Владимир Григорьев, главный архитектор Петербурга
Наталия Маркова, главный редактор «Авторадио - Санкт-Петербург»
Н.М.: Здравствуйте, Владимир Анатольевич! Рады, что вы сегодня пришли к нам в студию. Вживую говорить с гостями куда приятнее, чем по видеосвязи. У вас, кстати, как сейчас совещания проходят?
В.Г.: Сейчас у нас много совещаний происходит в электронном формате по видеосвязи. Если встречаемся очно, бывает и так, то обязательно все надевают маски. Почему сейчас я без неё? Со слов врачей, некоторое время я буду обладать очень стойким иммунитетом.
Н.М.: У вас есть антитела? Это замечательно! Давайте немного определимся с терминами. Главный врач в больнице – царь и бог. Может ли главный архитектор руководить всем, опираясь только на свой вкус, или что-то всё-таки вас ограничивает?
В.Г.: Тут сравнение не совсем корректно. Главный врач больницы – руководитель хозяйствующего субъекта, он занимается профессиональной деятельностью в части лечения больных. Я же как главный архитектор города и председатель Комитета по градостроительству и архитектуре – по сути, чиновник. Следовательно, должен заниматься реализацией градостроительной политики, которая выражена в документах, принятых соответствующими органами. Мы также занимаемся согласованием нового строящегося жилья, нужно, чтобы оно не противоречило закреплённому архитектурному облику Петербурга.
Н.М.: Вы согласовываете только внешний облик или технические характеристики тоже?
В.Г.: Внешний облик мы согласовываем в обязательном порядке. Из технических характеристик мы оцениваем, насколько проектное решение соответствует правилам землепользования и застройки.
Н.М.: Когда в Москве мэром был Лужков, которому нравились «башенки», в столице появилось немало именно таких зданий. А в Петербурге как-то проявляется стиль губернатора?
В.Г.: Мне кажется, что это определённое преувеличение. Не припомню, чтобы Юрий Михайлович где-то публично заявил о своих архитектурных предпочтениях. Он, как мэр, как управленец, доверял профессионалу – главному архитектору Кузьмину. Думаю, от него во многом зависит облик Москвы и то, какой она стала при Лужкове.
Н.М.: Когда я шла сегодня на эфир, спрашивала у всех встреченных людей: «Кто построил башню “Газпрома”?» Самый популярный ответ был: «Надо погуглить». Как вы думаете, что это показывает? Значит ли это, что прошло время талантливых одиночек, и мы имеем дело с коллективным творчеством?
В.Г.: Мы имеем дело с переосмыслением профессии архитектора как таковой: кто он, важен ли он, в чём его роль? Раньше это было более определено и понятно: Зимний дворец построил Растрелли, Исаакиевский собор – конечно, Монферан. Сейчас же архитекторы перестали быть строителями, они перестали ассоциироваться со стройкой, хотя само слово «архитектор» как раз переводится как «главный строитель».
Н.М.: Получается, что сейчас архитектор только создаёт проект и представляет его?
В.Г.: Зависит от того, на какую роль приглашают архитектора и какое место ему предлагают занять. Архитектор – это уникальная синтетическая профессия. Я ей очень горжусь. Хороший архитектор и финансами управляет, и знает функцию, и умеет сделать красивый и удобный дом, где людям будет комфортно. Не так давно я беседовал с архитектором аэропорта Барселоны «Эль-Прат» Рикардо Бофиля. Я поинтересовался, кто писал для него технические нормы, по которым нужно было проектировать. Он удивился моему вопросу и ответил: «Конечно, я. Кто же, кроме меня, лучше знает, как сделать современный проект?» Разумеется, у него было немало консультантов по пожарной и медицинской безопасности, но это удивительная ситуация, когда архитектор оказывается на вершине пирамиды. У нас всё иначе. Архитектор подчиняется нормированию на уровне федерального, местного законодательства.
Н.М.: Обычно производитель всегда стремится получить обратную связь от потребителя: что нравится или не нравится в продукте. Один из последних громких проектов – парк «Тучков Буян». Как решалось, что нужно нашему городу? Почему мы пошли в сторону московского «Зарядья», а не, скажем, пляжей Сены в Париже?
В.Г.: Архитектурный конкурс предварял опрос общественного мнения, где высказались, если мне не изменяет память, 350 тысяч человек. Как раз, исходя из ответов жителей, было сформировано техническое задание, куда вошли приоритетные функции пространства, за которые проголосовало большинство.
Н.М.: И это техническое задание выполнили все участники архитектурного конкурса?
В.Г.: Да, но сделали это по-разному. Где, как и что расположить – это уже на откуп архитектору. Мы можем уверенно сказать, что все проекты отвечали чаяниям жителей и были высочайшего качества, за редким исключением.
Н.М.: Что же тогда помогло победителю выиграть эту гонку?
В.Г.: Организатором конкурса выступило конструкторское бюро «Стрелка» – московская компания, которая активно занимается комфортной городской средой. У нас было авторитетное международное жюри. Из более чем 200 предложений, они отобрали восемь. Кто-то из проектировщиков уделял большое внимание дендрологической составляющей, описывал сотни кустарников и растений, которые нужно высаживать. Мне это показалось избыточным. Речь всё-таки идёт о парке, а не о ботаническом саде. Парк в первую очередь должен быть устойчивым к вытаптыванию.
Н.М.: И к вандализму, наверное. Вспомним «Зарядье»: там же утащили почти все растения.
В.Г.: Против лома нет приёма. Мы вандализму вряд ли сможем что-то серьёзное противопоставить, а вот подстроить среду под антропогенный фактор – вполне. Мы предполагаем, сколько людей одновременно сможет принять пространство, хотя и не можем точно сказать, насколько парк окажется популярным. Может быть, туда будут приходить намного больше людей, чем мы рассчитывали. Вернёмся к проектом. Несколько из них содержали откровенно одиозные элементы, которые не позволили жюри сделать выбор в их пользу. К примеру, один из проектов предлагал воспроизвести болото: мол, давайте вернём горожанам то, что мы «потеряли» при Петре I. Мы это не потеряли, мы боролись с этим. Если абстрагироваться от идейной составляющей и посмотреть только на техническую, то с этим проектом тоже не всё так гладко. Почва у нас неустойчивая, и болото могло бы поставить под угрозу соседние здания.
Были и другие проекты, которые изобиловали водными объектами. Они тоже не прошли отбор, поскольку такое количество водоёмов для парка, который и так омывается нашими главными природными ресурсами, избыточно и нецелесообразно. В другом проекте предлагали поставить оранжерею, которая нарушила бы регламент о высотной застройке в центре. Светящаяся стеклянная оранжерея, возможно, смотрелась бы эффектно, но слишком решительно вторгалась в панораму этой части Петербурга. Главный архитектурный принцип нашего города: не пытайся затмить соседа, а встраивайся в общий контекст. Особенно он актуален для такой важной части города, как стрелка Васильевского острова.
Проект-победитель оказался интегрально успешнее других и был единогласно позитивно воспринят членами жюри. Они, к слову, по большей части были иностранцами.
Н.М.: Это правильно, что было больше иностранцев? Жить всё-таки нам.
В.Г.: Почему нет? Ведь то, чем традиционно гордится Петербург, было сделано иностранными архитекторами. Конечно, они сюда перебирались жить. Даже Росси называли «Карлом Ивановичем». Большинство не приезжали сюда вахтовым методом. За исключением, пожалуй, Лео фон Кленце. Он был в Петербурге всего два раза и сделал пристройку к Эрмитажу. Однако ему простительно: всё-таки главный архитектор Мюнхена.
Н.М.: С центром ясно – не навреди, не мешай, и будет хорошо. Что с окраинами? Как вы оцениваете новостройки, там есть комфорт?
В.Г.: Очень большой соблазн высказаться резко. Если новостройки раскупают , наши жители, значит, им нравится то, что они приобретают.
Н.М.: А у них есть альтернатива?
В.Г.: Альтернатива всегда есть, поскольку застройщики и девелоперы – это очень гибкие организации, которые чутко реагируют на вызовы рынка и изменение ситуации. Не скрою, я исповедую несколько идеалистическое представление, что мы должны строить если не город солнца, то по крайней мере что-то очень комфортное – что было бы не жалко оставить детям и внукам. Я делился своими соображениями с застройщиками, но неоднократно получал простой ответ: «У нас сейчас всё хорошо. У нас покупают то, что мы строим – такие квартиры, в таких домах, с таким благоустройством. Если у нас перестанут покупать, то это будет повод задуматься. Вы предлагаете всё менять, а вдруг будет не лучше, а хуже».
Н.М.: С коммерческой точки зрения всё понятно. За что вы ратовали? За снижение высотности?
В.Г.: Как вы угадали? Так и есть. Я думаю, что строить невысокие дома экономически более эффективно. Да, происходит удорожание прокладки инженерных сетей, но малоэтажная и среднеэтажная застройка более комфортна. Наши «западные партнёры», как любят говорить, ведь не строят для массового жилья колоссальные здания по высоте и протяжённости. Тот же самый Рикардо Бофилл вошёл в историю, благодаря тому, что стал применять классические архитектурные приёмы при индустриальном строительстве и при строительстве социального жилья во Франции и Швеции, в Стокгольме он построил большой квартал. Представления о качестве архитектуры с 1960-1970-х сильно изменилось в Европе, и высоких жилых домов никто не строит, или это должен быть совершенно определённый тип дома. Как на Манхэттене: где дико дорогая земля, где её мало и, самое главное, это должно быть жильё для очень определённых социальных групп. В таких небоскрёбах не живут ни пожилые люди, ни многодетные семьи. Там селятся молодые активные люди, которые работают и для которых важно быть поближе к центру. Для воспитания детей и для провождения старости больше подойдёт что-то близкое к скандинавской модели.
Н.М.: Получается, наши дома начали расти вверх из-за транспортной проблемы?
В.Г.
: Дома стали расти вверх, когда появилась и укоренилась чстная собственность на землю. Это с одной стороны. С другой стороны – когда нормативы градостроительного проектирования позволили строить очень много. Когда я пришёл в комитет по градостроительству и архитектуре, максимальный коэффициент застройки был 2,3. Это значит, что 23 000
квартир можно было построить на одном гектаре, то есть на 10 000 территории. Для справки, в Милане такой коэффициент равен единице. У нас в три с лишним раза больше. Рынок у нас потребляет практически любое качество жилищного строительства, поэтому строили очень много и очень плотно. В итоге ущемлёнными оказались площадки для отдыха и спорта, зелёные зоны, парковки. Единственным ограничением по размещению жилых домов были нормы инсоляции – освещённости: обеспечить, чтобы хотя бы на два часа в каждое окно попадал солнечный лучик. За этим следили и следят гигиенические службы и экспертизы. Мы провели определённую работу, и сейчас коэффициент застройки снизился до 1,7. На мой взгляд, это уже позволяет оставить достаточно территории, чтобы разместить там элементы городского комфорта.
Н.М.: К примеру, зелень? Это же так просто и красиво. Может быть на озеленение сейчас стоит направить усилия?
В.Г.: Есть устойчивый термин «зелёное строительство». Бытует заблуждение, что это очень просто и ничего не стоит. Чтобы построить парк, нужно много усилий и средств. Самое дешёвое – замостить всё бетонной плиткой.
Н.М.: Нет, я не про цену. Мы часто говорим, что нужно воспитывать вкус у себя, у детей. Для этого нужна насмотренность. На что смотреть, если смотреть не на что? Пусть хотя бы будут деревья.
В.Г.: «Нужно». Психологи всегда уточняют: «Кому нужно?» Ведь если мы спросим разных людей, то мнения наши разделятся. Тем, кто ездит на машине, нужны парковки. Спросите тех, кто не ездит на машине, нужно ли делать парковки рядом с домом или во дворе. Они скажут: «Конечно, нет». Проблема в чём? Почему у нас нет спортивных площадок? Потому что я за шесть лет не получил ещё ни одного письма, где бы жители жаловались на отсутствие спортивной площадки. Между прочим их по сравнению с советским временем стало на 50-60% меньше, а это важно.
Н.М.: У вас сын, кстати, сколько раз подтягивается?
В.Г.: Ему 18 лет уже. На последнем зачёте раз 10-12 подтянулся.
Н.М.: О, это на «отлично». А вот у меня всего пять раз, «тройку» поставили по физкультуре. Убедили, спортивные площадки с турниками точно нужно возрождать. Но я сейчас вижу и много бабушек и дедушек, которые занимаются скандинавской ходьбой. Это целесообразнее, чем подтягиваться и отжиматься. Для них, и для нас с вами нужно больше зелёных пешеходных дорожек.
В.Г.: Я с вами согласен. У нас не настолько плохой климат, чтобы всё время загонять себя и детей под крышу. Мы же не в Арктике. Поскольку крытые спортивные сооружения особого дохода не приносят, это всегда плохая вентиляция, плохой воздухообмен и так далее. В условиях коронавируса это совсем критично. Нам сейчас, похоже, придётся вообще пересматривать наше мышление относительно того, как должны выглядеть общественные пространства, здания. Я опасаюсь, что коронавирус это не чума, которую победили раз и навсегда. Ситуация с вирусами может только ужесточаться. Нужно к этому быть готовыми и меть возможность хотя бы на улицу выйти и не толкаться. Мы не просто ратуем за направление комфортной городской среды, а пытаемся облечь это в нормативы. В прошлом году мы ввели обязательную норму по возобновлению зелёных насаждений общего пользования. Выслушали много критики и от девелоперов, и от граждан, что это будут заброшенные территории, что никто не будет ими заниматься, кроме государства, а у государства на это сейчас может не хватить бюджета. Всё возможно, но градостроительство – инерционный процесс. Мы делаем план до 2050 года, но сами-то внутри понимаем, что город через 30 лет не закончится, и мы должны принимать устойчивые решения – такие, которые выдержат долгую перспективу. Петербург даже по сравнению с Москвой оказался городом очень устойчивым, если вы обратите внимание: не пришлось раздвигать дома, расширять улицы.
Н.М.: Спасибо Петру I, или кому?
В.Г.: Спасибо архитекторам, которых привлёк Пётр I. Это я так скромно выразил, что архитекторы много значат в жизни людей.
Н.М.: Больше вам спасибо и за работу, и за то, что пришли сегодня. Понравился ход ваших мыслей в области свежего воздуха, зелёных насаждений и уменьшения количества застройки на гектар. А ещё я рада, что вам пишут люди, и вы на это реагируете. Надеюсь, наши слушатели услышат это и поймут посыл правильно.