- Собеседник: Надежда Ажгихина
MoReBo публикует интервью 2005 года, оно предоставлено редакции Надеждой Ажгихиной.
Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич — один из самых удивительных современных авторов, чей талант и философское постижение трагических сюжетов современного мира продолжает завораживать читателей многих стран вот уже более 20 лет. Белорусская журналистка, кропотливо собирающая по крохам невыдуманные свидетельства наших современников о Великой Отечественной войне, Афганистане, Чернобыльской катастрофе, превратила документ в факт высокого искусства, создала своеобразный жанр, сочетающий публицистическую и художественную ткань. Активная участница международных интеллектуальных дискуссий, неутомимая защитница прав человека, в том числе — и от правозащитных штампов, она удивительная собеседница.
— Светлана, вы вот уже много лет работаете на Западе, живете в Белоруссии, пишете по-русски. Как и кем вы себя ощущаете? Может, это вообще нормальное состояние современного писателя, интеллектуала — быть вне границ?
— Я в последние годы поняла, что мы живем в себе. Каждый человек. Единственная обжитая территория — это он сам. В этом смысле перемещение или сужение пространства не имеет значения. Можно жить в Минске, среди других людей, одни из которых проектируют социализм, другие — национализм, предлагают какие-то иные практики, совершенно забытые уже сегодня, совершенно несвоевременные. И ты оказываешься как мишень между двух сторон, ты между баррикадами. Что заставило меня уехать — так это то, что я поняла: баррикада — плохое место для художника. Портится зрение. Ты уже видишь мишень. Не видишь человека, его цветной мир, не говоришь о нем как о божественном, непонятном и загадочном существе, а видишь мишень — белоруса, космополита, коммуниста. Мне это представляется старомодным, лишним и просто нелепым, не имеющим отношения к реальности.Именно реакция нашего старого противостояния вытолкнула меня на какое-то время в западный мир. И я решительно поняла справедливость того, что писатель — это отдельная страна, отдельный язык, отдельная вселенная, и главная задача — сохранение ее. Хотя по темпераменту я журналист, и это определяет мой интерес к человеку. Мне всегда интересно, в каком реальном времени человек существует, эта краска времени, и в то же время всегда интересно увидеть его в бесконечном пространстве непостижимого. Вот это сочетание двух плоскостей, двух подходов дает особое зрение, расширяет зрачок.
— Запад — что это? Открылись границы, люди отдыхают в швейцарских Альпах, если деньги есть, конечно, и много где еще. А вот в глобальную интеллектуальную систему мы встраиваемся все еще плохо.
— Надо сказать, в Европе и мире нашу культуру уважают больше, чем мы сами. Если у нас кто-то может себе позволить заявить, что Толстой — смешной моралист, а Достоевский сильно преувеличивал — это модные сегодня разговоры, — то на Западе очень многие художники и раньше, и сейчас признаются в сильном влиянии Чехова, того же Достоевского. И, между прочим, достаточно знают их. Не могу сказать, что мы не вписываемся в дискуссию. Это другой процесс. Просто мы долго жили в аквариуме, привыкли дышать при определенном количестве кислорода, точнее, при его почти полном отсутствии. Привыкли ходить по замкнутому кругу идей или подхватывать на лету какие-то чужие, — как в экономике в 90-е годы. Другой пример — постмодернизм. Он здесь, в Европе, уже вчерашний день, а у нас еще новизна, и серьезные люди еще что-то там ищут. Я думаю, из-за этого нам и не хватает дыхания, внутри у каждого существует ощущение каких-то границ. Впечатление, что там — другое пространство. А в принципе на Западе такой же кризис, как везде. Только у нас к этому примешивается еще социальный аспект. Но крушение идей, кризис здесь тоже очевиден. Очевидно, что старая система мира рушится и крошится, новая еще не родилась, есть какие-то догадки, предположения, но действительно новый мир не только дальше нашего знания, но и дальше нашего воображения.
— Этим догадкам, прогнозам посвящен ваш диалог с известнейшим французским философом Полем Вирилио. Речь шла в том числе о роли информации, создаваемом ею образе современного мира, который не выдерживает проверни реальностью.
— У нас, журналистов и писателей, интересная профессия. Мы постоянно имеем дело с человеческой тайной, и между собой общение идет также на уровне личностей. Почему мне было легко говорить с Полем Вирилио? Это был разговор современного философа и современного писателя. Тема — Чернобыльская катастрофа. Глобальное событие, которое говорит, несомненно, о том, что наша современная картина мира устаревает. Мы стоим перед вызовами времени и не в состоянии ни объяснить их, ни ответить — только детские попытки что-то понять. Катастрофа происходит на уровне слов, на уровне культуры. Это очень интересная тема, трагически интересная, и мне было очень легко говорить с Полем. О том, что информация, на которую сегодня все так уповают, не решает наши проблемы. Что количество накопленной информации никакого отношения к человеческой тайне не имеет. Налицо кризис европейской рационалистической мысли, уповающей на знание и прогресс.
— Сегодня так много трагической информации во всех СМИ, на всех языках. Нас окружают смерти, ужасы, катастрофы... И журналистика впопыхах стремится все это зафиксировать. В то же время остро ощущается потребность в глубоком осмыслении хода вещей, в неторопливом слове, пристальном взгляде...
— Мы живем в мире повышенной скорости, все как будто за стеклом. Человек пьет кофе и видит, как кого-то убивают. Произошла утрата каких-то нормальных качеств, и страх стал своего рода формой сознания. Как будто по какому-то негласному уговору все стали думать, что страх — какой-то особый канал, этакий фактор защиты. Страх становится защитой от повышенного комфорта, своего рода формой познания. Есть опасность превратиться в комфортное животное. Я всегда занималась трагическими темами, это связано с нашей историей, но и мне в угаре страха, который в нас впихивается, насаждается повсюду, не хватает удивления перед человеком, восторга перед ним. Какой-то вещи, которая бы дала хоть на миг утешение, напомнила бы, что не так бессмысленно человек появился в этот мир.Вместо журналистики, которая пошла на поводу у страха, этим должно заниматься искусство. Но с современным человеком искусство все больше теряет связь — нет новых идей, новых слов. К старым человек привык, на них уже не реагирует. Но все происходит даже не так, как кажется. Сколько раз до Чернобыля репетировали Апокалипсис, этот кошмар. Но все равно оказалось не так. Все происходит более таинственно.