятельно освоил польский.
Талант проявлялся и в творческом методе писателя. Специалисты обращают внимание на то, что он, как правило, начинал работу над очередным произведением без предварительных планов. Бунин не рисовал схем, показывающих взаимоотношения персонажей, не продумывал последовательность глав — он сразу воспроизводил готовую историю.
Но при этом, сам текст литератор шлифовал с огромным педантизмом: «Я начинаю писать, говорю самую простую фразу, но вдруг вспоминаю, что подобную этой фразе сказал не то Лермонтов, не то Тургенев. Перевёртываю фразу на другой лад, получается пошлость».
Его строгость и педантичность отмечали и современники. Коллега и друг писателя Александр Куприн как-то заметил в разговоре, что у Бунина «в каждой строке виден пот». По воспоминаниям сотрудника журнала «Современные записки» Марка Вишняка, отношение к построению фразы в тексте порой доходило у Бунина до «болезненной щепетильности»; в издательства, с которыми он сотрудничал, перед сдачей рукописи в печать поступали его срочные телеграммы с просьбами поменять слово или переставить запятую.
Что касается отзывов о характере Бунина, то они носят противоречивый характер. В одних воспоминаниях писателя называют представлен лёгким, остроумным собеседником, пусть и не слишком открытым. Другими он воспринимался как литератор резкий, неуживчивый. По словам поэтессы Ирины Одоевцевой, порой он «мог быть очень неприятен, даже не замечая этого».
Отмечается также, что Бунин, с одной стороны, весомо помогал тем, кто нуждался в поддержке, но с другой стороны любил, чтобы ученики и поклонники сопровождали его на мероприятиях — такая публичная демонстрация «свиты» порой раздражала коллег, называвших последователей писателя «бунинским крепостным балетом».
«Окаянные дни». Бунин и революция
В чём оценки личности Бунина схожи - так это в том, что он совершенно однозначно и сразу не принял революцию 1917 года. В этом он отличался от многих видных литераторов того времени - например, Сергея Есенина, о чём можно прочитать в статье «Я двух баб в жизни бил». Судьба, любовь и смерть Сергея Есенина.
Дневник, который Бунин вёл в то время, стал основой для его знаменитой книги «Окаянные дни» - её исследователи называют важнейшим документом переломного времени, говоря, что в этом труде писатель фактически полемизировал с Александром Блоком, написавшим в 1918 году знаменитую поэму «Двенадцать». По словам литературоведа Игоря Сухих, в те дни «Блок услышал музыку революции, Бунин — какофонию бунта».
С таким отношением эмиграция литератора была неизбежна - и 24 января 1920 года Бунин поднялся на борт небольшого французского парохода «Спарта». Условия путешествия были нелёгкие - людей на судне было так много, что для ночлега использовались все палубы, проходы и столы. Сам Бунин писал:
«Вдруг я совсем очнулся, вдруг меня озарило: да — так вот оно что — я в Чёрном море, я на чужом пароходе, я зачем-то плыву в Константинополь, России — конец, да и всему, всей моей прежней жизни тоже конец, даже если и случится чудо и мы не погибнем в этой злой и ледяной пучине!»
В начале марта пароход прибыл в Париж. С этим городом была связана вся дальнейшая жизнь Бунина.
За границей писатель продолжал критиковать перемены, произошедшие на родине. В 1924 году он выступил с докладом, в котором указал, что задача русской эмиграции заключается в неприятии «ленинских заповедей». Отвечая на упрёки тех, кто считал, что люди, не признавшие революцию, «хотят, чтобы реки текли вспять», писатель заметил: «Нет, не так, мы хотим не обратного, а только иного течения… Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?»
С Буниным также связывают один из самых громких антисоветских документов того времени - в 1927 году ему, как считается, было тайно переслано «Обращение к писателям мира», коллективное письмо группы советских литераторов. Документ содержал следующие слова:
«Нам нужна только ваша моральная поддержка, ваше моральное осуждение жесточайшей из деспотий, которой является коммунистическая власть в России. Мы лично гибнем. Многие из нас уже не в состоянии передать пережитый нами страшный опыт потомкам. Из нашей могилы заклинаем вас: вслушайтесь, вчитайтесь, вдумайтесь в наше слово!»
В том же году Бунин опубликовал послание в одной из газет, сопроводив его комментарием: «К писателям всего мира обращаюсь и я, да, вслушайтесь, вдумайтесь, отзовитесь на этот потрясающий вопль! Совесть мира, "прозорливцы", что же молчите вы, глядя на то, что творится рядом с вами в цивилизованной Европе, в христианском мире? У меня горит лицо от стыда за себя, за свою новую, может быть, напрасную попытку, – и всё-таки я снова и снова говорю: отзовитесь!»
Нобелевская премия
Одним из самых ярких эпизодов биографии Бунина является, конечно, получение им Нобелевской премии. Это случилось в 1933 году, хотя впервые выдвижение Бунина на Нобелевскую премию по литературе состоялось вскоре после прибытия писателя во Францию.
У истоков этой истории стоял прозаик Марк Алданов, желавший поднять престиж «изгнанной русской литературы» и обратившийся к французскому литератору Ромену Роллану с просьбой поддержать коллективную кандидатуру Бунина, Куприна и Мережковского. Тот ответил, что не готов поддерживать Мережковского, а среди русских писателей вообще отдал бы предпочтение Максиму Горькому.
В итоге было решено подать в Нобелевский фонд заявку, содержавшую фамилии Бунина, Горького и Бальмонта. У Нобелевского комитета возникли вопросы по каждой из кандидатур, и премию за 1923 год получил поэт из Ирландии Уильям Йетс.
В дальнейшем эмигрантское сообщество не оставляло попыток выдвижения Бунина. Так, в 1930 году Алданов вёл об этом переговоры с немецким писателем Томасом Манном, лауреатом 1929 года. Манн признался, что поскольку в списке кандидатов есть представитель немецкой литературы, то он как немец проголосует именно за него.
Долгожданное вручение премии тоже вызвало споры. Так, если композитор Сергей Рахманинов в числе первых прислал из Нью-Йорка телеграмму со словами: «Искренние поздравления», то поэтесса Марина Цветаева заметила, что Горький или Мережковский в гораздо большей степени заслуживали награды: «…если Горький – эпоха, а Бунин – конец эпохи, то Мережковский – эпоха конца эпохи, и влияние его и в России, и за границей несоизмеримо с Буниным, у которого вчистую влияния ни там, ни здесь не было».
На церемонии вручения премии «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы» Бунин выступил с речью, где назвал себя изгнанником: «Впервые со времени учреждения Нобелевской премии вы присудили ее изгнаннику. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я тоже навсегда сохраню признательность.
Господа члены Академии, позвольте мне, оставив в стороне меня лично и мои произведения, сказать вам, сколь прекрасен ваш жест сам по себе. В мире должны существовать области полнейшей независимости. Несомненно, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и религиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны цивилизацией. Для писателя эта свобода необходима особенно, — она для него догмат, аксиома».
Укрывал евреев и обнищал
На момент начала Второй Мировой войны уже почти 70-летний Бунин перебрался на высокогорную виллу, находившуюся на выезде из Граса - города, где он традиционно проводил тёплые месяцы. Там писатель прожил около 6 лет.
На вилле постоянно находились друзья и знакомые семьи. Кроме того, писатель постоянно давал приют преследуемым евреям. В доме Бунина нашли временное укрытие американский пианист Александр Либерман женой. С 1940 по 1944 год в доме находился литератор Александр Бахрах, который сам пришёл на виллу с просьбой об убежище. Ему устроили обряд крещения в небольшой церкви и через знакомого священника оформили документы, которые во время ареста на улице спасли Бахраху жизнь.
Художница Татьяна Логинова-Муравьёва рассказывала, что Бунин постоянно слушал по радио английские и швейцарские сводки новостей. В его кабинете были развешаны карты, на которых писатель стрелками делал пометки. В дневниках он почти ежедневно фиксировал информацию о движении советских войск.
В годы войны Бунин серьёзно обеднел. Нобелевская премия, составлявшая немалые 715 000 франков, была потрачена - 120 000 он просто раздал присылавшим письма незнакомым людям, остальные также потратил, не приобретя ни бизнеса, ни недвижимости.
Новых публикаций также не предвиделось. К Бунину поступали предложения о работе в изданиях, выходивших на оккупированных фашистами землях, но писатель отвечал отказом. В те дни он писал: «Был я богат — теперь, волею судеб, вдруг стал нищ… Был знаменит на весь мир — теперь никому в мире не нужен… »
Пытаясь получить хотя бы небольшой гонорар, Бунин попросил уехавшего в США товарища Андрея Седых издать книгу произведений, написанных в 1937—1942 годах. В письме Бунин отметил, что согласен на любые условия.
Седых, специально для этого проекта создавший в Нью-Йорке издательство «Новая земля», в 1943 году выпустил книгу на русском языке тиражом 600 экземпляров. Труд, названный «Тёмные аллеи», стал самой известной книгой в жизни Бунина - но тогда ему было выплачено лишь 300 долларов.
Четыре женщины Бунина
Все невзгоды и радости бок о бок с писателем переживала его преданная супруга - Вера (в девичестве - Муромцева).
Но если для Муромцевой это были первые серьёзные отношения, то для Бунина это был даже не первый брак. Первой — «невенчанной» — женой писателя специалисты называют Варвару Пащенко работавшую корректором в газете «Орловский вестник», куда в 1889 году пришёл помощником редактора 19-летний Бунин.
Отношения между возлюбленными складывались трудно: отец девушки отказывался видеть Бунина своим будущим зятем, а того, в свою очередь, тяготила житейская неустроенность. Бунин писал старшему брату: «У меня нет ни копейки, заработать, написать что-нибудь — не могу, не хочу».
В 1892 году пара переехала в Полтаву, но и там построить семью не удалось - Бунин слишком много времени уделял литературным кружкам, клубам по интересам и путешествиям. В итоге Пащенко не выдержала и в ноябре 1894 покинула Полтаву, оставив записку: «Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом». Бунин настолько тяжело перенёс это расставание с возлюбленной, что родственники всерьёз опасались за его жизнь. По мнению исследователей, эти отношения с нею запечатлены в художественных автобиографиях писателя— в частности, в романе «Жизнь Арсеньева». Пащенко же вышла замуж за актёра немого кино Арсения Бибикова и умерла в 1918 от туберкулёза.
Первый же официальный брак Бунин заключил с Анной Цакни - дочерью издателя из Одессы, куда писатель переехал в 1898 году. Молодые люди поженились вскоре после знакомства, но расстались, прожив вместе два года. Теперь уже 30-летнему Бунину молодая 20-летняя супруга казалась наивной и поверхностной: «Она глуповата и неразвита, как щенок».
Впрочем, расставаться литератор не хотел - отношения прервала именно Анна, несмотря на беременность, уехавшая к родителям в Одессу. Бунин тяжело переживал расставание и даже пытался покончить с собой. Как считается, именно этим отношениям мужчина посвятил впоследствии экранизированный рассказ «Солнечный удар».
Мальчика, родившегося у Анны Цакни, назвали Николаем. Он скончался в 1905 году от скарлатины.
С Муромцевой же Бунин встретился в 1906-м. Здесь тоже всё было непросто - родители девушки были против их отношений, считая, что ей нужно закончить обучение в институте, из-за чего влюблённые начали встречаться тайно. К тому же, прошлая жена Бунина отказывалась дать официальный развод (брак был официально заключён только в 1922-м во Франции) - но всё это не помешало паре уже в 1907-м отправиться в путешествие. Писатель вспоминал:
«В те благословенные дни, когда на полудне стояло солнце моей жизни, когда, в цвете сил и надежд, рука об руку с той, кому Бог судил быть моей спутницей до гроба, совершал я своё первое дальнее странствие, брачное путешествие, бывшее вместе с тем и паломничеством во святую землю».
Муромцева стала идеальной женой. Она буквально боготворила Бунина, терпя не только все жизненные трудности, но и связи на стороне. «Я вдруг поняла, - писала женщина в дневнике, - что не имею права мешать Яну (так она называла мужа) любить, кого он хочет… Только бы от этой любви было ему сладостно на душе… Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя… Тогда душа успокаивается, и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала».
Одна из таких связей оказалась прочнее предыдущих - в 1926 году у писателя начался бурный роман с молодой коллегой Галиной Кузнецовой. Дошло до того, что женщина переехала в семейный дом писателя и жила там больше 10 лет. Бунин говорил, что девушка является его литературной ученицей, а их ночные уединения объяснял работой. Но характер этих отношений был очевиден для всех.
Жена писателя перенесла и это. Она осталась с ним, когда Кузнецова бросила Бунина ради интриги с женщиной - Марго Степун (считается, что во-многом под впечатлением от этого разрыва Бунин написал «Тёмные аллеи»).
Современники по-разному смотрели на эту ситуацию. Кто-то упрекал Веру Бунину в ограниченности и недалёкости, другие же, наоборот, превозносили её душевные качества. Мемуарист Василий Яновский называл жену писателя «русской, святой женщиной». А поэт Георгий Адамович говорил, что Бунин «за её бесконечную верность был ей бесконечно благодарен и ценил её свыше всякой меры. Покойный Иван Алексеевич в повседневном общении не был человеком лёгким и сам это, конечно, сознавал. Но тем глубже он чувствовал всё, чем жене своей обязан. Думаю, что если бы в его присутствии кто-нибудь Веру Николаевну задел или обидел, он при великой своей страстности этого человека убил бы — не только как своего врага, но и как клеветника, как нравственного урода, не способного отличить добро от зла, свет от тьмы».
Последнее желание перед смертью
Вернувшись в Париж после Второй Мировой, Бунин, возможно, впервые в жизни серьёзно задумался о возвращении на родину. В июне 1946 в СССР вышел указ «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российский империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции». Как писала в те дни Вера Бунина, обнародование документа вызвало много волнений в эмигрантской среде: «Одни хотели ехать, другие — оставаться». Бунин же, отвечая на вопрос корреспондента об отношении к указу, ушёл от прежнего непримиримого тона и сдержанно заметил, что надеется на распространение этой «великодушной меры» и на другие страны, где живут эмигранты.
Тогда, как считается, в СССР решили попробовать склонить литератора к возвращению. С ним общался советский посол во Франции Александр Богомолов и писатель Константин Симонов.
Рассказывают, что бедствовавшего Бунина приглашали в шикарные рестораны и, само собой, гарантировали комфортную жизнь в СССР. Но, как вспоминал Симонов, лауреат Нобелевской премии хоть и без агрессии, но отверг все предложения:
«Заговорив о возвращении, он сказал, что, конечно, очень хочется поехать, посмотреть, побывать в знакомых местах, но его смущает возраст. Поздно, поздно... Я уже стар, и друзей никого в живых не осталось. Из близких друзей остался один Телешов (Николай, советский писатель), да и тот, боюсь, как бы не помер, пока приеду. Боюсь почувствовать себя в пустоте».
Бунин отказался и получать советский паспорт, большую часть жизни прожив лицом без гражданства. Тем не менее, он согласился ознакомиться с советскими произведениями, тепло отозвавшись о поэме «Василий Тёркин» Александра Твардовского и рассказе «Корчма на Брагинке» Константина Паустовского.
В 1947-м, вконец уставший от бедности. Бунин обратился к товарищу Андрею Седых: «Я стал очень слаб, два месяца пролежал в постели, разорился совершенно… Мне пошёл 79-й год, и я так нищ, что совершенно не знаю, чем и как буду существовать». Седых сумел договориться с американским филантропом Фрэнком Атраном о перечислении писателю ежемесячной пенсии в размере 10 000 франков - эти деньги направлялись до 1952 года.
Бунин, долгие годы страдавший эмфиземой лёгких, скончался в 1953-м. В октябре состояние здоровья писателя резко ухудшилось. За несколько часов до смерти Бунин попросил жену почитать ему вслух письма Чехова, которого считал одним из главных своих вдохновителей.
Как вспоминал лечащий врач литератора, 8 ноября его вызывали к писателю дважды: в первый раз он провёл необходимые медицинские процедуры, а когда прибыл повторно, пациент был уже мёртв.
Похоронили Ивана Бунина на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа - традиционном месте упокоения эмигрантов из России. Восемью годами позже из-за экономии пространства в той же могиле захоронили и Веру Бунину.
Ставьте лайк и подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропускать новые публикации!