– Николай Максимович, многих интересует тема разницы между московской и петербургской балетной школой. Насколько она на самом деле велика?
– Нет такой разницы. Есть один русский балет. Но вот что важно: манера исполнения в Москве и в Петербурге действительно отличается. Только по одной причине — и об этом очень тщательно и точно говорит Галина Сергеевна Уланова в книге «Я не хотела танцевать», которую подготовила Сания Давлекамова.
Галина Сергеевна очень подробно рассказывает, как она уже была очень взрослой, опытной балериной, когда переезжала из Петербурга в Москву, — это был 1944 год, ей было почти 35 лет и ей пришлось переделывать все роли, которые она уже давно исполняла в Ленинграде. Только по одной причине: сцена в Большом театре значительно больше. И те жесты, те движения, которые будут достаточно читаемы и убедительны на сцене Мариинского театра — они будут абсолютно не видны в Большом. Все. Больше никакой разницы нет.
У меня был очень смешной случай — я танцевал Голубую птицу в «Спящей красавице» в Мариинском театре и ждал педагога, с которым должен был репетировать. Он подошел и начал с того, что сказал: я уверен, танцевать па-де-де вы умеете хорошо, давайте мы с вами будем учить мазурку, которую вы в Москве танцевать не умеете. Я про себя улыбнулся и сказал: конечно, раз вы так считаете, давайте с этого начнем.
Но оказалось, что мы учились делать все те же движения, которые я делал и в Москве, но без продвижения, на месте. Потому что в финале «Спящей красавицы» танцует очень много народа, и если в Большом хотя бы было четыре квадратных метра для каждой пары, то в Мариинском театре уже и двигаться вообще некуда, получается, что ты танцуешь на одном квадратном метре. И все.
Удивительно, что люди всерьез обсуждают эту разницу, не обращая внимания на то, что в ХХ веке многие выдающиеся балерины и танцовщики переезжали из Ленинграда в Москву, танцевали и преподавали именно в Москве. Поэтому к началу XXI века я не знаю ни одного человека в московском балете, у кого бы не было ленинградских корней. А у меня они просто одни ленинградские — других нет!
– А если сравнить наши школы с парижской школой — отличия есть?
– Очень сильная разница. Во-первых, они учат всего пять лет. Во-вторых, у них нет такого серьезного образования — актерского мастерства, характерного танца, историко-бытового танца. Они в основном учат классику, на все остальные предметы отведено гораздо меньше часов. Вы можете заметить в любом классическом балете, насколько неубедительны они в характерном танце.
Потом у них абсолютно не изучают фортепиано в отличие от русской школы. Но сейчас, к сожалению, у нас уроки фортепиано идут только четыре года — когда я учился, было восемь лет. Я считаю, это неправильно: фортепиано надо изучать очень серьезно, артист балета обязан знать все музыкальные тонкости.
Потом производственная практика — они приходят в труппу очень маленькими. Им всем около 16 лет, а сейчас в АРБ новая система, и артисты выпускаются из школы в 19–20 лет. Потому что девятилетнее обучение и выпускники получают степень бакалавра. Французы считают, что становление артиста должно происходить уже в театре — вот в чем серьезная разница.
А кроме того, у французов совершенно по-другому поставлен корпус и руки. Их очень сильно отличает постановка рук — никогда ни с кем не перепутаешь.
– При этом в школе Парижской оперы значительно больше времени уделяется неклассической хореографии...
– Потому что у них репертуар в театре совершенно иной и они с детства много занимаются модерном. Но сейчас они пришли к тому, что у них все работающее поколение травмировано в очень раннем возрасте. Если нуреевское поколение танцевало и стало получать травмы только после 35 лет, то новое поколение — в 25 уже все оперированы очень серьезно и в 30 уже не все могут танцевать. К сожалению, это сочетание классики и модерна в репертуаре неполезно для здоровья.
